Уильям Фолкнер - Рассказы
— Ну, прикупили к своей тройке?
— Нет, — сказал дядя Бак.
— А я — да, — сказал мистер Хьюберт. Он выбросил руку на стол, рассыпав свои карты перед дядей Баком — три короля и две пятерки, — и сказал: — Ей-богу, неплохая партия, Бак Маккаслин.
— И это все? — спросил дядя Бадди. Час был уже поздний, солнце садилось; до дома мистера Хьюберта оставалось минут пятнадцать езды.
— Да, сэр, — ответил он, а потом рассказал, как дядя Бак разбудил его на рассвете и он вылез в окно, вывел свою лошадь и уехал и как дядя Бак пообещал, что, если его тут сильно потеснят, он тоже слезет по водосточной трубе и спрячется в лесу до приезда дяди Бадди.
— Хм, — сказал дядя Бадди. — А Томин Терл там был?
— Да, сэр, — ответил он. — Он ждал в конюшне, когда я пришел за лошадью. Он сказал: «Ну что там, еще не сговорились?»
— А ты что сказал? — спросил дядя Бадди.
— Я сказал: «Дядя Бак, по-моему, уже сговорился. Но дядя Бадди сюда еще не приехал».
— Хм, — сказал дядя Бадди.
На этом почти все и кончилось. Они подъехали к дому. Может быть, дядя Бак наблюдал за ними, но, если и наблюдал, сам не показывался — так и не вышел из лесу. Мисс Софонсибы тоже нигде не было видно — значит, дядя Бак окончательно еще не сдался, еще не сделал предложения. Дядя Бадди, он и мистер Хьюберт поужинали, вышли из кухни, расчистили стол, оставив на нем только лампу и колоду карт. А дальше все было как прошлой ночью, только дядя Бадди не носил галстука, да мистер Хьюберт был в одежде, а не в ночной рубашке, и на столе стояла не свеча, а лампа с абажуром, и мистер Хьюберт сидел со своей стороны стола с колодой в руках и глядел на дядю Бадди, с треском пропуская ее ребро под большим пальцем. Потом он выровнял ее об стол, положил посередине, под лампой, сложил руки на краю стола и чуть подался вперед, глядя на дядю Бадди, который сидел с другой стороны, опустив руки на колени, весь серый, как старый серый валун или пень с серым мхом, и такой же неподвижный; его круглая белая голова была похожа на голову дяди Бака, но он не щурился, как дядя Бак, и был чуть толще дяди Бака — словно оттого, что подолгу сидел и наблюдал, как готовится еда, словно еда, которую он готовил, сделала его чуть толще, чем он мог бы быть, и то, из чего он ее готовил — мука и прочее, — сообщило ему такой ровный, спокойный цвет.
— По пуншу перед началом? — сказал мистер Хьюберт.
— Я не пью, — сказал дядя Бадди.
— Верно, — сказал мистер Хьюберт. — Знал же: было что-то еще, кроме женолюбия, делавшее Фила похожим на человека. Впрочем, неважно. — Он дважды моргнул, не сводя глаз с дяди Бадди. — Бак Маккаслин против земли и негров, которые я обещал вам в приданое за мисс Софонсибой. Если я выиграю, Фил женится Сибби без всякого приданого. Если вы — получаете Фила обратно. А мне все равно остаются триста долларов, которые Фил должен мне за Тенни. Правильно?
— Правильно, — сказал дядя Бадди.
— Стад,[36] — сказал мистер Хьюберт. — Одна партия. Вы тасуете, я снимаю, мальчик сдает.
— Нет, — сказал дядя Бадди. — Без Каса. Рано ему. Не хочу приучать его к азартным играм.
— Ха, — сказал мистер Хьюберт. — Говорят, кто сел с Амодеем Маккаслином в карты, тот уже не играет. Впрочем, неважно. — Однако он по-прежнему смотрел на дядю Бадди; и, когда заговорил, даже не повернул головы: — Поди к черному ходу и крикни. Приведи первого, кто откликнется, животного мула или человека, лишь бы мог сдать десять карт.
Он пошел к черному ходу. Но кричать ему не пришлось, потому что прямо за дверью сидел на корточках Томин Терл, и они вернулись в столовую, где мистер Хьюберт сидел по-прежнему сложив руки на краю стола, а дядя Бадди сидел опустив руки на колени, и между ними под лампой, лицом вниз, лежала колода. Ни тот ни другой не взглянули на него и Томиного Терла.
— Тасуйте, — сказал мистер Хьюберт.
Дядя Бадди перетасовал карты, опять положил под лампу и опустил руки на колени, а мистер Хьюберт снял колоду и сложил руки на краю стола.
— Сдай, — сказал он.
По-прежнему ни мистер Хьюберт, ни дядя Бадди не смотрели на них. Просто сидели; между тем руки Томиного Терла, имевшие цвет седла, появились под лампой, взяли колоду и сдали: одну карту рубашкой кверху мистеру Хьюберту и одну рубашкой кверху дяде Бадди, потом одну лицом кверху мистеру Хьюберту — и это был король — и одну лицом кверху дяде Бадди — и это была шестерка.
— Бак Маккаслин против приданого Сибби, — сказал мистер Хьюберт. — Сдай.
