Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 2
— У каждой из этих балок есть предел нагрузки, которую она может вынести. Каков ваш предел?
Реардэн засмеялся:
— Так вот чего вы боитесь? Из-за этого вы пришли? Испугались, что я сломаюсь? Захотели спасти меня, как Дэгни Таггарт хотела спасти Кена Денеггера? Она попыталась, но не смогла.
— Попыталась? Я этого не знал. Мы во многом несогласны с мисс Таггарт.
— Не беспокойтесь. Я не собираюсь исчезнуть. Пусть все сдаются и бросают работу. Я не брошу. Я не знаю своего предела и не интересуюсь этим. Все, что мне нужно знать, это что меня нельзя остановить.
— Любого человека можно остановить, мистер Реардэн.
— Как?
— Это лишь вопрос понимания движущей силы человека.
— И что это такое?
— Вы должны знать, мистер Реардэн. Вы один из последних нравственных людей в мире.
Реардэн горько усмехнулся:
— Меня называли как угодно, только не нравственным. Вы ошибаетесь. Вы даже не представляете себе, как ошибаетесь.
— Вы уверены?
— Я знаю. Что заставило вас произнести слово «нравственный»? Франциско показал на рудники за окном:
— Это.
Реардэн довольно долго, не двигаясь, смотрел на него, затем спросил:
— Что вы имеете в виду?
— Если хотите увидеть такой абстрактный принцип, как нравственность, в материальной форме — вот он. Посмотрите, мистер Реардэн. Каждая балка, каждая труба, провод и клапан созданы благодаря выбору: правильно или нет? Вам нужно было выбрать правильное и лучшее из того, что было вам известно, — лучшее для вашей цели, то есть производства стали, — а затем двигаться дальше и расширять знание, работать все лучше и лучше, считая достижение цели мерилом оценки. Вам нужно было действовать на основе собственного суждения, нужно было обладать способностью судить, мужеством стоять на своем и беспощадно подчиняться закону — делать правильно, делать лучшее, что в ваших силах. Ничто не могло заставить вас действовать вопреки своему суждению, и вы бы отвергли как зло любого, кто попытался бы убедить вас, что лучший способ разогреть печь — наполнить ее льдом. Миллионы людей, целое государство не смогли удержать вас от производства вашего металла — потому что вы обладали знанием о его высочайшей ценности и силой, которую дает знание. Но мне интересно, мистер Реардэн, почему вы живете по одному моральному кодексу, когда имеете дело с природой, и по другому, когда имеете дело с людьми?
Реардэн так пристально смотрел на Франциско, что вопрос прозвучал медленно, словно само произнесение слов требовало больших усилий и сосредоточенности:
— Что вы имеете в виду?
— Почему вы не придерживаетесь цели своей жизни так же четко и неуклонно, как цели своих заводов?
— Что вы имеете в виду?
— Вы оценили каждый заложенный здесь кирпич по его значимости для главной цели — производства стали. Были ли вы так же строги в отношении цели, которой служат ваш труд и ваша сталь? Чего вы хотите добиться, отдавая свою жизнь производству стали? По какой шкале ценностей вы судите свои дни? Например, зачем вы потратили десять лет нечеловеческих усилий на создание своего металла?
Реардэн отвел взгляд, легкое движение плеч было похоже на разочарование.
— Если вы спрашиваете об этом, значит, не поймете.
— А если я скажу, что понимаю, а вы — нет, вы вышвырнете меня отсюда?
— Мне в любом случае следовало бы вышвырнуть вас отсюда, так что продолжайте.
— Вы гордитесь железнодорожным путем линии Джона Галта?
— Да
— Почему?
— Потому что этот путь лучший из всех, которые когда-либо были проложены.
— Зачем вы это сделали?
— Чтобы делать деньги.
— Есть множество более легких способов делать деньги. Почему вы выбрали самый тяжелый?
— Вы упомянули об этом в своей речи на свадьбе Таггарта: чтобы обменять свои лучшие достижения на лучшие достижения других.
— Если это было вашей целью, вы достигли ее? — Поток времени остановился в нависшей тяжелой тишине.
— Нет, — произнес Реардэн.
— Вы получили хоть какую-то прибыль?
— Нет.
— Когда вы напрягаетесь до предела, чтобы создать лучшее, вы ожидаете награды или наказания?
Реардэн не ответил.
— По всем известным вам нормам приличия, чести и справедливости вы убеждены, что должны быть награждены за это?
— Да, — тихо ответил Реардэн.
— И если вместо этого вы наказаны — по какому моральному кодексу вы живете?
Реардэн не ответил.
