Свифт Грэм - Свет дня
Если бы он не думал только о своем, мог бы обратить внимание на зеркальце. Что это за тип за мной едет? Дистанцию не может держать.
Понедельник, вечер. В этом направлении машин мало. До Бичем-клоуз можно доехать за полчаса. Но вместо того чтобы свернуть на Норт-Серкьюлар-роуд – первая возможность, через мост Кью-бридж, попасть в Уимблдон, – он поехал прямо, а когда повернул на Хаммерсмит, не воспользовался второй возможностью – через мост Хаммерсмит-бридж, – а двинулся дальше по Хаммерсмитской кольцевой развязке и выбрал поворот на Фулем.
Все же оставалась возможность добраться до Уимблдона через Патни. Но он не заглядывал мысленно дальше Фулема – я уже догадался. Он проделывал обратно тот же путь, что и двумя часами раньше, как будто хотел заставить время идти назад.
Я не рассказывал этого Саре – что на обратном пути он заехал в Фулем. Не потому задержался, что попал в пробку, не потому, что взял медленный темп и даже останавливался прийти в себя. Нет, он отправился на ту квартиру.
И я не рассказывал Саре о том, что случилось на Фулем-Пэлис-роуд вскоре после поворота на Хаммерсмит.
Зажегся красный свет; между Бобом и светофором не было ни одной машины, только ярдов пятьдесят дороги. Но он не притормозил, наоборот – в первый раз внезапно ускорился. В первый раз понесся как лихач.
Это не был оживленный перекресток, вправо и влево шли второстепенные улицы, но перед нами как раз показался длинный, высоченный, медленно движущийся автофургон. Боб нажал на акселератор, потому что увидел возможность. Голову даю на отсечение. Потому что увидел: автофургон вот-вот перегородит улицу точно стеной.
Ошибка? Не заметил красного света, думал о другом? Нет. Я тренированный наблюдатель. Наблюдать – моя специальность. Он нарочно ускорился, он знал, на что идет.
И нажал на тормоз только в такой момент, что, будь у него шины похуже или не будь дорога сухой, дело все равно могло бы кончиться плохо.
Фулем-Пэлис-роуд. Вправо Уинслоу-роуд, влево Сент-Данстанс-роуд.
Опять полицейский. В голове рапорт о не-случившемся дорожном происшествии. Стандартные фразы. Расстояние, направление, скорость. Профессия есть профессия – делаешь свое дело. Только когда он затормозил и автофургон прополз, освободив наконец дорогу, я увидел, где мы находимся. Больница Чаринг-Кросс. Чуть южнее Хаммерсмита. На левой стороне, впереди, за светофором – больница Чаринг-Кросс.
Я не говорил этого Саре. Маршу тоже.
Необходимая встряска? Момент истины? Устроить самому себе шок? Жизнь, которая была его жизнью, – вон она, там, совсем близко.
Его могли внести на носилках. Удобно. Рукой подать. Отделение скорой помощи. Кто-то мог вдруг его узнать. Господи, это же Боб Нэш!
Но он остановился.
Могло случиться так, что ей пришлось бы к нему ездить. Самой быть посетительницей, не догадываясь, какое это невероятное везение, какое счастье под видом несчастья. Это могло спасти их обоих. Состояние крайне тяжелое, потом лучше, лучше. Это могло соединить их прочней, чем срастались бы его переломанные кости.
«Чудом остался жив». Да нет, лучше! Вдвое лучше.
А меня и не видно было бы, и не слышно.
Или он умер бы. Тоже вариант. Она бы так и не узнала, на что способна. Понятия бы не имела. Думала бы, что случилось самое жестокое из возможного (и к кому могла бы обратиться в поисках утешения?). «Трагическое происшествие» – в этой точке. Думала бы даже – ведь это была ее «уступка», – что сама во всем виновата.
Но она не была бы сейчас здесь. Время посещений, как в больнице. И я не был бы.
Скрежет резкой остановки. Пешеходы замерли. Повернулись, взглянули, пошли дальше. Но водитель автофургона, скорее всего, ничего не заметил из своей высокой кабины.
Больница Чаринг-Кросс – вот она, прямо перед глазами.
На светофоре все еще горел красный. Боб снова запустил заглушённый мотор. Зажегся зеленый. И теперь – если шок сработал, если он опять стал самим собой – он мог поехать прямо: Фулем-Пэлис-роуд, Патни-бридж, Патни, Патни-хилл, Уимблдон-коммон... дома.
Но он повернул налево на Лилли-роуд, я за ним – к той квартире.
Да, мне повезло. Ему нет.
Улица точно такая же. Улицы не меняются, молчат, ни единого слова. Он остановился, вышел, двинулся ко входной двери и, как множество раз до этого (считал или нет?), отпер ее.
Без десяти восемь. Я нашел местечко на дальней стороне улицы, не доезжая ярдов двадцать. Теперь было меньше шансов, чем когда-либо, что он заподозрит слежку.
