Уильям Фолкнер - Избранное
Потом занавеси снова задернулись, и он опять мог только угадывать ее смутные движенья. Потом свет погас, но он еще долго лежал ничком на крутом скате крыши, неустанно бросая во все стороны быстрые, цепкие и ухватливые взгляды, подобные взгляду дикого зверя.
Дом Нарциссы был последним на их пути. Один за другим они объехали дома всех остальных незамужних девиц и сидели в автомобиле, пока негры, стоя на газоне, играли на своих инструментах. В затемненных окнах показывались головы, иногда зажигался свет, как-то раз их пригласили зайти, но Хаб и Митч скромно отказались; из одного дома им вынесли закуску, а в другом их крепко обругал молодой человек, сидевший с девушкой на темной веранде. По дороге они потеряли крышку фильтра, и теперь, продвигаясь от дома к дому, все по-братски выпивали вкруговую прямо из горлышка. Наконец они подъехали к дому Бенбоу и, стоя под кедрами, сыграли свою песенку. В одном окне еще горел свет, но никто не показывался.
Луна уже опустилась низко над горизонтом. Теперь она отбрасывала на все предметы холодный серебристый отблеск, тусклый и немного вялый, и, когда они, не зажигая фар, катились по улице, застывшей в безжизненном узоре серебра и черни, словно улица где-то на самой луне, мир казался необитаемым и пустынным. Они проезжали по очерченным четким пунктиром перемежающимся теням, минуя растворяющиеся в тумане тихие перекрестки или одинокий автомобиль, стоящий где-нибудь на обочине перед домом. Все кругом застыло в неподвижности, и только в одном месте собака пробежала через улицу, пересекла газон и скрылась.
Впереди распахнулась просторная площадь, в центре которой стояло окруженное вязами здание суда. В полынно-сером тумане их листвы огромные шары фонарей больше чем когда-либо напоминали гигантские бледные виноградины.
Под сводчатыми входами в банки горело по лампочке, и еще одна лампа светилась в холле гостиницы, перед которой выстроилось в ряд несколько автомобилей. Других огней не было.
Когда они объезжали здание суда, от дверей гостиницы отделилась какая-то тень, кто-то подошел к краю тротуара, между полами расстегнутого пиджака забелела рубашка, и, как только автомобиль стал медленно сворачивать в одну из улиц, человек их окликнул. Баярд затормозил, и человек, приминая белесую пыль, подошел и взялся рукою за дверцу автомобиля.
— Хелло, Бак, — приветствовал его Митч. — Поздно ты нынче не спишь.
У человека была спокойная, добродушная лошадиная физиономия. На расстегнутом жилете поблескивала металлическая звезда. Пиджак слегка топорщился на бедре.
— Вы, ребята, что тут делаете? На танцы ездили? — спросил он.
— Мы серенады пели, — отвечал Баярд. — Выпить не хочешь, Бак?
— Нет, благодарю покорно, — отозвался Бак, все еще держась рукою за дверцу, добродушный и важный. — А вам не кажется, что уже поздновато?
— Пожалуй, — согласился Митч. Шериф поставил ногу на подножку. На глаза его падала тень от шляпы. — Мы уже домой едем.
Бак молча призадумался, и Баярд подтвердил:
— Да-да, мы уже направляемся к дому.
Шериф слегка повернул голову и обратился к неграм:
— А вам, ребята, наверняка уже спать пора.
— Так точно, сэр, — отвечали негры. Они вышли из автомобиля и вытащили контрабас. Баярд дал Рено банкноту, они поблагодарили, пожелали доброй ночи, взяли контрабас и тихонько пошли в боковую улицу. Шериф снова обернулся.
— Это твоя машина стоит перед кафе Роджерса, Митч? — спросил он.
— Наверно. Во всяком случае, я ее там оставил.
— Ну вот, ты отвези Хаба домой, если он не собирается ночевать в городе. А Баярд поедет со мной.
— Какого черта, Бак? — возмутился Митч.
— За что? — поинтересовался Баярд.
— Его родные беспокоятся, — отвечал шериф. — С тех пор как этот жеребец его сбросил, они его и в глаза не видали. Где твоя повязка, Баярд?
— Снял, — буркнул Баярд. — Послушай, Бак, мы с Хабом высадим Митча, а потом поедем прямо домой.
— Ты уже с четырех часов домой едешь, — невозмутимо отвечал шериф, — но все никак не доберешься. Ты уж лучше поезжай сейчас со мной, как твоя тетушка велела.
— Разве тетя Дженни велела тебе посадить меня под арест?
— Они о тебе беспокоятся, сынок. Мисс Дженни сейчас мне звонила и просила до утра за тобой присмотреть. Вот я и думаю, что мы с тобой сейчас поедем. Тебе сегодня надо было сразу домой ехать.
