Дэвид Лоуренс - Радуга в небе
— И собственных часов не нужно, — заметил Уилл Брэнгуэн, высунувшись из окна и увидев белый циферблат башенных часов в непосредственной близости.
Позади дома был сад, примыкавший к огороженному пастбищу, коровник со стойлами для двух коров, свиной хлев и птичник. Уилл Брэнгуэн был счастлив. Анна радовалась тому, что будет хозяйкой собственного дома.
Том Брэнгуэн вел себя как добрый крестный из сказки. Ведь делать покупки была его стихия. Уиллу Брэнгуэну с его интересом к деревянным изделиям предоставили покупку мебели. Он приобретал столы, круглые кресла и кухонные шкафы — вещи обычные, но такие, чтоб подходили дому.
Том Брэнгуэн, отличавшийся предусмотрительностью к мелочам, выискивал для дочери то, что он называл полезными штуками. То и дело он появлялся то с набором наисовременнейших кастрюль, то с какой-нибудь висячей лампой, хотя потолки в доме были низкими, то с хитроумными приспособлениями для прокручивания мяса, толчения картофеля, сбивания яиц.
Анна живо интересовалась покупками, хотя и не всегда они были ей по вкусу. Некоторые из приспособлений, которые он считал столь хитроумными, озадачивали ее. Тем не менее, в базарные дни она сгорала в предвкушении новых сюрпризов. Он приезжал уже в сумерках, включив фонари на своей повозке. И она бежала к воротам и видела, как его большая коренастая фигура громоздится в повозке над покупками.
— Скопидомство до добра не доводит, — говорил он, и голос его гулко разносился в холодных сумерках.
Тем не менее, и сам он был возбужден. А она, взяв из повозки один из фонарей, рылась среди привезенных свертков, отодвигая в сторону канистры с керосином и инструменты, которые он приобрел для себя.
Один раз она вытащила пару кузнечных мехов — маленьких, мощных — и поняв, что это, неуверенно потянулась к следующей покупке. Она нащупала длинную ручку и обернутую коричневой бумагой круглую середину.
— Что это? — спросила она, тыча пальцем в покупки. Приостановившись, он глядел на нее. Подойдя к фонарю возле лошадиной морды, она, склонившись, разглядывала новую вещь, волосы ее казались бронзовыми, белоснежный передник весело поблескивал. Пальцы ее деловито рвали бумагу. Она извлекла маленький пресс на каучуковых колесиках. Она критически оглядела его, не понимая, как он работает.
Потом подняла глаза на отца. Он стоял за кругом света — туманная фигура в тени.
— Как он работает? — спросила она.
— Это чтобы турнепс толочь, — сказал он.
Она глядела на него. Тон его ее насторожил.
— Не болтай глупостей. Это маленький каток, — сказала она. — Но как он приделывается?
— Прикручивается к краю корыта. — Подойдя, он вручил ей каток.
— Вот это да! — воскликнула она, легонько подпрыгнув, как по привычке делала в минуту неожиданной радости.
И, недолго думая, она бросилась в дом, предоставив ему управляться с лошадью. А когда потом он вошел в посудомойню, то застал там ее с портативным катком-выжималкой, уже прикрученным к чану; она радостно крутила ручку, а рядом стояла Тилли, восклицавшая:
— Хитрая штука, ей-богу! Теперь не придется с бельем пуп надрывать. Придумали же люди, по последней моде машина!
Анна опять стала крутить ручку, увлеченно, с радостью собственницы. Потом она подпустила к катку и Тилли.
— Пальцем тронешь, а она и пошла, и пошла! — восхищенно приговаривала Тилли, все крутя и крутя ручку. — Прямо из рук выхватывает!
Глава V
Свадьба в Марше
День свадьбы выдался прекрасным — земля еще не подсохла, но небо было ясным и безоблачным. В их распоряжении было три кабриолета и два вместительных закрытых экипажа. Взволнованные, все толпились в гостиной. Анна не спускалась. Ее отец то и дело отхлебывал виски. Черный сюртук и серые брюки очень шли ему. Он был радушен, но голос его звучал встревоженно. Жена его спустилась в гостиную в сером шелковом платье с кружевами и маленьким павлиньим перышком на шляпке. Миниатюрная фигура ее двигалась уверенно и решительно. Брэнгуэн был благодарен ей за то, что она рядом, что поддерживает его в этой сутолоке.
Вот и кареты! Ноттингемская миссис Брэнгуэн в шелках и парче встала в дверях, распоряжаясь, кому с кем садиться. Началась сумятица. Открыли парадную дверь, и гости двинулись по садовой дорожке, в то время как ожидавшие своей очереди глядели на них в окно, а толпа возле ворот подалась вперед, жадно вбирая впечатления. Как смешно выглядели разряженные люди в этот зимний солнечный день!
