Панас Мирный - Гулящая
– Что ж это такое? Не слышал ли ты хоть стороной, добрый человек, за что нас Господь карает?
– Стороной?... Разное говорят. Чего люди не придумают?
– Ох, и придумают? Да разве от этого нам легче?
– Я слышал, – начал Панько, – писарь становому рассказывал, что кто-то видел, как Загнибида жену душил. Его уже, вероятно, в тюрьму посадили. Так он начал каверзы строить – недаром писарем был. «Я, – говорит, – ее не душил, может, кто другой, может, служанка, потому что денег, что я дал жене спрятать за день до ее смерти, не оказалось». Ну, известное дело, бросились деньги искать.
– Христя ж божилась, что он сам дал ей эти деньги.
– Может, и сам, а теперь видишь, куда он гнет.
– Боже, Боже! – молитвенно сложив руки, произнесла Приська. – Ты все видишь... все знаешь. Отчего ж ты не откликнешься, не оглянешься на нас, несчастных? – и снова заголосила.
– Перестань, тетка, и послушай, что я тебе скажу. Хватит тебе плакать и убиваться, слезами не поможешь. А лучше полезай на печь и усни. Может, Бог тебя во сне надоумит, что делать.
И странное дело – Приська поднялась, вытерла слезы и поплелась к нарам.
– Вот так оно лучше будет, – сказал Кирило одобрительно, примащиваясь на лавке.
– А мне где? Разве головой на порог? И то ладно будет, – говорит Панько, располагаясь на полу.
Все лежали молча. Тяжелые вздохи Приськи, раздававшиеся от времени до времени, свидетельствовали о том, что она не спит. Но вот и она затихла.
– Уснула? – спросил Кирило, подняв голову.
– Должно быть...
– Утешил ты ее...
– Как видишь.
– А взаправду ты не слышал, что там за оказия? Я не верю, чтобы Христя могла такое сделать.
– Да и я не верю. Только... откуда у нее эти чертовы деньги взялись? Немало ведь – пятьдесят рублей, – сказал Панько.
– Так он, верно, сам ей дал...
– Да кто его знает? Мы же там не были. Может, и сам дал... Только за что такие деньги дать?
Кирило собирался что-то ответить, но страшный плач снова раздался в хате. Он переглянулся с Паньком, и оба молча почесали затылки. А Приська как завела – так уж до самого утра...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
«Где смерть моя ходит? Куда она девалась?» – одно голосила Приська. Она уже во всем изверилась. Одна была надежда, одна утеха, которая красила ее постылое существование, но и та обманула... Ее родная дочь – ее кровь... на такое пустилась, загубила чужую душу. Так говорят люди, об этом допытывался и становой, поэтому он все перерыл в хате. Хотя у нее больше ничего не нашли, кроме этих проклятых денег, которые она сама отдала... Но откуда они? Тут что-то есть... Христя говорит, что хозяин ей дал. Если б ей разрешили видеться с дочкой, она бы заглянула ей в самую душу. А теперь?...
Христю на другой день угнали в город, а с Приськи только сняли допрос, так как не нашли ничего, что говорило бы о ее причастности к этому делу, хотя Грыцько и убеждал, что старуха не без греха. Верно, сама и подсунула дочке отраву, да и молчит, проклятая!
Приська молчала. Да и что ей говорить? Она изверилась в силе слов, и они, как люди, приносили ей только беды и никакого утешения. Одно у ней желание – поскорее умереть... «Боже! Где смерть моя ходит? Пошли ее скорее!» – подняв руки, молила она.
Минуло три дня. Три дня слез и рыданий, скорби и отчаяния. Приська не пила, не ела и света Божьего не видела. Ни сна, ни отдыха – одни только слезы. И так каждый день. Солнце всходит и заходит, и снова всходит, а Приська и не замечает этого. Лежит все время, скорчившись на нарах. От слез свет померк в ее очах, от рыданий голос надорвался. Она ничего не сознает, не видит, не слышит. Только сердце бьется. О, если б оно не билось больше! Вонзить бы в него острый нож или задохнуться в чаду! Но нет, как трухлявое дерево, она все еще стоит на ногах, не падает...
За эти три дня Приська изменилась до неузнаваемости: глубоко запали глаза, ввалились щеки, потрескались губы; нечесаные волосы сбились в космы и желтели, как увядшие листья кукурузы; вся она скорчилась в три погибели и выглядела не живым человеком, а выходцем с того света!
Так показалось и Одарке, пришедшей через три дня проведать Приську. Она бы, может быть, и не пришла, если бы не заметила, что уже третий день ни одна живая душа не появляется на дворе Приськи, а наружная дверь все время раскрыта. «Может, старая, умерла», – подумала Одарка и, дрожа от страха, вошла в хату соседки.
– Тетечка! Живы ли вы еще? – тихо спросила Одарка.
От того ли, что Приська уже три дня не слышала человеческого голоса, или от участия, которое чувствовалось в словах Одарки, но Приська пришла в себя, вздрогнула и раскрыла глаза. Она порывалась что-то сказать, но губы невнятно шептали, и она безнадежно махнула рукой.
