Эдит Уортон - Эпоха невинности
Дерн аккуратно окаймляла полоса из алой герани и колеуса, и чугунные вазы, выкрашенные в цвет шоколада, были расставлены, через равные промежутки, по краю дорожки, которая вела к морю, а на аккуратно выметенный гравий ниспадали гирлянды гераний и петуний.
Ровно посередине между краем обрыва и квадратом деревянного дома (который также был шоколадно-коричневым, и только железная крыша веранды была выкрашена в желто-коричневую полоску, чтобы создать иллюзию матерчатого тента), на фоне кустарника, были расположены две большие мишени. На другой стороне лужайки, напротив мишеней, был натянут настоящий тент, под которым были расставлены скамейки и садовые кресла. Дамы в летних платьях и джентльмены в серых сюртуках и цилиндрах сидели или просто стояли на лужайке; то и дело какая-нибудь стройная девушка в накрахмаленном муслине выходила из-под тента с луком в руках и посылала стрелу в цель, а зрители прерывали свой разговор, чтобы узнать результат.
Ньюланд Арчер с любопытством наблюдал это действо с веранды. По обе стороны сверкающих свежей краской ступеней стояли ярко-синие фарфоровые вазы на ярко-желтых фарфоровых же подставках с колючими зелеными растениями. Вдоль веранды тянулся бордюр из голубых гортензий, также окаймленных красными геранями. За спиной Арчера в стеклянных дверях гостиной, из которых он вышел, колыхались кружевные занавески и был виден сверкающий паркет с островками ситцевых пуфиков, карликовых кресел и бархатных столиков с серебряными безделушками.
Ньюпортский Клуб лучников всегда проводил свои августовские состязания у Бофортов. Этот вид спорта, до сих пор не знавший себе равных по популярности, если не считать крокета, начал слегка отступать перед натиском лаун-тенниса, который все же пока считался игрой грубой и неизящной. А уж лучшей возможности для дам показать свои новые туалеты и грациозные позы, как с луком и стрелами в руках, и быть не могло.
Арчер с усмешкой смотрел на знакомую сцену. Его крайне удивляло, что, несмотря на перемену в его отношении к жизни, она продолжает идти абсолютно по-старому. Именно здесь, в Ньюпорте, он впервые осознал, как велика эта перемена. В круговерти Нью-Йорка прошедшей зимой, после того как они с Мэй поселились в новом желто-зеленом доме с эркером и вестибюлем в стиле Помпеи, он с облегчением погрузился в рутину повседневности, и возвращение к своей работе в конторе послужило как бы связующим звеном с его прежним «я». Затем — он помнил — были приятные волнения по поводу покупки серого рысака для кареты Мэй (ее подарили Уэлланды) и хлопоты по устройству его новой библиотеки, которую, несмотря на неодобрение семейства, он устроил так, как хотел, — с темными тиснеными обоями, шкафами, креслами и столами в изысканно простом стиле «истлейк». Снова в «Сенчери» он встречался с Уинсеттом, а в «Никербокере»[70] — с золотой молодежью своего круга. Если присоединить сюда часы, посвященные работе, приему гостей и выездам в свет, посещению Оперы и других театров, жизнь, которой он жил, казалась делом совершенно естественным и непреложным.
Но Ньюпорт… Ньюпорт означал исчезновение обязанностей и непрерывные развлечения. Арчер пытался уговорить Мэй провести лето на отдаленном острове в штате Мэн с довольно выразительным названием Маунт-Дезерт,[71] где несколько безрассудных жителей Бостона и Филадельфии жили лагерем в местных хижинах и пытались соблазнить ньюйоркцев рассказами о необыкновенных пейзажах и «дикой», почти охотничьей, жизни среди лесов и вод.
Но Уэлланды всегда ездили в Ньюпорт, где они владели одним из квадратных домиков на обрывистом берегу, и их новоиспеченный зять не смог привести ни одного аргумента, почему они с Мэй не могут к ним присоединиться. Как довольно ядовито заметила миссис Уэлланд, стоило ли заказывать летние платья в Париже, если их некому будет показывать; это был один из тех доводов, которые Арчер еще не научился парировать.
Сама Мэй никак не могла понять его смутной неприязни к этому несомненно чудесному способу летнего времяпрепровождения. Она напомнила ему, что до женитьбы он всегда любил Ньюпорт, и поскольку ему было нечего на это возразить, он смог только ответить, что теперь, когда они вместе, он, наверное, понравится ему еще больше. Однако, стоя на веранде Бофортов и глядя на лужайку, разукрашенную нарядной толпой, Арчер с внезапной дрожью ощутил, что все это ему совершенно не по сердцу.
Бедное дитя, Мэй, конечно, в этом не виновата. Если в путешествии им случалось иногда дуться друг на друга, то, возвратившись в привычные условия, они восстановили полное согласие. Арчер предвидел, что она ни в чем не разочарует его, и оказался прав. Он женился, как и большинство молодых людей, потому, что встретил совершенно очаровательную девушку в тот момент, когда нескончаемые любовные приключения, с их почти обязательной театральностью, стали вызывать у него неприязнь, а Мэй олицетворяла собой покой, постоянство, товарищество, чувство долга.
