Ирвин Шоу - Ночной портье
Говорил он по-английски бегло, но с заметным акцентом. Глаза его блестели. По-моему, он был готов спорить с кем угодно и о чем угодно хоть на санскрите. А наткнись он вдруг на человека, готового во всем согласиться и не препираться, ему бы ничего не оставалось, как сдаться и покинуть поле боя.
– Послушайте, старина, – дружелюбно обратился к нему Фабиан. – Как вам понравилось наше творение?
– Merde. Дерьмо собачье.
– Да вы что? – Лили казалась изумленной.
– Филипп, – предостерегла Надин, – Присцилла понимает английский. Ты же не хочешь сказать, что она не справилась с ролью?
– Ничего, – пропела американка звонким сопрано. – Я никогда не принимала французов всерьез.
– Мы же в городе, где великий Расин представил «Федру», – напыщенно изрек критик, – где ушел из жизни Мольер, где Флоберу пришлось в суде отстаивать «Мадам Бовари», где бунтующие толпы высыпали на улицы после премьеры «Эрнани», где любили Гейне из-за того, что он творил на другом языке, и где нашел приют. Тургенев.
Борода Филиппа ходила ходуном от возбуждения, а фамилии великих людей он выговаривал с особым смаком.
– В мое время, – продолжал он, – были такие фильмы, что ими гордилась вся нация. «Большие иллюзии», «Рыжик», «Запретные игры». А как можно обсуждать то, что нам сегодня показали? Нагромождение нелепостей и безвкусицы, пошловатенькие попытки пробудить самые низменные чувства…
– Ты рассуждаешь, как пуританин, которого нашли в капусте, – оборвала его Надин. – Хотя мы наслышаны о твоих похождениях, можешь мне поверить.
Критик насупился и заказал еще пива.
– А что вы мне показали? – огрызнулся он. – Дюжину половых актов между этой американской пустышкой и марокканским красавчиком, который…
– Послушай, cheri, – вновь вмешалась Надин, – ты же всегда подписывал петиции против расизма.
– Ничего, Надин, – успокоила ее Присцилла. Она усердно поедала шарики мороженого в шоколаде. – Я привыкла не обращать внимания на болтовню французов.
Марокканец дружелюбно улыбнулся во весь рот. По-видимому, его знания английского не хватало на то, чтобы разобраться в тонкостях этой светской беседы.
– Или возьмите «Мейд ин Франс», сделано во Франции, – не унимался критик. – Написано во Франции, сочинено во Франции, нарисовано во Франции… Ты помнишь? – Он ткнул обвиняющим перстом в Надин. – А ведь я просил, чтобы ты помнила, что это значит для Франции. Славу! Гордость. Преданность прекрасному, искусству, высочайшим порывам души человеческой. А во что вы превратили марку «Мейд ин Франс»? В технику копуляции, податливость влагалища…
– Вы только послушайте, что он несет! – вскинулась Лили.
– Это все ваша англосаксонская вседозволенность, – продолжал Филипп, перегибаясь через стол к Лили. – Вот уже и ваша империя развалилась. Скоро и в Букингемском дворце бордель устроите.
– Послушайте, старина, – улыбнулся Майлс, – по-моему, вы отвлеклись.
– Черта с два я отвлекся, – вспыхнул Филипп. – Что вы имеете в виду?
– Изначальный замысел заключался в том, чтобы заработать доллар-другой, – пояснил Майлс. – То, что я слышал, мне кажется, нисколько не противоречит национальному духу французов.
– Деньги тут ни при чем. Это вовсе не национальный дух, а проявление капиталистического строя. Это разные вещи, месье.
– Хорошо, – добродушно согласился Фабиан, – не будем пока о деньгах. Но позвольте вам напомнить, что абсолютное большинство порнографических фильмов, в том числе самые откровенные, было произведено в Швеции и Дании, то есть в странах, по вашему определению, социалистических.
– Скандинавы! – презрительно фыркнул критик. – Устроили пародию на социализм. Чихал я на такой социализм.
– Да, с вами трудно договориться, Филипп, – вздохнул Фабиан.
– Просто я строг в терминологии, – ответил Филипп. – Для меня социализм – нечто совсем иное.
– Ну вот, сейчас опять вернемся к Китаю, – захныкала Надин.
– Но ведь не можем же мы все жить в Китае, пусть это и образец идеального общества, – возразил Фабиан. – Нравится нам или нет, но мы живем в обществе с другой историей, другими вкусами и потребностями…
– Плевать мне на общество, которому нужно такое дерьмо, что нам тут показали сегодня! – взорвался Филипп, но не забыл заказать себе еще пиво. Годам к сорока он станет пузатый, как бочонок, подумал я.