– А я насилу к вам собралась. Так некогда, так некогда! Карпо весь день в поле, пока управишься с хозяйством, а тут надо ему обед нести... – оправдывалась Одарка.
Приська молчала.
– Как же вас тут Бог милует? – спросила Одарка. – Что это за напасть такая?
– Напасть? – глухо произнесла Приська. – Что ты говоришь? Какая напасть? – и безумными глазами взглянула на Одарку.
У Одарки мороз пошел по коже. Немного погодя она спросила:
– Тетечка, а вы меня узнали?
– Тебя? Как же тебя не узнать? – с кривой пугающей усмешкой проговорила Приська.
– Кто ж я такая?
Приська снова усмехнулась.
– Кто ты такая? – тихо спросила. – Человек!
Одарка перекрестилась и, вздохнув, сказала:
– Не узнает...
– А ты зачем пришла? – немного погодя спросила Приська.
– Проведать вас: как живете? Может, вам сварить что-нибудь поесть?
– Есть?... Как живем?... В том-то и беда, что живем, – сказала она, и лицо ее задрожало. Послышалось какое-то хрипенье, потом слезы полились из ее глаз.
У Одарки сжалось сердце от невыносимой жалости.
– Тетечка... я ж соседка ваша – Одарка, – сказала она.
Приська перестала плакать и вскинула на Одарку красные, воспаленные глаза.
– Я знаю, что ты Одарка, – сказала она спокойно. – По голосу узнала тебя... спасибо, что не забыла.
– Может, вам что-нибудь нужно, тетечка?
– Что ж мне теперь нужно? Смерть – так ты ее не принесла и не принесешь.
– Бог с вами, тетечка, одно зарядили – смерть да смерть...
– Ну, а что мне нужно, по-твоему? Скажи – что?...
– Вы хоть ели что-нибудь?
– Ела... видишь, жива еще, стало быть, ела... Вот только в горле пересохло, от жажды все горит.
– Подать вам воды?
– Подай, пожалуйста.
Одарка бросилась к кадке, а из нее уже затхлым несет. Она вылила воду из кружки и побежала к себе во двор. Не мешкая, она вернулась с полным ведром свежей воды и поднесла кружку Приське. Та жадно припала к ней и не отняла губ, пока не выпила все до последней капли.
– Ох! Будто снова родилась, – сказала она и опять легла.
– Подождите, я вам постелю, – Одарка проворно взбила подушку, положив ее у стены, и застлала нары рядном.
Старуха примостилась на постели.
– Спасибо тебе, Одарка. Ты меня оживила этой водой... Боли улеглись... Тут только, – она указала на то место, где находится сердце, – не прошли.
– Может, вы бы съели что-нибудь? Скажите – я сварю или своего принесу. Борща или каши?
– Нет, не хочу...
Сон ее одолевал или от слабости она закрыла глаза?
Видя, что Приська впадает в забытье, Одарка попрощалась и ушла.
«Пусть уснет... может, ей легче станет. Совсем слабой стала! Не долго ей, видно, осталось мучиться!» – думала Одарка, возвращаясь домой.
– Ну что? Как она? – спросил ее Карпо.
– Хорошо, если еще три дня протянет.
– Да... и попа некому позвать.
– Напилась воды, – немного погодя продолжала Одарка, – повернулась на другой бок... я ей постелила... да и начала засыпать. Пусть отдохнет, а вечером я еще наведаюсь.
Заходило солнце, багровое зарево стояло над горизонтом. Оно не заглянуло в окна Приськиной хаты, выходившей на восток. Одарка, придя, застала там сгустившийся сумрак, только на окнах мелькали неясные желтые блики, словно подслеповатый человек мигал своими мутными глазами. Приська лежала на нарах желтая, как воск, и неподвижная. Одарка подошла к ней ближе – взглянуть, жива ли она еще. Приська встрепенулась, раскрыла глаза.
– Спали? – спросила Одарка. – А я иду и боюсь, как бы вас не разбудить.
– Это ты, Одарка? Сядь, – тихо сказала она, указывая на место рядом с собой.
Одарка села.
– О-ох! – простонав, еще тише заговорила Приська. – Вот я лежала с закрытыми глазами... и так мне хорошо, тихо, спокойно... Чувствую, как все внутри застывает во мне... а хорошо... Не поверишь, Одарка, как мне жить опротивело... Будет, всему конец должен быть!.. Я скоро умру... Ты одна еще меня не забыла. Такой целебной воды мне дала, что от нее вся боль утихла... Спасибо тебе... О-х! Все против меня, все... только ты одна... Господь отблагодарит тебя.
Одарка порывалась что-то сказать.
– Постой, – перебила ее Приська. – Я хочу тебе все сказать... все... в другой раз, может, не придется. Слушай... я скоро умру... Если увидишь дочку... Христю... скажи ей: я прощаю... не верю, чтобы она такое сделала... А это что выглядывает из-за твоей спины? – вдруг испуганно вскрикнула она и вся затряслась. Лицо ее задергалось, рот искривился, глаза затуманились.
