Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или
— Мистер Данаггер, я пришла сюда поговорить с вами о жизненно важном деле, касающемся будущего вашего и моего бизнеса. Я пришла поговорить о предъявленном вам обвинении.
— Ах, об этом? Не волнуйтесь. Это не имеет значения. Я намереваюсь отойти от дел.
Ошеломленная, она не чувствовала ничего, кроме тупого любопытства: не это ли испытывает человек, услышавший смертный приговор, которого так боялся, но не верил в его возможность.
Она резко повернулась в сторону только что захлопнувшейся двери. Тихо, губами, искривившимися от ненависти, она спросила:
— Кто это был?
Данаггер рассмеялся.
— Если вы так догадливы, то должны сообразить, что на этот вопрос я не отвечу.
— Господи, Кен Данаггер! — простонала она, окончательно поняв, что между ними уже вырос барьер безнадежности, молчания, вопросов без ответа, и только тонкая нить ненависти удержала ее от срыва. — О, Боже!
— Вы не правы, деточка, — ласково сказал он. — Я понимаю, что вы чувствуете, но вы не правы, — и добавил более официальным тоном, вспомнив вдруг о манерах, словно пытаясь обрести равновесие, балансируя между двумя противоположными реальности: — Мне очень жаль, мисс Таггерт, что вы вошли так быстро.
— Я вошла слишком поздно, — простонала она. — Я пришла, чтобы помешать ему. Я знала, что это должно произойти.
— Почему?
— Я была уверена, что следующим он заберет вас, кем бы он ни был.
— Вы знали? Забавно. Я и то не знал.
— Я хотела предостеречь вас, вооружить вас против него.
Кен улыбнулся.
— Даю вам слово, мисс Таггерт, вам не нужно мучить себя упреками из-за опоздания: вы же сами сказали, это должно было произойти.
Дагни чувствовала, как с каждой утекающей минутой он все больше отдаляется от нее и очень скоро окажется так далеко, что она уже не сможет до него дотянуться; между ними оставался последний тоненький мостик, и следовало поторопиться.
Подавшись вперед, Дагни сказала очень спокойно, вложив все чувства в давшуюся ей невероятным усилием воли невозмутимость:
— Помните, что вы думали и чувствовали три года назад? Помните, что для вас значили ваши шахты? Помните «Таггерт Трансконтинентал» или «Риарден Стил»? Ради всего этого, ответьте мне, помогите мне понять!
— Я отвечу, что смогу.
— Вы решили отойти от дел? Оставить бизнес?
— Почему?
— На этот вопрос я не отвечу.
— Вы не мыслили себя без своей работы, уважали труд, презирали любые проявления несобранности, пассивности и бездеятельности, а теперь отрекаетесь от жизни, которую так любили?
— Нет. Просто я понял, наконец, как сильно ее люблю.
— Но вы хотите жить без цели, без работы?
— Что заставляет вас так думать?
— Вы решили заняться угледобычей в другом месте?
— Нет, я буду занят не угледобычей.
— Тогда чем вы займетесь?
— Пока не решил.
— Куда вы направляетесь?
— Я не отвечу.
Она взяла минутную паузу, чтобы собраться с силами и сказать себе: не давай воли чувствам, не показывай ему своих эмоций, не позволяй им затуманить и оборвать последнюю соединяющую вас нить. Потом тем же бесстрастным голосом продолжила:
— Понимаете ли вы, что ваш уход от дел означает для Хэнка Риардена, для меня, для всех, кого вы оставите?
— Да. Сейчас я понимаю это даже лучше, чем вы.
— И это для вас ничего не значит?
— Это значит для меня больше, чем вы можете понять.
— Тогда почему вы дезертируете?
— Вы не поверите мне, поэтому я не стану объяснять, что отнюдь не дезертирую.
— Нам будет страшно трудно, и вы равнодушны к тому, что увидите, как нас порвут на части мародеры?
— Не будьте в этом так уверены.
— В чем? В вашем безразличии или в нашем уничтожении?
— И в том, и в другом.
— Но вы знаете… то есть знали об этом еще сегодня утром, что это смертельная битва, и что именно мы: вы, я и Риарден, — противостоим мародерам.
— Если я скажу, что знаю это, а вы нет, то вы решите, будто я не понимаю, что говорю. Поэтому толкуйте мой ответ, как хотите.
— Вы не раскроете мне его смысл?
— Нет. Вы все поймете сами.
— Вы хотите отдать мир мародерам. Мы не хотим.
— Не будьте так уверены в том, что сказали.
