Кнут Гамсун - А жизнь продолжается
Как выяснилось, он был не очень красноречив, зато кроток лицом и полон приязни к слушателям. Он произвел-таки впечатление, люди, которые ходили слушать и того и другого и которые знали толк в назидательных проповедях, сочли, что Нильсен чуток потолковее евангелиста. Одевался Нильсен просто, вместо воротничка повязывал на шею желтый платок, не носил длинного сюртука, и руки белизной у него не отличались, однако это нисколько не умаляло его достоинств.
Ему неизбежно пришлось выступить против евангелиста и деятельности последнего в южной окрестности города. Ангел Господень и тот бы не удержался. При этом Нильсен неожиданно проявил находчивость, вот вам и Нильсен, он метил не в бровь, а в глаз. «В Южном селении, — сказал он, — крестятся наново и дерзостно предают Святого Духа насмешкам и поношению. Но это признак невоспитанности — поносить… отсутствующих!» — сказал он язвительно.
Вот так он запросто и калякал с крестьянами, и завоевал их доверие, только где ему было устоять против евангелиста, который вовсю применял крещение и коленопреклонение. В общине Уле Ланнсена начались свары и распри, дело дошло до того, что, встретившись на проезжей дороге, прихожане набрасывались друг на друга с кулаками, и тогда «Сегельфосский вестник» в очередной раз спросил Уле Ланнсена, не считает ли тот нужным вмешаться. «Нет, — ответил пастор, — это ни к чему, погодим до зимы, а там все утрясется само собой!»
Предметом раздоров по-прежнему был Святой Дух. Никогда еще сей Бог, сокрытый в Боге, не пользовался такой популярностью, евангелист в своих проповедях только о нем и вещал, в результате чего Святой Дух приобрел куда большую известность в сегельфосских селениях, нежели в остальной части страны. Вдобавок евангелист до того похоже его описывал, ну прямо живой портрет! «А кроме всего прочего, я могу сказать вам, как его звать по-латыни, — сообщил евангелист, — он зовется Spiritus sanctus. Можете спросить хоть кого угодно!»
Август угодил в эту религиозную междоусобицу, не имея должной теологической подготовки. Тобиас ни словом не помянул про лошадь, которую он получил задаром, он вообще не склонен был разговаривать с Августом, который явился к ним, опоясанный красным платком с легкомысленной бахромой. Тобиас только и разглагольствовал, что о дне грядущем, то бишь очередном крестильном воскресенье. Ну и пес с тобой, подумал Август и даже не перекрестился. А вслух сказал:
— Корнелия, ты нужна мне на одно слово!
Корнелия неохотно встала и вышла с ним на крыльцо. Поодаль ходила привязанная кобыла, выгрызая оставшуюся траву. На дороге, ведущей к соседней усадьбе, показался молодой парень.
— Ну что, довольны вы кобылой? — спросил Август, чтобы хоть как-то напомнить о своем подарке.
— Кобылой? Она не дается, когда ее запрягаешь, — ответила, помешкав, Корнелия, — а так-то кобыла справная.
— Это хорошо!
— Вот только отца беспокоит, стоило ли ее покупать. Уж не согрешил ли он.
— Против меня?! — воскликнул богатей Август. — Он что, думает, что ввел меня в расход?
— Нет-нет, дело не в этом…
— Конечно, не в этом. Одна-единственная лошадь, подумаешь! — И, вытащив из кармана связку ключей, Август окинул их самодовольным взглядом.
— Да нет, его беспокоит, а не согрешили мы против того человека, который продал нам лошадь.
У Августа вытянулось лицо.
— Так я ж ему заплатил. Не торгуясь, насколько помню.
— Так-то оно так, — сказала Корнелия. — Только он остался без лошади, а продал он ее из нужды. Ему надо возить и дрова, и сено, а возить не на чем. Безлошадный он горемыка!
Август подумал и брякнул с отчаянья:
— Я могу забрать лошадь назад!
Парень приблизился, это был Хендрик из соседней усадьбы, еще один Корнелиин суженый. Подойдя к ним, он даже не поздоровался и с места в карьер спросил:
— О чем это вы толкуете?
— Он хочет забрать лошадь, — отвечает Корнелия.
— Как так?.. Он же вам подарил ее насовсем!
Август предупреждающе:
— А ты бы попридержал язык, когда я разговариваю!
Это не подействовало. Нет, Хендрик тоже сделался религиозным и благочестивым, на нем была рука Господа, мирское ему нипочем!
Корнелия заплакала.
— Не плачь, Корнелия! — сказал Хендрик. — Он не станет забирать у вас лошадь. Такого не может быть!
— Послушай-ка! — во второй раз предупреждает его Август. — Иди отсюда! — А сам берется правой рукой за задний карман.
