Дэвид Лоуренс - Радуга в небе
Раздался громкий рев органа. Присутствующие потянулись в ризницу. Там лежала исчирканная, потрепанная книга — и невеста, кокетливо приподняв фату и опершись на стол рукой, на которой застенчиво, но явственно блеснуло обручальное кольцо, поставила свою подпись — высокомерным движением, тщеславно гордясь тем, как выглядит: «Анна Тереза Ленская».
«Анна Тереза Ленская»! — что за своенравная суетная кокетка эта девчонка! Жених, очень стройный в своем черном фраке и серых панталонах, торжественный, как торжественно ступающий молодой молодцеватый кот, с серьезным видом вывел: «Уильям Брэнгуэн» — это еще куда ни шло.
— Подойди и поставь свою подпись, папа! — повелительно крикнула эта молодая нахалка.
— Томас Брэнгуэн — корявые пальцы, — пробормотал он себе под нос, ставя подпись.
Затем расписался его брат — высокий и бледный мужчина с черными бачками: «Альфред Брэнгуэн».
— Сколько еще Брэнгуэнов нам предстоит? — спросил Том — он застеснялся этого бесконечного повторения их фамилии.
А когда они вышли на солнечный свет и он увидел морозный иней, и синеву могильных плит между зарослей высокой травы, и пурпурные ягоды плюща над головой в вышине, откуда несся колокольный перезвон, увидел свисающие, неподвижные черные ветви лохматых тисов, ему показалось, что все это сон.
Гости прошли по кладбищу к каменной ограде, поднялись по ступенькам, перелезли через ограду и спустились вниз. О эта тщеславная, гордая, как павлин, вся в белом невеста на стене, протягивающая руку жениху внизу, чтобы он помог ей спуститься. Тщеславие беленьких стройных ножек, так изящно ступающих, и ее по-лебединому склоненная шея! И царственное бесстыдство, с которым она, казалось, никого не замечала — родителей, посторонних, гостей, — идя рука об руку с молодым своим мужем.
В доме зажгли все огни, на столе сгрудились бокалы, по стенам развесили ветви плюща и омелы. Ввалилась толпа гостей, и воспрявший Том Брэнгуэн стал разливать напитки. Выпить должны были все. Колокола гремели чуть ли не в окна.
— Поднимем бокалы! — крикнул из гостиной Том Брэнгуэн. — Поднимем бокалы и давайте выпьем за этот дом и очаг! Да будет здесь счастье молодым!
— Ночью и днем да будет молодым счастье и согласие! — добавил свое Фрэнк Брэнгуэн.
— Как молот с наковальней — пусть будет их согласие! Счастья им! — выкрикнул хмурый Альфред Брэнгуэн.
— Наполним бокалы и повторим! — кричал Том Брэнгуэн. — За дом и очаг! Счастья им!
Гости откликнулись нестройным шумом.
— Кровать и полог! Счастья им! — крикнул Фрэнк Брэнгуэн.
Дружный хор подхватил этот тост.
— Туда и обратно! Счастья им! — взревел хмурый Альфред Брэнгуэн, и мужчины беззастенчиво загоготали, а жена его воскликнула:
— Нет, вы только послушайте!
В воздухе запахло скандалом.
Потом гости в экипажах лихо вновь покатили в Марш, где был чай с обильными закусками, длившийся часа полтора. Жених и невеста сидели во главе стола строгие и сияющие, оба они молчали, а гости за столом веселились вовсю.
Брэнгуэны, подлив себе в чай бренди, мало-помалу стали неуправляемыми. Хмурый Альфред блестел невидящими глазами и закатывался странным неукротимым смехом, скаля зубы. Жена его бросала на него злобные взгляды, по-змеиному вздергивая голову. Ему же было море по колено. Фрэнк Брэнгуэн, мясник, красивый, раскрасневшийся, так и пышущий жаром, шумно перешучивался с братьями. Как всегда степенный Том Брэнгуэн тоже наконец дал себе волю.
Три брата держали площадку. Том Брэнгуэн пожелал сказать речь. Впервые в жизни он захотел высказаться.
— Брак, — сказал он, блестя глазами и в то же время глубокомысленно, серьезно, хотя и шутливо, — брак, — повторил он, говоря по-брэнгуэновски неспешно и громко, — это то, к чему мы предназначены..
— Дайте ему сказать, — проговорил Альфред Брэнгуэн, тоже медленно и с непонятным выражением. — Дайте ему сказать.
Миссис Брэнгуэн метала на мужа негодующие взгляды.
— Мужчине, — продолжал Том Брэнгуэн, — надо почувствовать себя мужчиной, потому что ради чего Господь его таким создал, как не ради этого?
— Золотые слова! — напыщенно одобрил его Фрэнк.
— И так же точно, — продолжал Том Брэнгуэн, — женщине надо почувствовать себя женщиной, по крайней мере, мы так полагаем, что ей это надо.
— О, ты только не волнуйся, — выкрикнула жена какого-то фермера.
