Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа
— Сын Марии, — ухмыльнулся рыжебородый.
— А толпа за ним?
— Нищие, подбирающие остатки винограда после сбора урожая. Полюбили его с первого взгляда. Похоже, он собирается говорить с ними.
— Что он может сказать? Он же двух слов связать не может!
Иуда пожал плечами.
— Поглядим, — проворчал он и тоже направился к холму.
Две смуглые девушки, утомленные и разгоряченные, возвращались с виноградников, неся полные корзины на головах. Бросив любопытный взгляд на шествие, они решили тоже присоединиться к нему.
Старый Иона с сетью на плечах тащился к своей хижине. Голод подгонял его. Но при виде своих сыновей и толпы, взбиравшейся на холм, он остановился и уставился на них своими круглыми рыбьими глазами. Он ни о чем не думал, он не спрашивал себя, кто умер, кто женился и куда идет эта толпа. Ни одна мысль не посещала его голову, он просто стоял, раскрыв рот.
— Давай, рыбий пророк Иона, пошли, — окликнул его Зеведей. — У нас праздник! Кажется, Мария Магдалина выходит замуж. Давай пойдем и повеселимся!
Иона зашевелил своими полными губами — он хотел было что-то сказать, да передумал. Поправив на плече сеть, он двинулся дальше тяжелыми шагами. И когда он уже подходил к дому, душа его наконец разродилась словами:
— Пошел ты к дьяволу, болван Зеведей! — пробурчал он и, пнув ногой дверь, вошел внутрь.
Когда Зеведей и его спутники достигли вершины, Иисус сидел на одном из мраморных обломков. Он еще не начал говорить, казалось, он ждал их. Толпа нищих расположилась перед ним, мужчины, скрестив ноги, сели на землю, женщины остались стоять за их спинами. Солнце скрылось, и лишь на юге вершина горы Фавор все еще была освещена и словно не отпускала от себя свет.
Иисус, сложив на груди руки, смотрел, как свет борется с мраком, время от времени оглядывая лица людей, которые сидели перед ним. Морщинистые, исхудавшие, скорбные, лица были обращены к нему, и глаза их наполняла надежда и даже укоризна, словно в их невзгодах был виноват он.
Увидев Зеведея и его спутников, Иисус встал.
— Добро пожаловать. Садитесь поближе. Мой голос не силен. Я хочу говорить с вами.
Как старейшина деревни, Зеведей прошел вперед и уселся на камень. Справа от него расположились его сыновья, Филипп и Нафанаил, слева — Петр и Андрей. Старая Саломея и Мария, жена Иосифа, стояли среди женщин позади. Другая Мария, Магдалина, лежала у ног Иисуса, закрыв лицо руками. Иуда стоял в стороне под старой, исхлестанной ветрами сосной, не спуская с Иисуса тяжелого взгляда голубых глаз.
Внутри Иисуса все дрожало — он пытался собрать остатки мужества. Вот и настал миг, которого он боялся всю свою жизнь. Господь победил, насильно приведя его туда, куда хотел, — к людям, чтобы заставить его говорить. И теперь, что он им скажет? В голове у него пронеслись те редкие мгновения радости, которые ему удалось пережить за свою жизнь, а за ними следовали многочисленные страдания, нескончаемый поединок с Господом и все, что ему довелось видеть во время своих одиноких скитаний, — горы, цветы, птицы; довольные пастухи, несущие домой овец на плечах; рыбаки, забрасывающие сети; крестьяне, пашущие, сеющие, жнущие и, наконец, везущие урожай в свои амбары. Все чудеса Господа на земле и на небе веером разворачивались перед его мысленным взором, и он не знал, с чего начать! Он хотел рассказать обо всем, чтобы утешить этих безутешных. Раскинувшийся перед ним мир был словно волшебная сказка, которую рассказывала ему бабушка. Сам Господь, склонившись с небес, дарил ее людям.
Иисус улыбнулся и раскинул руки.
— Люди, — начал он дрожащим, еще не уверенным голосом, — простите меня, если я буду говорить иносказаниями. Я простой безграмотный человек, нищий и презираемый, как и вы. Мое сердце полно, но язык беден. Я открываю уста, и помимо моей воли слова складываются сами. Простите, но я буду рассказывать вам притчи.
— Мы слушаем, сын Марии, — раздались крики, — мы слушаем.
Иисус продолжил.
— Сеятель вышел засеять свое поле, и когда он бросал свои зерна, одно упало на дорогу — прилетели птицы и склевали его. Другое упало на камни и, не найдя почвы, которая бы вскормила его, засохло. Третье упало в тернии, тернии выросли и задушили его. А четвертое упало на добрую почву, оно дало корень, заколосилось, родило новое зерно и накормило человечество. Имеющие уши да услышат!
Все молчали, удивленно переглядываясь. И только старый Зеведей, искавший лишь повод, чтобы затеять ссору, вскочил на ноги.
— Прости, но я не понял. У меня есть уши, слава тебе, Господи, у меня есть уши, и я слушал тебя, но не понял. Что ты хотел сказать? Не можешь ли ты говорить понятнее? — И он саркастически рассмеялся, гордо поглаживая свою седую бороду. — Может, случайно, сеятель это ты?
