Иван Гончаров - Обломов
— Что вы, Матвей Моисеич, за что это? — сказал озадаченный и сконфуженный казачок, придерживаясь за щеку и судорожно мигая.
— А! Ты еще разговаривать? — отвечал лакей. — Я за тобой по всему дому бегаю, а ты здесь!
Он взял его одной рукой за волосы, нагнул ему голову и три раза методически, ровно и медленно, ударил его по шее кулаком.
— Барин пять раз звонил, — прибавил он в виде нравоучения, — а меня ругают за тебя, щенка этакого! Пошел!
И он повелительно указывал ему рукой на лестницу. Мальчик постоял с минуту в каком-то недоумении, мигнул раза два, взглянул на лакея и, видя, что от него больше ждать нечего, кроме повторения того же самого, встряхнул волосами и пошел на лестницу, как встрепанный.
Какое торжество для Захара!
— Хорошенько его, хорошенько, Матвей Мосеич! Еще, еще! — приговаривал он, злобно радуясь. — Эх, мало! Ай да Матвей Мосеич! Спасибо! А то востер больно… Вот тебе «лысый черт»! Будешь вперед зубоскалить?
Дворня хохотала, дружно сочувствуя и лакею, прибившему казачка, и Захару, злобно радовавшемуся этому. Только казачку никто не сочувствовал.
— Вот, вот этак же, ни дать ни взять, бывало, мой прежний барин, — начал опять тот же лакей, что все перебивал Захара, — ты, бывало, думаешь, как бы повеселиться, а он вдруг, словно угадает, что ты думал, идет мимо, да и ухватит вот этак, вот как Матвей Мосеич Андрюшку. А это что, коли только ругается! Велика важность: «лысым чертом» выругает!
— Тебя бы, может, ухватил и его барин, — отвечал ему кучер, указывая на Захара, — вишь, у те войлок какой на голове! А за что он ухватит Захара-то Трофимыча? Голова-то словно тыква… Разве вот за эти две бороды-то, что на скулах-то, поймает: ну, там есть за что!..
Все захохотали, а Захар был как ударом поражен этой выходкой кучера, с которым одним он и вел до тех пор дружескую беседу.
— А вот как я скажу барину-то, — начал он с яростью хрипеть на кучера, — так он найдет за что и тебя ухватить: он тебе бороду-то выгладит; вишь, она у тебя в сосульках вся!
— Горазд же твой барин, коли будет чужим кучерам бороды гладить! Нет, вы заведите-ка своих, да в те поры и гладьте, а то больно тороват!
— Не тебя ли взять в кучера, мазурика этакого? — захрипел Захар. — Так ты не стоишь, чтоб тебя самого запрячь моему барину-то!
— Ну, уж барин! — заметил язвительно кучер. — Где ты этакого выкопал?
Он сам, и дворник, и цирюльник, и лакей, и защитник системы ругательства, все захохотали.
— Смейтесь, смейтесь, а я вот скажу барину-то! — хрипел Захар.
— А тебе, — сказал он, обращаясь к дворнику, — надо бы унять этих разбойников, а не смеяться. Ты зачем приставлен здесь? Порядок всякий исправлять. А ты что? Я вот скажу барину-то; постой, будет тебе!
— Ну, полно, полно, Захар Трофимыч! — говорил дворник, стараясь успокоить его, — что он тебе сделал?
— Как он смеет так говорить про моего барина? — возразил горячо Захар, указывая на кучера. — Да знает ли он, кто мой барин-то? — с благоговением спросил он. — Да тебе, — говорил он, обращаясь к кучеру, — и во сне не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон на тебе армячишко, дыр-то не сосчитаешь!..
Надо заметить, что армяк на кучере был вовсе без дыр.
— Да уж такого не сыщешь, — перебил кучер и выдернул проворно совсем наружу торчавший из-под мышки Захара клочок рубашки.
— Полно, полно вам! — твердил дворник, протягивая между ними руки.
— А! Ты платье мое драть! — закричал Захар, вытаскивая еще больше рубашки наружу. — Постой, я покажу барину! Вот, братцы, посмотрите, что он сделал: платье мне разорвал!..
— Да, я! — говорил кучер, несколько струсив. — Видно, барин оттрепал…
— Оттреплет этакий барин! — говорил Захар. — Такая добрая душа; да это золото — а не барин, дай бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал; живу в добре, в покое, ем с его стола, уйду, куда хочу, — вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим…
У него от злости недоставало голоса, чтобы окончательно уничтожить своего противника. Он остановился на минуту, чтоб собраться с силами и придумать ядовитое слово, но не придумал от избытка скопившейся желчи.