— Помилосердствуй, Бак, — вступился Митч.
— По мне, пусть лучше злится Баярд, а не мисс Дженни, — терпеливо отвечал тот. — Вы, ребята, идите себе с богом, а Баярд пусть уж лучше со мной едет.
Митч и Хаб вылезли из машины, Хаб захватил свой кувшин, и они, пожелав спокойной ночи, пошли к кафе, где стояла машина Митча. Шериф сел рядом с Баярдом. До тюрьмы было недалеко. Вскоре над тюремной стеною показалось ее здание, угловатое и неумолимое, с узкими ощеренными окнами верхнего этажа, грубыми, как рубцы от ударов шпаги. Автомобиль свернул в переулок, шериф вылез, открыл ворота, и Баярд въехал на утоптанный неметеный двор и остановился, а шериф подошел к маленькому гаражу, в котором стоял форд. Он выгнал его задом из гаража и знаком велел Баярду заезжать. Гаражик был построен специально для форда, и автомобиль Баярда почти на треть торчал из дверей.
— Лучше, чем ничего, — заметил шериф. — Пойдем.
Через кухню они вошли в квартиру шерифа, и Баярд, стоя в темном коридоре, ждал, пока Бак нащупает выключатель. Потом он вошел в мрачную, скудно обставленную, но чистую комнату, где валялись разные предметы мужского туалета.
— Послушай, ты, кажется, хочешь уступить мне свою постель? — запротестовал Баярд.
— До утра она мне не понадобится, а к этому времени ты уже уедешь, — отвечал шериф. — Может, помочь тебе раздеться?
— Сам справлюсь, — проворчал Баярд, потом более вежливым тоном добавил: — Спокойной ночи, Бак. Премного благодарен.
— Спокойной ночи, — отозвался шериф, закрывая за собою дверь.
Баярд снял башмаки, пиджак и галстук, потушил свет и лег на кровать. В комнату сочился преломленный неосязаемый свет невидимой луны. Стояла глухая ночь. За окном на фоне плоского опалового неба низкими уступами поднимался карниз. Голова была холодной и ясной — выпитое виски совершенно испарилось. Или, вернее, казалось, будто его голова — это и есть Баярд и будто он лежит на чужой кровати, а его притупленные алкоголем нервы ледяными нитями прошили все это тело, которое он обречен вечно влачить за собой по унылому, бесплодному миру.
— Проклятье, — проговорил он, лежа на спине и глядя в окно, из которого ничего не было видно, ожидая сна, который еще неизвестно, придет или нет, на что ему было, впрочем, абсолютно наплевать. Ничего не видно, а впереди длинная-предлинная человеческая жизнь. Трижды два десятка и еще десять лет влачить по миру упрямое тело, ублажая его ненасытную утробу. Трижды два десятка и еще десять — так сказано в Библии. Семьдесят лет. А ему всего только двадцать шесть. Чуть побольше одной трети. Проклятье.
Часть третья
Хорес Бенбоу в чистой нескладной гимнастерке, которая лишь подчеркивала производимое им впечатление неуловимой утонченной ущербности, нагруженный невероятным количеством ранцев, вещевых мешков и бумажных пакетов, сошел с поезда два тридцать. Сквозь густую толпу входящих и выходящих пассажиров до него донесся чей-то голос, который звал его по имени, и его рассеянный взгляд, словно лунатик, лавирующий в уличной давке, стал блуждать по скоплению лиц. «Хелло, хелло», — пробормотал он, выбрался из толпы, сложил на краю платформы все свои мешки и пакеты и устремился вдоль состава к багажному вагону.
— Хорес! — снова крикнула бежавшая вдогонку за ним Нарцисса.
Дежурный по станции вышел из своей конторы, остановил его, удержал, словно норовистого породистого коня, поздоровался с ним за руку, и только благодаря этому сестра смогла его догнать. Он обернулся на ее голос, собрался с мыслями, схватил ее на руки, поднял так, что ее ноги оторвались от земли, и поцеловал в губы.
— Милая старушка Нарси, — сказал он, еще раз целуя сестру, потом поставил ее на землю и, как ребенок, стал гладить ее по лицу. — Милая старушка Нарси, — твердил он, касаясь ее лица тонкими узкими ладонями и глядя на нее так пристально, словно хотел глазами вобрать в себя ее неизменную безмятежность. — Милая старушка Нарси, — повторял он снова и снова, продолжая гладить ее лицо и совершенно забыв об окружающем.
— Куда ты шел? — вернул его к действительности голос Нарциссы.
Он отпустил сестру, побежал вперед, и она бросилась вслед за ним к багажному вагону, где проводник и носильщик принимали чемоданы и ящики, которые подавал им из дверей служащий багажного отделения.
— Разве нельзя потом прислать за вещами? — спросила Нарцисса.