— Да, — робко ответил Иисус. — Я — сеятель.
— Упаси нас, Господи! — воскликнул Зеведей, ударяя посохом о землю. — А мы, конечно же, камни, тернии и поля, на которые ты бросаешь зерна, так?
— Да, — так же спокойно ответил сын Марии. Андрей не спускал с него глаз. Чем больше он глядел на Иисуса, тем сильнее колотилось у него сердце. Так же оно колотилось на берегу Иордана, когда он впервые увидел Иоанна Крестителя, завернутого в звериную шкуру, сожженного солнцем, столь истощенного постом, молитвой и ночными бдениями, что от него ничего не осталось, кроме двух безумных глаз, горящих, как угли, да рта, из которого вырывалось: «Кайтесь! Кайтесь!». От его крика волны вздымались на Иордане, останавливались караваны, замирали верблюды. Теперь перед ним стоял другой человек — он улыбался, и голос его был мягок и нерешителен, как у робкой пичуги, впервые пробующей петь, и взгляд его не испепелял, но ласкал. В растерянности сердце Андрея разрывалось надвое.
Сам того не замечая, Иоанн отодвинулся от отца и приблизился к Иисусу. Он уже почти достиг ног учителя, когда это заметил Зеведей, и ярость вспыхнула в нем с новой силой. Его уже тошнило от этих лжепророков. Не проходило дня, чтобы не являлся новый, готовый взвалить всю тяжесть мира на свои плечи, и, словно сговорившись, все они поносили землевладельцев, царей и священников. Все, что было на свете доброго и устойчивого, они стремились разрушить. А теперь очередной — босоногой сын Марии. «Лучше свернуть ему шею, пока он еще молод и хрупок», — думал про себя Зеведей.
И в поисках поддержки он обернулся, чтобы послушать, что говорят вокруг. Иаков стоял, нахмурившись не то от досады, не то от злости; Саломея пододвинулась ближе и утирала слезы; он перевел взгляд на нищих и в ужасе увидел, что вся эта изголодавшаяся голытьба, раскрыв рты, не спускает глаз с сына Марии, словно птенцы, когда их кормит мать.
— Чума на всех нищих! — проворчал старик, придвигаясь к сыну. «Лучше уж промолчать, — подумал он, — а то не миновать неприятностей».
Впереди послышался тихий, но спокойный голос — кто-то заговорил с Иисусом. Это был младший сын Зеведея, он подобрался к самым ногам Иисуса и беседовал с ним, подняв голову.
— Ты — сеятель, а мы камни, тернии и поля. Но что за зерно ты сеешь? — Его юное, покрытое первым пушком лицо горело, черные миндальные глаза с мольбой взирали на Иисуса. Подавшись вперед, Иоанн весь дрожал от волнения. Ему казалось, что вся его жизнь зависит от ответа, который он сейчас получит, — эта жизнь и та, что будет дальше за ней.
Иисус, склонившись к нему, молчал некоторое время, прислушиваясь к своему сердцу, пытаясь найти верные слова — простые, доступные и бессмертные. Жаркий пот выступил на его лице.
— Что за зерно ты сеешь? — взволнованно повторил сын Зеведея.
Иисус резко выпрямился и обратился к толпе.
— Любите друг друга… — вырвался крик из самого его сердца. — Любите друг друга!
И произнеся это, он почувствовал, что сердце его словно опустело, и он обессиленно опустился на обломок капители.
Люди взволнованно начади перешептываться — одни качали головами, другие смеялись.
— Что он сказал? — переспросил тугой на ухо старик.
— Говорит, мы должны любить друг друга.
— Как это так? — рассердился старик. — Голодный не может любить сытого. Обиженный не может любить своего обидчика. Такого не бывало! Пошли домой!
Иуда, прислонившись к сосне, нервно поглаживал свою рыжую бороду.
— Так вот что пришел ты нам сообщить, сын плотника, — проворчал он. — Это и есть твоя бесценная весть? Ты хочешь, чтобы мы любили римлян? Может, нам тоже подставить свои шеи, как ты другую щеку, и упрашивать: «Возлюбленный брат, прирежь меня?»
До Иисуса донеслись перешептывания, он увидел ухмыляющиеся лица, оловянные глаза и все понял. Он горько улыбнулся и, собрав все свои силы, встал перед ними.
— Любите друг друга! Любите друг друга! — настойчиво и проникновенно повторил он. — Господь — это любовь. Я тоже думал, что Он жесток, что одно прикосновение обращает в прах горы и несет смерть человеку. Я бежал в обитель, чтобы спастись от Него, и, распростершись ниц, замер в ожидании. «Сейчас Он придет, — повторял я себе, — придет и поразит меня молнией». И однажды утром Он пришел, но пришел, как легкий ветерок, и, прикоснувшись ко мне, сказал: «Вставай, дитя мое». Я встал и пошел, и вот я перед вами, — он сложил руки и поклонился в пояс.
