Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты
— Das fehlte noch,[72] подите внизъ, я васъ не желаю видѣть, не ваше дѣло, любитъ ли, не любитъ. Онъ говаривалъ всегда вы и по Русски, когда сердился, и говорилъ очень дурно. Но я, приводя его рѣчь, не коверкаю словъ, какъ онъ коверкалъ, потому что такого рода коверканье ничего мнѣ не напоминаетъ, кромѣ плоскихъ разсказовъ про Нѣмцевъ, которые безпрестанно всѣ разсказыва[ютъ], и всѣ слушаютъ съ стыдомъ за тѣхъ, кто разсказываетъ. — Наконецъ, давно желанный и пунктуальный Фока пришелъ и къ намъ и объявилъ, что кушанье готово, и мы пошли. Гриша, стуча костылемъ и продолжая говорить разную нелѣпицу, пошелъ за нами. Въ столовой для него былъ накрытъ особой столъ, по его неопрятности, и потому что онъ ѣлъ постное — все это по иждивенію maman. Всѣ уже собрались въ гостиной. Maman съ папа ходили рука объ руку по гостиной. Мими важно сидѣла на одномъ изъ креселъ симетрично подъ прямымъ угломъ, примыкавшимъ къ дивану, подлѣ нея съ одной стороны сидела Любочька, которая, как только мы взошли, бросилась цѣловаться съ нами, съ другой Юзинька, которой тоже очень хотѣлось вскочить и подбѣжать къ намъ, но это было несогласно съ этикетомъ Мими. Мы должны были подойдти сначала къ Мими и сказать «bonjour, Mіmі» и потомъ...... нѣтъ, рѣшительно не помню, какъ я здоровался съ Юзой, цѣловалъ или нѣтъ. Не помню. Помню только то, что я при Мими никогда отъ души не говорилъ съ этой чудесной, бѣлокуренькой, [29] бѣленькой, чистенькой дѣвочкой Юзой. Несносная Мими безпрестанно приставала, оглядываясь на папа. «Parlez donc Français».[73] А тутъ-то какъ на зло такъ и хотѣлось болтать по Русски. Какъ ни говори, а родной языкъ всегда останется роднымъ. Когда хочешь говорить по душѣ, ни одного французскаго слова въ голову нейдетъ, а ежели хочешь блеснуть, тогда другое дѣло. Я тогда только выучился говорить хорошо, т. е. говорить какъ на природномъ языкѣ, а то вѣдь прежде только переводилъ Русскія мысли по Французски, когда понялъ, что это считается достоинствомъ хорошо говорить, а не смотрѣлъ на это, какъ на придирку злой Мими, какъ на фразу, которая попортила много дѣтской моей крови: «Mangez donc du pain»[74] (за обѣдомъ), «опять хлѣба не ѣшь» и т. п. Отчего дѣвочки раньше лучше говорятъ? Оттого, что у нихъ раньше является тщеславіе. Пошли въ столовую, большіе впереди, такъ что мы, дѣти, оставшись сзади, успѣли перекинуть между собою, мальчики и дѣвочки, нѣсколько пріятныхъ словъ, пріятныхъ тѣмъ, что нельзя было ихъ сказать при всѣхъ: «Послѣ обѣда на охоту папа ѣдетъ». — «Васъ берутъ?» — «Да, — верхомъ, а васъ?» — «Не знаю. Попроси мамашу». — «Нельзя», «Постараемся».
За обѣдомъ между папа и maman завязался очень интересной разговоръ насчетъ юродиваго Гриши, который изъ-за своего столика продолжалъ твердить: «Птички отъ матки летятъ, матка плачетъ, не видать ей больше птенцовъ. Лети голубь въ небо! На могилѣ камень, на сердце свинецъ» и т. д., прерывая свои слова всхлипываніями и рыданіями, которые, очень понятно, усиливали разстройство нервовъ maman, которая уважала въ душѣ Гришу, да и вообще имѣла слабость къ странникамъ, юродивымъ [30] и, хотя не признавалась, вѣрила въ способность предсказывать нѣкоторыхъ. «Ахъ, да, я хотѣла пожаловаться тебѣ, Alexandre», сказала она, подавая ему тарелку съ супомъ (она сама разливала), «на твоего охотника... Ахъ, Боже мой, какъ его зовутъ?... помнишь, про котораго я всегда говорила, что онъ страшный».
— «Прохора?»
— Да.