— Да, вот постой, как еще ты за платье-то разделаешься: дадут тебе рвать!.. — проговорил он наконец.
Задевши его барина, задели за живое и Захара. Расшевелили и честолюбие и самолюбие: преданность проснулась и высказалась со всей силой. Он готов был облить ядом желчи не только противника своего, но и его барина, и родню барина, который даже не знал, есть ли она, и знакомых. Тут он с удивительной точностью повторил все клеветы и злословия о господах, почерпнутые им из прежних бесед с кучером.
— А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! — говорил он. — Дедушка-то, я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
— Полно, полно вам!.. — унимал дворник.
— Да! — говорил Захар. — У меня-то, слава богу! барин столбовой; приятели-то генералы, графы да князья. Еще не всякого графа посадит с собой: иной придет, да и настоится в прихожей… Ходят всё сочинители.
— Какие это такие, братец ты мой, сочинители? — спросил дворник, желая прекратить раздор. — Чиновники, что ли, такие?
— Нет, это такие господа, которые сами выдумывают, что им понадобится, — объяснил Захар.
— Что ж они у вас делают? — спросил дворник.
— Что? Один трубку спросит, другой хересу… — сказал Захар и остановился, заметив, что почти все насмешливо улыбаются.
— А вы тут все мерзавцы, сколько вас ни на есть! — скороговоркой сказал он, окинув всех односторонним взглядом. — Дадут тебе чужое платье драть! Я пойду барину скажу! — прибавил он и быстро пошел домой.
— Полно тебе! Постой, постой! — кричал дворник. — Захар Трофимыч! Пойдем в полпивную, пожалуйста, пойдем…
Захар остановился на дороге, быстро обернулся и, не глядя на дворню, еще быстрее ринулся на улицу. Он дошел, не оборачиваясь ни на кого, до двери полпивной, которая была напротив; тут он обернулся, мрачно окинул взглядом все общество и еще мрачнее махнул всем рукой, чтоб шли за ним, и скрылся в дверях.
Все прочие тоже разбрелись: кто в полпивную, кто домой; остался только один лакей.
— Ну, что за беда, коли и скажет барину? — сам с собой в раздумье, флегматически говорил он, открывая медленно табакерку. — Барин добрый, видно по всему, только обругает! Это еще что, коли обругает! А то иной глядит, глядит, да и за волосы…
XI
В начале пятого часа Захар осторожно, без шума, отпер переднюю и на цыпочках пробрался в свою комнату; там он подошел к двери барского кабинета и сначала приложил к ней ухо, потом присел и приставил к замочной скважине глаз.
В кабинете раздавалось мерное храпенье.
— Спит, — прошептал он, — надо будить: скоро половина пятого.
Он кашлянул и вошел в кабинет.
— Илья Ильич! А, Илья Ильич! — начал он тихо, стоя у изголовья Обломова.
Храпенье продолжалось.
— Эк спит-то! — сказал Захар, — словно каменщик. Илья Ильич!
Захар слегка тронул Обломова за рукав.
— Вставайте: пятого половина.
Илья Ильич только промычал в ответ на это, но не проснулся.
— Вставайте же, Илья Ильич! Что это за срам! — говорил Захар, возвышая голос.
Ответа не было.
— Илья Ильич! — твердил Захар, потрогивая барина за рукав.
Обломов повернул немного голову и с трудом открыл на Захара один глаз, из которого так и выглядывал паралич.
— Кто тут? — спросил он хриплым голосом.
— Да я. Вставайте.
— Поди прочь! — проворчал Илья Ильич и погрузился опять в тяжелый сон. Вместо храпенья стал раздаваться свист носом. Захар потянул его за полу.
— Чего тебе? — грозно спросил Обломов, вдруг открыв оба глаза.
— Вы велели разбудить себя.
— Ну, знаю. Ты исполнил свою обязанность и пошел прочь! Остальное касается до меня…
— Не пойду, — говорил Захар, потрогивая его опять за рукав.
— Ну же, не трогай! — кротко заговорил Илья Ильич и, уткнув голову в подушку, начал было храпеть.
— Нельзя, Илья Ильич, — говорил Захар, — я бы рад-радехонек, да никак нельзя!
И сам трогал барина.
— Ну, сделай же такую милость, не мешай, — убедительно говорил Обломов, открывая глаза.
— Да, сделай вам милость, а после сами же будете гневаться, что не разбудил…