Одни отъехали, настала очередь других. В гостиной стало посвободнее. Анна спустилась в белом шелковом платье и фате, краснея и смущаясь от взглядов окружающих. Свекровь оглядела ее непредвзятым взглядом, одернула шлейф, поправила складки фаты и тем утвердилась в своих правах.
Послышались восклицания стоявших у окна — это проехала карета жениха.
— Папа, где твой цилиндр и твои перчатки? — вскрикнула невеста, топнув ножкой в белой туфельке и блестя глазами сквозь фату.
Он принялся шарить вокруг, растрепав волосы. Все отъехали — оставались лишь невеста с отцом. Он был готов — красный, растерянный. Взволнованная Тилли подпрыгивала на крыльце, ожидая, чтобы открыть дверь невесте. Служанка обошла вокруг Анны, которая спросила:
— Ну, как я выгляжу?
Она готова. Она гордо вскидывает голову, чувствуя себя королевой. Резким движением манит к себе отца:
— Подойди!
Он подходит. Очень легко она берет его под руку и, держа над собой, как душ, цветочный ливень, с непередаваемым изяществом и лишь слегка досадуя на отца, что тот так раскраснелся, медленно проплывает мимо трепещущей Тилли и идет по дорожке. От ворот несутся хриплые выкрики, и текучее облако пенистой белизны медленно перемещается в кабриолет.
Отец ее видит тонкую щиколотку и ступню на подножке кабриолета — какая детская ножка! Сердце его сжимается от нежности. Но она замечает только себя — в таком она упоении от собственной красоты. Всю дорогу она горит восторгом блаженства оттого, что все это так прекрасно. Она заботливо оглядывает свой букет: белые розы, ландыши, туберозы и ветви адиантума — пышный букет ниспадает каскадом.
Отец сидит в смущении от этой необычности, сердце его переполнено и сжимается, в мыслях смятение.
Церковь в рождественском убранстве — в темно-зеленой хвое, как холодные снежинки, белые цветы. Он растерянно идет к алтарю. Сколько лет прошло с его собственной свадьбы? Он не совсем понимает, зачем он здесь — не сам ли он будет венчаться? Его беспокоит, что от него чего-то ждут, а чего — он не знает. Он видит шляпку жены и удивляется, почему не она стоит сейчас рядом с ним.
Они стоят перед алтарем. Взгляд его устремлен на восточное окно церкви, оно ярко горит лиловатой синевой; темная синева с примесью алого, золотистые цветы вкраплены в черноту и выступают из тяжкой мглы. Как живо сверкают они на черном фоне!
— Кто отдает руку этой женщины этому мужчине?
Он чувствует чье-то прикосновение. Вздрагивает.
Слова еще живы в его сознании, но звучат словно издалека.
— Я, — торопливо говорит он.
Анна опускает голову и улыбается в фату. Как же он нелеп!
Брэнгуэн все не сводит глаз с горящей синевы заалтарного витража и в смутной тоске думает: неужели ему так и не суждено постареть? Не суждено остановиться, утвердиться? Он здесь на венчании Анны? Но какое право он имеет брать на себя ответственность, выступая в качестве отца? Ведь он такой же неуверенный, неустоявшийся, каким был на своем венчании. Он и его жена. С мучительной тоской вспомнилась ему и их собственная душевная сумятица. Ему сорок пять лет. Сорок пять! Еще через пять лет ему будет пятьдесят, потом шестьдесят, семьдесят — и конец. Господи, а он еще так и не определился.
Как же постареть, обрести уверенность? Хорошо бы ощутить себя старше. Но разве есть разница между ним теперешним и тем, каким он был на свадьбе? Да, это могла быть и его свадьба — его и жены! Он чувствовал себя таким крошечным — маленькая одинокая фигурка на равнине, со всех сторон окруженной бескрайними бушующими небесами. Он и жена — две маленькие одинокие фигурки — идут по равнине, а небо вокруг блестит и грозно бушует. Когда же конец пути? И в какой стороне этот конец? Нет конца, нет предела, а есть лишь этот бушующий простор. Что ж, значит, нет старости, нет и смерти? Это же главное, в этом разгадка. И он тоскливо радовался странной радостью. Так и будут они шагать — он и жена, — как двое детей на прогулке в поле. Что вокруг прочного, кроме бескрайности неба? Вот небо прочно и не имеет конца.
А царственная синева все сияла, и сверкала, выступая из черной мглы, неизбывно пышная, великолепная. Как пышна и великолепна собственная его жизнь, алая, светло горящая, струящаяся по темным жилам его тела, и его жена, она тоже сияет и горит в отдельной своей темноте. И все это так незаконченно, бесформенно!