Она в отчаянии замолчала. Странной казалась та простая манера, что появилась в его поведении. Он говорил совершенно естественно, и в тумане вопросов, оставшихся без ответа, и в трагической таинственности происходящего он создавал впечатление человека, для которого секретов больше не существует, и ничего недоговоренного попросту не осталось.
Но, глядя на Кена, она заметила первую трещинку в его благостной безмятежности: он явно боролся с какой-то своей мыслью и, поколебавшись, с усилием сказал:
— Кстати о Хэнке Риардене… Не могли бы вы оказать мне услугу?
— Разумеется.
— Скажите ему, что я… Понимаете, я никогда не заботился о людях, а он всегда был человеком, которого я уважал, но до сегодняшнего дня я не понимал, что мое чувство к нему… что он — единственный человек, которого я любил… Просто скажите ему об этом и о том, что я хотел бы… нет, это все. Возможно, он будет проклинать меня за уход… а может быть, и нет.
— Я скажу ему. — Услышав притупленный, скрытый отзвук боли в его голосе, Дагни почувствовала такую близость к Кену, что ей показался невозможным его поступок, и она предприняла последнюю попытку.
— Мистер Данаггер, если бы я попросила вас на коленях, если бы могла найти самые главные слова, которых сейчас не нахожу, могло бы… есть ли шанс остановить вас?
— Нет.
Спустя секунду, она спросила бесцветным голосом:
— Когда вы уходите?
— Сегодня вечером.
— Как вы поступите с… — она указала на холмы за окном, — …с «Данаггер Коул»? Кому оставите?
— Не знаю, все равно. Никому или любому. Тому, кто захочет ее взять.
— Вы не собираетесь распорядиться компанией или назначить преемника?
— Нет. Ради чего?
— Чтобы отдать ее в хорошие руки. Не назовете ли имя вашего наследника по собственному выбору?
— Нет у меня выбора. Да и разницы никакой нет. Хотите, я отдам все вам? — Он протянул руку за листком бумаги. — Если хотите, я напишу письмо и назначу вас единственной наследницей прямо сейчас.
Она потрясла головой в безотчетном приступе ужаса:
— Я не мародер!
Он крякнул и отодвинул бумагу.
— Видите, вы дали верный ответ, сами того не заметив. Не волнуйтесь о «Данаггер Коул». Не имеет никакого значения, назови я наилучшего преемника в мире, или наихудшего. Не важно, кто теперь завладеет компанией, люди или сорняки, никакой разницы не будет.
— Но уйти и бросить… просто бросить… крупное промышленное предприятие, словно мы живем в век бездомных бродяг или дикарей, обитающих в джунглях!
— А разве дело обстоит иначе? — Он улыбался с насмешкой и сочувствием. — Зачем оставлять завещание или любой другой документ? Я не хочу помогать мародерам делать вид, что частная собственность все еще существует. Я уступаю той системе, которую они создали. Они не нуждаются во мне, им нужен только мой уголь. Пусть возьмут его.
— Значит, вы принимаете их систему?
— Разве?
Она застонала, глядя на запасный выход.
— Что он с вами сделал?
— Он сказал мне, что я имею право уйти.
— Я не верю, что за три часа можно отвратить человека от всей его пятидесятидвухлетней жизни!
— Если вы думаете, что он посвятил меня в некое непостижимое открытие, тогда я понимаю, как дико это выглядит в ваших глазах. Но это не так. Он просто назвал то, ради чего я жил, ради чего и в какое время живет каждый человек, если не разрушает себя.
Она поняла, что все уговоры тщетны, и больше ей нечего сказать.
Глядя на ее склоненную голову, он ласково сказал:
— Вы храбрая женщина, мисс Таггерт. Я понимаю, что вы совершаете сейчас, и чего это вам стоит. Не терзайте себя. Дайте мне уйти.
Она поднялась, хотела заговорить, но, внезапно взглянув вниз, бросилась вперед и схватила пепельницу, что стояла на краю стола.
В пепельнице лежал окурок сигареты с напечатанным знаком доллара.
— Что такое, мисс Таггерт?
— Он… он курил это?
— Кто?
— Ваш посетитель, он курил эту сигарету?
— Я не знаю… наверное… да, кажется, я видел, что он курит сигарету… погодите-ка… нет, это не мой сорт, значит, сигарета, должно быть, его.
— У вас сегодня были другие посетители?
— Нет. Но в чем дело, мисс Таггерт?
— Могу я взять это?
— Что? Сигаретный окурок? — Кен растерянно смотрел на нее.
— Да.
— Конечно, только зачем?
Она смотрела на окурок в ладони, словно на драгоценный камень.
— Не знаю… Не знаю, принесет ли он мне пользу, но он может быть ключом к… — она горько улыбнулась, — к моей личной тайне.