Он не мог упрекнуть ее в том, что она обманула его ожидания, — Мэй дала ему все, на что он рассчитывал. Несомненно, прекрасно было быть мужем одной из красивейших и пользующихся известностью молодых нью-йоркских дам, особенно если она благоразумна и имеет хороший характер, — Арчер всегда ценил подобные качества. Минутное же безумие, потрясшее его накануне свадьбы, он научился воспринимать как последний неудачный любовный эксперимент. Мысль о том, что он в здравом уме мог когда-нибудь думать о женитьбе на графине Оленской, была совершенно невероятна, и Эллен осталась в его памяти как самый трогательный и печальный призрак прошедшего.
Однако это отрешение и абстрагирование дорого ему стоили — он чувствовал, как в его мозгу образовалась гулкая пустота, которую заполнили раздражение и нигилизм, наверное, поэтому оживленное общество на бофортовской лужайке напоминало ему детей, резвящихся на кладбище.
Он услышал позади себя шорох юбок, и через стеклянные двери на террасу выпорхнула маркиза Мэнсон. Как всегда, она была в пестром наряде с фестонами, в сникшей соломенной шляпке, привязанной к голове газовым шарфом, над огромными полями которой забавно торчал крошечный черный бархатный зонтик с ручкой из слоновой кости.
— Мой дорогой Ньюланд, я и не знала, что вы с Мэй здесь! Только вчера приехали? Да, да, конечно, дела… работа… я понимаю. Многие мужья в состоянии приехать сюда только на уик-энд. — Она искоса взглянула на него, жеманно склонив голову набок. — Но брак есть непрерывное жертвоприношение, я всегда говорила моей Эллен…
Сердце Арчера, как это уже однажды было, внезапно остановилось, словно захлопнув дверь между ним и внешним миром; но на сей раз он, видимо, быстро справился с собой, потому что он услышал, как Медора отвечает на вопрос, который ему каким-то образом удалось произнести.
— Нет, я остановилась не здесь, а у Бленкеров, в их прекрасном уединении в Портсмуте. Бофорт был так любезен послать за мной сегодня утром своих рысаков, чтобы я могла посмотреть прием в саду, который устраивает Регина, но к вечеру я вернусь к сельской жизни. Бленкеры такие оригиналы, они сняли простую старую ферму в Портсмуте, где собирают интересных людей… — Она словно сжалась под полями спасительной шляпы и добавила, внезапно покраснев: — На этой неделе доктор Агатон Карвер проводит у них сеансы «Внутренней мысли». Какой контраст с этой веселой сценой мирских удовольствий! Но я живу контрастами! По-моему, отвратительно скучна лишь смерть. Я всегда говорю Эллен: берегись скуки, она мать всех смертных грехов. Но мое бедное дитя сейчас в периоде экзальтации, отвращения к миру. Я полагаю, вам известно, что она отклонила все приглашения провести лето в Ньюпорте, приглашение даже своей бабушки? Я с трудом уговорила ее поехать к Бленкерам, поверите ли? Жизнь, которую она ведет, противоестественна. Ах, если бы она послушалась меня тогда, когда все еще было возможно… когда дверь была открыта… Но не спуститься ли нам, чтобы посмотреть на этот увлекательный матч поближе? Я слышала, Мэй побеждает?
Навстречу к ним из-под тента двинулся Бофорт, высокий, грузный, слишком тесно затянутый в лондонский сюртук, с орхидеей в петлице из собственной оранжереи. Арчер, не видевший его два или три месяца, был поражен изменениям в его облике. В ярком летнем свете он казался не дородным, а тяжелым и обрюзгшим, и если бы не его прекрасная осанка, он бы выглядел просто как разряженный переевший старик.
Разные слухи ходили о Бофорте. Весной он надолго уезжал в Вест-Индию на своей новой паровой яхте, и все, кому пришлось с ним столкнуться, говорили, что его сопровождала дама, весьма смахивающая на Фанни Ринг. Яхта, построенная на верфях в Шотландии, с изразцовыми санузлами и прочей немыслимой роскошью, говорили, обошлась ему в полмиллиона, а жемчужное ожерелье, которое он приподнес жене по возвращении, было великолепно, как и полагается искупительным жертвам. Состояние Бофорта было достаточно велико, чтобы после этого устоять, но тревожные слухи продолжали циркулировать, причем не только на Пятой авеню, но и на Уолл-стрит. Некоторые говорили, что он неудачно спекулировал с акциями железных дорог, другие — что из него вытягивает средства одна из самых ненасытных представительниц древнейшей профессии. Впрочем, на каждый новый слух о своем неминуемом банкротстве Бофорт отвечал новой экстравагантной выходкой — покупкой новой оранжереи для орхидей, скаковой лошади или приобретением новых Мейсонье[72] и Кабанеля для своей картинной галереи.