– Сегодня днем мы с моим молодым другом ходили в Лувр, – мягко заговорил Фабиан, кивнув в мою сторону. – А вчера я посетил «Же-де-Пом». Где хранятся импрессионисты.
– Спасибо, месье, я имею некоторое представление о парижских музеях, – едко произнес Филипп.
– Прошу прощения, – вкрадчиво ответил Фабиан. – Но скажите, месье, к работам, выставленным в этих музеях, вы тоже относитесь неодобрительно?
– Не ко всем, – неохотно признался Филипп. – Но к некоторым – да.
– Я имею в виду обнаженную натуру, изображения пылких объятий, мадонн с пышными бюстами, богинь, сулящих смертным плотские удовольствия, прелестных мальчиков, ангелочков, нагих принцесс… Вы противник всего этого?
– Не пойму, куда вы клоните, месье? – пробурчал Филипп, смахивая с бороды пену.
– А вот куда, – сказал Фабиан, воплощение терпения и доброжелательности. – Всю историю нашей цивилизации художники в той или иной форме создавали произведения на эротические сюжеты – возвышенные и игривые, грубоватые и целомудренные, непристойные и рассчитанные на самый взыскательный вкус… Всячески выражали свои сексуальные фантазии. Вчера, например, в «Же-де-Пом» я в десятый или в двадцатый раз любовался полотном Мане «Завтрак на траве». Помните? Две обнаженные пышнотелые женщины на траве в обществе двух полностью одетых джентльменов…
– Знаю я эту картину, знаю, – перебил Филипп скучающим тоном. – Продолжайте.
– Так вот, – проговорил Фабиан, – месье Мане вовсе не хотел, чтобы у зрителей сложилось впечатление законченности этого сюжета. В картине содержится намек на то, что происходило до изображенной сцены, а также на то, что может случиться потом. Такое, во всяком случае, у меня сложилось впечатление. Вы понимаете, что я хочу сказать?
– Понимаю, – сказал Филипп. – Но не совсем.
– Кто знает, – рассудил Фабиан, – будь у Мане побольше времени, возможно, он изобразил бы какие-то сценки, что предшествовали этому мирному, остановленному во времени мгновению, а также посвятил бы нас в то, чем закончился идиллический завтрак. Вполне вероятно, что эти сценки мало отличались бы от того, чем нас угостили на просмотре. Да, верно, Надин уступает Мане в таланте, спорить тут не приходится, да и наша прелестная малышка Присцилла, возможно, не так мила, как женщины на картине, но в целом, осмелюсь уверить, фильм Надин преследует те же благородные цели, что и полотно великого Мане…
– Браво! – вскричала Надин. – Не в бровь, а в глаз! Он и в самом деле вечно норовит затащить меня в кусты или трахнуть прямо на пляже. И не вздумай отпираться, Филипп. Помнишь, что ты отчебучил со мной прошлым летом? Я потом неделю вымывала песок из задницы.
– А я вовсе не отпираюсь, – неуклюже пробормотал Филипп.
– Секс, любовь, как угодно, – разглагольствовал Фабиан, – все это никогда не сводится к одной лишь нагой плоти, к удовлетворению страсти. Всегда должна примешиваться фантазия. Каждая эпоха таит для художника фантазию, загадку, которая поднимает простой акт любви на невероятную высоту. Вот и Надин попыталась внести свою скромную лепту, чтобы обогатить фантазии ваших современников. В наш мрачный, безрадостный и примитивный век ее не критиковать, а на руках носить надо.
– Да он хоть коню зубы заговорит, – восхищенно воскликнула Лили.
– Это точно, – поддакнул я, припомнив, как за считанные минуты Фабиан ухитрился превратить меня из врага в союзника. И вдруг я сообразил, что он, должно быть, разжалованный адвокат. Представляю, за что его могли разжаловать!
– Ничего, месье, – величественно произнес Филипп, – настанет день, когда мы поспорим с вами на моем родном языке. Дискутируя по-английски, я оказываюсь в ущемленном положении.
Критик поднялся.
– Завтра мне рано вставать. Расплатись по счету, Надин, а я возьму такси.
– Не беспокойся, Надин, – замахал руками Фабиан, хотя француженка, похоже, вовсе не собиралась последовать совету Филиппа. – Мы сами заплатим. – От меня не ускользнуло, что он употребил множественное число. – Спасибо за прекрасный вечер.
Мы встали, и Надин расцеловала Фабиана в обе щеки. Со мной попрощалась за руку. Я ощутил легкое разочарование. Что ей стоило поцеловать и меня? Интересно, как относится марокканец, сыгравший с ней в двух продолжительных и отнюдь не романтических сценах, к тому, что она уходит с другим? Впрочем, актеры есть актеры, подумал я. У них все не как у людей.
– А вы где живете? – спросил Фабиан мисс Дин.
– Неподалеку отсюда.