— «Что онъ сдѣлалъ? Ты такъ рѣдко бываешь недовольна людьми, что я знаю всѣ случаи, въ которые можетъ случится, что ты жалуешься. Первое — или онъ подошелъ разговаривать къ дѣтямъ. Ты этаго не любишь, а они безъ памяти рады и горды съ охотникомъ говорить. Не правда ли, дѣти?» Мы улыбались. «Или жена его приходила жаловаться, или онъ при тебѣ ударилъ больно собаку. — Вотъ три главные случая. Не правда ли?» Maman съ улыбкой, которая употребляется тогда, когда смѣются надъ вашими добрыми качествами, отвѣчала, что нѣтъ, и разсказала отцу съ большимъ прискорбіемъ какъ бѣднаго Гришу чуть не съѣли собаки, когда онъ проходилъ по дворнѣ, и рѣшительно, ежели бы не его большая палка, его такъ таки и загрызли собаки. А все виноватъ этотъ злой Прохоръ, который нарочно притравливалъ ихъ. Гриша подтверждалъ эту рѣчь указаніями на изорванные полы подрясника и твердилъ отцу, «ты его больно не бей, онъ дуракъ, а то и совсѣмъ не бей, грѣхъ. Богъ проститъ. Дни не такіе». — Разговоръ начался слѣдующій и по Французски.
Папа. Я откровенно тебѣ говорю всегда и буду говорить, что я вообще этихъ Господъ не люблю. Ты можешь любить ихъ и вѣрить имъ, а по моему всѣ или большая часть лентяи, лицѣмеры, корыстолюбивы и, главное, никого не любятъ и никакой благодарности ни къ кому и ни за что. Что меня больше всего сердитъ, это ихъ смѣлость и самонадѣянность, которыя [31] они скрываютъ подъ личиной простоты и грубости. Всѣ они плуты.
Maman. Да почему это такъ думаешь? есть исключенія...
Папа. «Почему? Напримѣръ, сейчасъ, какъ онъ говорилъ ловко, просилъ меня, чтобы я не наказывалъ и не билъ бы больно, какъ онъ говоритъ, Прохора, какъ будто уже я намѣренъ былъ его наказывать. Я въ этомъ вижу только дерзкую хитрость — выставить себя добренькимъ. Другіе могутъ видѣть въ этомъ Христіанское милосердіе. Отчего въ этихъ людяхъ никогда не найдешь откровенности? Ни одинъ не разскажетъ тебѣ всей своей жизни, а они очень ловко умѣютъ какъ будто скрывать того, чего нѣтъ. — Напримѣръ М. П. (странница, которая жила у насъ) своими недоконченными фразами, намеками умѣла всѣхъ увѣрить, что она несчастный отростокъ очень знатнаго рода, тогда какъ она просто крестьянка и бывшая любовница какого-то Твер[ского] помѣщика. Они даже какъ будто не хотятъ показывать свой умъ и образованіе, которыхъ и нѣтъ, умѣютъ увѣрить, что они и умны и образованны. Хотя я и не стану ихъ травить собаками и побраню Прохора, но ей Богу они того стоютъ. (Папа ужасно разгорячился.) Maman съ улыбкой попросила его передать горчицу. (Онъ взялъ ее въ руку и, не подавая ее maman, которая протянула уже руку, съ этимъ орудіемъ въ рукѣ продолжалъ.)
— Нѣтъ, меня сердитъ, когда я вижу, что люди умные вдаются имъ въ обманъ. Всѣ они имѣютъ претензію предсказывать, мелютъ вздоръ и такъ много, что съ добрымъ желаніемъ можно разобрать во всей этой галиматьѣ что-нибудь и похожее на предсказаніе.
Maman, видно, не хотѣлось спорить какъ о предмѣтѣ, о которомъ [она имѣла] свое особенное твердое мнѣніе, и она съ улыбкой продолжала [32] просить горчицы, но папа и слышать не хотѣлъ. «Нѣтъ, сказалъ онъ, опять отодвигая руку съ горчицей. Нѣтъ, они только на то хороши, чтобы своими глупыми вздохами еще больше разстроивать женщинъ и безъ того съ слабыми нервами. Прекрасно дѣлаютъ, что полиція взялась за этихъ пророковъ — ихъ надо учить». Онъ наконецъ подалъ горчицу и замолчалъ, но maman не вытерпѣла. Она была совсѣмъ другого объ этомъ мнѣнія.