— Общепринято, — сказал Франциско, — что жизнь в человеческом обществе намного легче и безопаснее, чем борьба с природой на необитаемом острове. Что ж, где бы ни был человек, который использует металл, ваш металл облегчил ему жизнь. Но облегчил ли он жизнь вам?
— Нет, — тихо произнес Реардэн.
— Осталась ли ваша жизнь такой же, какой была до того, как вы создали свой металл?
— Нет, — ответил Реардэн; слово оборвалось, как будто обрезав последующую мысль.
Неожиданно голос Франциско хлестнул его, как команда:
— Говорите!
— Это сделало жизнь тяжелее, — глухо проговорил Реардэн.
— Когда вы гордились линией Джона Галта, — сказал Франциско размеренным тоном, придававшим его словам безжалостную ясность, — о каком типе людей вы думали? Вы хотели, чтобы линией пользовались люди, равные вам, — гиганты-производители, как Эллис Вайет, те, кому она помогла бы достичь все новых и новых высот?
— Да, — страстно ответил Реардэн.
— Вы хотели, чтобы ею пользовались люди, пусть не равные вам по силе ума, но равные по пробе нравственности, как Эдди Виллерс, которые никогда не смогут изобрести что-то подобное, но будут делать лучшее, что могут, так же, как и вы: усердно трудиться, жить собственными усилиями и, проезжая по вашим рельсам, про себя поблагодарят человека, который дал им больше, чем они могут дать ему?
— Да, — нежно произнес Реардэн.
— Хотели ли вы, чтобы ее использовали скулящие дряни, никогда в жизни не напрягавшиеся, обладающие способностями клерков, но требующие дохода президента компании, шатающиеся от провала к провалу и ожидающие, что вы оплатите их счета? Они приравнивают свои желания к вашему труду, а свои нужды считают выше ваших стремлений, требуют, чтобы вы служили им, чтобы это стало целью вашей жизни. Вы должны служить им, требующим, чтобы ваш талант стал безмолвным, бесправным рабом их бездарности! Они заявляют, что вы рождены для рабства, именно потому, что вы талантливы, в то время как они по праву собственной бездарности рождены управлять, что вы должны только давать, а они только брать, что ваш удел — производить, а их — потреблять, что вам не надо платить — ни материально, ни духовно, ни богатством, ни признанием, ни уважением, ни благодарностью. Они будут ездить по вашей железной дороге и глумиться над вами, кощунствовать, поскольку вам ничего не должны. Не должны даже приподнять при встрече шляпу, купленную на ваши деньги. Вы этого хотели? Вы будете гордиться этой линией?
— Я скорее взорву эту железную дорогу, — побелевшими губами произнес Реардэн.
— Почему же вы не делаете этого, мистер Реардэн? Кто из тех типов людей, которые я описал, пользуется сегодня дорогой, а кто подвергается истреблению?
В долгой тишине слышался отдаленный металлический пульс завода.
— Последним, — нарушил тишину Франциско, — я описал человека, который предъявляет свои права хотя бы на один грош, заработанный трудом другого.
Реардэн не ответил; он смотрел на отражение неоновой надписи в темных окнах вдалеке.
— Вы гордитесь тем, что не устанавливаете пределов своей выносливости, мистер Реардэн, так как думаете, что все делаете правильно. А если это не так? А если вы ставите свою добродетель на службу пороку и допускаете, чтобы она стала орудием для разрушения всего того, что вы любите и уважаете, чем восхищаетесь? Почему вы не защищаете свою систему ценностей в обществе так же, как в своих цехах? Вы, который не допустит и процента примеси в своем металле, — что вы допустили в свой моральный кодекс?
Реардэн сидел не шелохнувшись; слова в его сознании стучали как шаги по тропе, которую он искал; это были слова: согласие жертвы.
— Вы, не покорившийся лишениям и невзгодам, поднявшийся на завоевание природы и обративший ее на службу своему удовольствию и удобству, — чему вы подчинились под давлением людей? Вы, по опыту своей работы знающий, что человек несет наказание только за то, что поступает неправильно, — готовы терпеть? Всю свою жизнь вы только и слышите, как вас поносят — не за проступки, а за величайшие достоинства. Вас ненавидят не за ваши ошибки, а за ваши достижения. Вас презирают за те качества, которыми вы гордитесь, называют эгоистичным за мужество действовать согласно собственному суждению, за то, что вы один несете ответственность за собственную жизнь. Вас называют высокомерным за независимый ум. Клеймят жестоким за неуступчивую прямоту. Считают врагом общества за дальновидность, которая позволяет вам идти неизведанным путем. Вас называют безжалостным за вашу силу и дисциплину при продвижении к цели. Кричат вслед, что вы жадный, за способность создать богатство. Вы затратили колоссальные силы — а вас называют паразитом.