И это не подействовало. Хендрик, правда, побледнел, но не сдвинулся с места. Ухватив его за рукав, Корнелия прорыдала:
— Нет, Хендрик, не уходи!
Август сразу охолонул.
— Вон оно что! — произнес он.
— Да, мы теперь заодно, — объяснила Корнелия. — Хендрик теперь наш, завтра он пойдет и тоже окрестится. И мы будем с ним одной веры.
Август тут же смекнул, что потерпел поражение. И решил изменить тактику:
— Послушай, Корнелия, я пришел единственно рассказать тебе, что у меня работал Беньямин, твой суженый, тот самый, у кого ты посиживала на коленях на рождественских вечеринках.
— Не обращай на него внимания! — перебивает Хендрик.
— Он хорошо у меня заработал, — продолжал Август, — он славный и дельный парень, Корнелия, с ним ты не пропадешь.
— Не говорите мне про него! — сказала Корнелия. — У меня с ним все кончено. Он ходит слушать Нильсена, он не из наших.
— И потом, Беньямин до того порядочный, я даже доверил ему ключи и надзор за всем моим имуществом, и до сего дня у меня не пропало ни одной булавки.
— Напрасно вы мне все это рассказываете!
— И чему он только не выучился под моим руководством. Конечно же, я в любой момент дам ему наилучшую рекомендацию. Да ты сама ее прочтешь и увидишь.
Вконец разволновавшись, Корнелия решилась на крайность:
— Я не знаю, про кого это вы говорите!
— Про Беньямина, твоего суженого. Ты прекрасно знаешь про кого, сколько раз он тебя целовал-обцеловывал…
— Не пойму, почему мы должны стоять и его выслушивать! — вырвалось у Хендрика. — Он не из наших, а, наоборот, полон мирской скверны.
— Ах ты, паршивец! — сказал Август. — По-хорошему, мне бы надо взять тебя и отметелить. Корнелия, пусти его, нашла за кого держаться! У него ни плошки, ни ложки, он тебе даже ботинок не купит на зиму. А вот твой суженый, Беньямин, он у меня не пропадет, я обучу его многим ремеслам, и он будет хорошо зарабатывать. Не сомневайся!
Корнелия все плакала, однако ж не поддавалась, такой она сделалась новообращенной и религиозной и малахольной.
— Не надо нам никаких богатств, — заявила она. — С нас довольно и насущного хлеба.
— Вот именно, — поддакнул Хендрик.
— Ну, как знаешь, — сказал Август, — я не собираюсь больше тебя уговаривать. Только не воображай, что Беньямин из-за тебя останется холостяком. Нет. За него пойдет не только любая девица из Северного, а и кое-кто из служанок с консульской кухни. Оно и слепому видно.
Корнелия вскинула на него глаза:
— Вон как, может, он уже собрался жениться?
— Это я обсуждать не намерен! — ответил Август.
Угрюмый, сердитый, он поплелся назад. Поход его не увенчался успехом, мало того, в ущерб своим же собственным интересам он попытался замолвить слово за своего соперника, но и здесь потерпел неудачу.
Он разыскал членов правления кино, после чего послал в Северное селение за Беньямином. Цементировать пол — работа не на один день, ведь надо будет сперва прокладывать дренажные трубы и осушать подполье. Беньямин будет загружен по уши, прежде чем начнется косьба и уборка сена.
Что бы на это сказала Корнелия? Ох уж эти мне безмозглые бабы!
Да нет, в сердечных делах Корнелия вела себя не намного хуже других, все на свете женщины одним миром мазаны. Август сплюнул. Будто он их не знает! Когда им что мешало совершать несусветные глупости? Чего он только не навидался по вечерам в усадьбе! Как найти на них управу, когда они пускаются во все тяжкие?
Весь вечер он слонялся по усадьбе как неприкаянный. Под конец он заглянул в комнатушку к Стеффену, узнать, может, составится партия. Но Стеффен был занят, он залучил к себе из деревни свою невесту и сидел теперь, угощал ее из пакета купленным в лавке, твердым как камень печеньем.
— Заходи, Подручный, — пригласил Стеффен. — Здесь только мы вдвоем, моя невеста и я.
— Да, и едим всухомятку, — подпустила шпильку невеста.
Стеффен стал оправдываться:
— Я взял в лавке печенье, чтоб ты не ушла от меня голодная.
— Дак его не раскусишь, — сказала она.
Стеффен грыз печенье с громким хрустом, что твой битюг, дама же все собиралась с духом, наконец она решительно вынула изо рта вставную челюсть и положила ее на стол. Челюсть была из красного каучука, вдобавок склизкая, Стеффен выразительно на нее покосился. Дама взяла печенье и стала его обсасывать.