— Они полагают, смотрите, пожалуйста! — высказалась жена Фрэнка.
— Ну, а теперь, — гнул свое Том Брэнгуэн, — чтобы мужчине почувствовать себя мужчиной, требуется женщина.
— Верно, — сурово заметила какая-то женщина.
— А чтобы женщина почувствовала себя женщиной, требуется мужчина.
— Яснее говорите, мужики! — вклинился женский голос.
— Для этого и придумали брак, — продолжал Том Брэнгуэн.
— Давай, давай, — сказал Альфред Брэнгуэн. — Не сбивайте нас!
В мертвой тишине опять наполнились бокалы. Жених и невеста, эти двое детей, сидели с напряженно-внимательными, сияющими лицами во главе стола, но вид у них был отсутствующий.
— На Небесах брака не существует, — развивал дальше свою мысль Том, — но у нас на земле он есть.
— И в этом вся разница, — насмешливо заметил Альфред Брэнгуэн.
— Альфред, — сказал Том Брэнгуэн, — оставь свои замечания при себе, выскажешь их потом, за это мы тебе будем признательны. На земле мало чего другого есть, а вот брак есть. Мы столько рассуждаем насчет того, как заработать, и насчет спасения души. Можно семижды семь раз спасать свою душу, накопить бог знает сколько денег, а душа твоя будет ныть, ныть, говоря тебе, что ей надо чего-то еще. На Небесах не существует брака. А вот у нас на земле он есть, а не будь его, Небеса бы разверзлись и все полетело бы в тартарары.
— Вот слушай, слушай, что говорят, — сказала жена Фрэнка.
— Ну, давай, Томас, — сардонически протянул Альфред.
— И если суждено среди нас являться ангелам, — продолжал Том Брэнгуэн, горячо обращаясь ко всем сразу, — а среди ангелов нет мужчин или женщин, то, по моему разумению, супружеская пара — это и есть ангел.
— Это все бренди, — устало заметил Альфред Брэнгуэн.
— Потому что, — сказал Том, и все собравшиеся слушали это путаное рассуждение, — ангел не может быть меньше человеческого существа. А если он был бы всего лишь мужчиной без мужского в нем, значит, он был бы меньше человеческого существа.
— Истинно так, — сказал Альфред.
По столу прокатился смешок. Но Том Брэнгуэн был охвачен воодушевлением.
— Ангел должен быть больше человеческого существа, — продолжал он. — Поэтому я и говорю, что ангел — это душа мужчины и женщины, взятых вместе, соединенных на веки вечные, до Страшного суда, когда они вознесутся как единая ангельская душа!
— Славя Господа нашего! — сказал Фрэнк.
— Славя Господа нашего! — повторил Том.
— А как насчет брошенных женщин? — издевательски осклабился Альфред. Собравшиеся смутились.
— Тут я ничего не могу сказать. Откуда мне знать, будут ли брошенные в Судный день? Оставим это. Я говорю лишь о том, что когда душа мужская и душа женская соединяются, получается ангел.
— Насчет душ мне неизвестно. Но известно, что один плюс один часто рождают третьего, — сказал Фрэнк. Но никто не засмеялся, кроме него самого.
— Что души, что тела — это одно и то же, — сказал Том.
— Ну, а твоя хозяйка, которая была замужем до встречи с тобой, — как с ней будет? — спросил Альфред, которого эта дискуссия раздражала.
— Не знаю. Однако если суждено мне стать ангелом, то ангелом станет моя душа в браке, а не холостая. Не та душа, которая была у молодого парня, потому что не было тогда в душе моей того, из чего ангелы делаются.
— А мне помнится, — сказала жена Фрэнка, — когда Гарольду нашему стало совсем невмоготу, он все видел ангела за зеркалом. «Гляди, мама, — говорил он, — вот ангел!» — «Нет никакого ангела, голубчик», — говорю, но он не верил. Я уж зеркало с комода сняла, но он все равно ангела видел. И все твердил про него. Вот тут я и испугалась. Поняла, что как пить дать потеряем мы его.
— А я помню, — сказал один из гостей, муж сестры Тома, — какую взбучку мне мать устроила за то, что я сказал, что у меня в носу ангел. Она увидела, что я в носу ковыряю, и говорит: «Что ты там выковыриваешь? Прекрати!» А я и говорю: «У меня там ангел», и она меня как треснет. А я ведь ничего дурного не сказал. Мы «ангелами» пушинки от чертополоха называли, которые разлетаются повсюду. И одна такая пушинка, уж не знаю как, мне в нос попала.
— Иной раз удивляешься, чего только дети себе в нос не пихают, — сказала жена Фрэнка. — Помню, Хемми наша засунула себе в нос тычинку колокольчика — ну, ту, что в середине цветка, их еще «свечками» называют. Задала она нам тогда жару! И ведь видели мы, что она с ними играет, на нос кладет, но кто ж знал, что она такую глупость придумает. Девчонке уже лет восемь было, если не больше. Так вот, поверите ли, и вязальным крючком мы, и уж не знаю чем…