Но, может, мне надо было прекратить пассивное наблюдение? Вмешаться? Выйти из машины, пересечь улицу, прикоснуться к его плечу?
Мистер Нэш? Роберт Нэш? Полиция. Пройдемте со мной.
Он закрыл за собой уличную дверь. На втором этаже зажегся свет. Все-таки это могло ничего особенного не значить: он же был съемщиком этой квартиры. Мало ли, забыл что-нибудь. Какое-нибудь простое, не слишком существенное дело. (После того как чуть не врезался в автофургон?)
Так или иначе, можно ли его винить, если он не сумел воспротивиться? Последний взгляд по пути домой. Последний взгляд, пока комната, постель еще хранят еле уловимый остаток тепла. Пока не развеялся ее аромат.
Почти восемь. Она уже была в воздухе.
Может быть, здесь он мог по-настоящему с ней распрощаться. Подвести баланс своей жизни. Снова стать мужем собственной жены.
Не думаю, что Сара поставила бы задержку ему в вину, если бы к этому все сводилось.
Но сколько на это нужно времени? Распрощаться. Только ли с квартирой и с тем, что она для него значила? Я же видел его лицо в зале вылета – не лицо, а само отбытие. Я видел, как он погнал на красный свет.
И все-таки я сидел неподвижно, я не выскочил из машины, пока не прошло по меньшей мере минут десять. Да, сидел и сидел. Минуту за минутой. Может быть, подводил баланс своей собственной жизни. Я не принял немедленных и решительных мер, основанных на разумном подозрении, я не взял на себя должную инициативу – можно было в крайнем случае и соседей потревожить, чтобы войти в дом. Полиция! Откройте, полиция!
Да, Марш. Я просто сидел. Уже не полицейский. Ничего общего с самим собой. Кажется, даже вцепился изо всех сил в руль, точно в скалу.
Пять минут... Десять... Пятнадцать. Ужин стоял на плите. Вино дышало. Сара тоже считала минуты.
Переступаешь черту.
Я открыл дверцу, метнулся через улицу. Тогда-то он, может быть, и увидел меня – увидел не видя – второй раз за вечер. Не знаю и не узнаю. Он открыл уличную дверь в тот самый момент, как я подбежал к калитке. Мне пришлось резко остановиться – как он тогда встал перед автофургоном. Превратиться в случайного прохожего – пусть и немножко странного, запыхавшегося. Но он двинулся к калитке, ничего не видя, миновал меня, едва не задев, и сел в машину. Казалось, мог пройти и сквозь меня.
Полное впечатление, что уже не человек, а призрак.
49
Спрашиваю:
– Как императрица?
– Отлично. Она на юге Франции. Купила яхту.
– Здорово.
– За шестьдесят, но еще в хорошей форме.
– Молодец старушонка.
Разговор о чем угодно, лишь бы не о главном. Тратишь драгоценное время на игру в карты.
Почти четверть пятого. Через пару минут – свисток. Добавочного времени, как в футболе, тут не дают. Придется уйти до всех событий. Она будет переживать их заново одна.
Настанет ли такой год, когда этот день пройдет незамеченным, как чей-нибудь забытый день рождения, а потом вдруг вспомнится? Внезапная боль, как от удара ножом.
Нет, не думаю.
Почти четверть пятого. Два года назад я ждал у фулемской квартиры – в первый раз. Она точила кухонный нож. Даже и в мыслях не имея.
Я говорю то, что говорил на свиданиях перед уходом множество раз:
– Я с тобой, сердце мое. Я буду с тобой.
Хотя сегодня, в особый день, это не может быть правдой. Потому что она будет с Бобом. Его день. А призраки – они не похожи на обычных посетителей. Могут являться в любое время, могут проходить сквозь стены.
Кто станет его винить? Сегодня-то. Но во рту вздымается черный вкус.
Нет, он сегодня не может, просил передать свои извинения. По причинам, от него не зависящим. Вместо него – я.
Как будто я должен заместить его от и до: полноценный повтор. Его двойник. Она занесет нож и увидит, что это я. И на этот раз удержится.
Ревность – к трупу. Она может читать мои мысли. Ее глаза видят, что творится у меня в голове.
– Я буду с тобой.
– Я знаю.
Но ревность и к живому Бобу. Это она тоже знает. Ревность ко всем тем годам, к хорошим долгим годам – двадцать четыре их было, – которые кончились так, как они кончились. А могло быть с самого начала – она и я. Мы с Сарой. Нелепость, да? А Боб нашел бы себе кого-нибудь еще. И мы все были бы счастливы, все были бы живы. Нелепость.
И я, может быть, стал бы гинекологом, а Боб – полицейским.
Играешь в карты – тасуешь колоду.
Двадцать четыре года. Но время действует по-другому. Оно не так раскрывает свой смысл. Свидания, моменты, дни. Этот день, этот ясный холодный день, алмазный режущий воздух.