Рука сдала карту мистеру Хьюберту — это была тройка — и карту дяде Бадди — это была двойка. Мистер Хьюберт посмотрел на дядю Бадди. Дядя Бадди стукнул костяшками пальцев по столу.
— Сдай, — сказал мистер Хьюберт.
Рука сдала карту мистеру Хьюберту — и это опять была тройка — и карту дяде Бадди — это была четверка. Мистер Хьюберт посмотрел на карты дяди Бадди. Потом он посмотрел на дядю Бадди, а дядя Бадди опять стукнул по столу костяшками.
— Сдай, — сказал мистер Хьюберт, и рука сдала ему туза, а дяде Бадди пятерку, и теперь мистер Хьюберт просто сидел, не двигаясь. Он никуда не смотрел и не шевелился целую минуту; просто сидел и наблюдал за дядей Бадди, который положил руку на стол, — впервые с тех пор, как стасовал колоду, — приподнял уголок своей перевернутой карты, взглянул на него и снова опустил руку на колени.
— Ваше слово, — сказал мистер Хьюберт.
— Играем этих двух негров, — сказал дядя Бадди. Он тоже не шевелился. Он сидел так же, как сидел в повозке, как на лошади, как в качалке, когда стряпал.
— Против чего? — спросил мистер Хьюберт.
— Против трехсот долларов, которые Теофил должен вам за Тенни, и трехсот долларов, которые вы с Теофилом назначили за Томиного Терла, — сказал дядя Бадди.
— Ха, — произнес мистер Хьюберт, только на этот раз совсем негромко и даже не отрывисто. Потом сказал: — Ха. Ха. Ха, — и опять негромко. Потом он сказал: — Так. — Потом сказал: — Так, так. — Потом сказал: — Повторим еще раз. Если я выиграл, вы берете Сибби без приданого и берете обоих негров и я Филу ничего не должен. Если вы…
— … Теофил свободен. И вы должны ему триста долларов за Томимого Терла, — закончил дядя Бадди.
— Это — если я вас раскрою, — сказал мистер Хьюберт — Если же нет, Фил мне ничего не должен и я Филу ничего должен — если только не возьму этого негра, про которого я и вам и ему уже несколько лет объяснял, что не желаю его иметь. В остальном мы возвращаемся к тому, с чего началась вся эта глупость. Иначе говоря, я должен либо отдать негритянку, либо рискнуть приобрести негра, которого вы, по собственному признанию, не в силах удержать дома. — Тут он замолчал. На целую минуту и он и дядя Бадди как будто уснули. Потом мистер Хьюберт сидел ни на что не глядя, и барабанил пальцами по столу, медленно, размеренно и не очень громко. — Хм, — сказал он. — И вам нужна тройка, а их всего четыре в колоде, и три из них у меня. И вы только тасовали. А я потом снял. И если я вас раскрою, я должен купить этого негра. Кто сдавал карты, Амодей?
Но он не стал дожидаться ответа. Он наклонил абажур, и свет упал на руки Томиного Терла, которым полагалось быть черными, но они были не совсем белыми, на его воскресную рубашку, которой полагалось быть белой, но и она была не совсем — эту рубашку он надевал каждый раз перед побегом, так же как дядя Бак каждый раз надевал галстук перед погоней, — и на его лицо; мистер Хьюберт сидел, придерживая абажур, и глядел на Томиного Терла. Потом он опустил абажур, взял свои карты, перевернул лицом вниз и оттолкнул на середину стола.
— Пас, Амодей, — сказал он.
IV
От недосыпа он уже не мог ехать верхом и на этот раз вместе с дядей Бадди и Тенни возвращался домой в повозке, а Томин Терл вел его лошадку, сидя на старом Джейке. Приехали они на рассвете, и на этот раз дядя Бадди не успел даже приступить к готовке, а лиса — вылезти из корзины, потому что собаки уже были в комнате. Старый Моисей влез прямо в корзину к лисе, так что оба прошли ее насквозь и выскочили с другой стороны. То есть выскочила лиса, потому что, когда дядя Бадди открыл дверь и хотел войти, старый Моисей еще таскал на шее большую часть корзины, и дяде Баку пришлось сбивать ее ногами. А загнали лису на одном кругу: по передней галерее, за дом, и там стало слышно, как лисьи когти застучали по бревну, прислоненному к крыше, — хорошая была гоньба, но кончилась слишком скоро.
— Какого черта, — сказал дядя Бадди, — ты травишь эту дрянь собаками прямо в комнате?
— К черту лису, — сказал дядя Бак. — Иди готовь завтрак. Мне кажется, я месяц не был дома.{26}
ОГОНЬ И ОЧАГ
Глава первая
I
Чтобы раз и навсегда отделаться от Джорджа Уилкинса, раньше всего ему надо было спрятать свой самогонный аппарат. Причем сделать это в одиночку — разобрать его в темноте, перевезти без помощников в отдаленное и укромное место, где его не затронет предстоящий переполох, и там спрятать. Мысль об этих хлопотах, о том, как он будет измотан и разбит после такой ночи, приводила его в ярость. Не перерыв в производстве; один перерыв уже случился лет пять назад, и ту помеху он устранил так же быстро и четко, как устранит эту, и с тех пор конкурент, за которым, возможно, последует Джордж Уилкинс — при условии, что Карозерс Эдмондс будет так же хорошо осведомлен о намерениях Джорджа Уилкинса, как осведомлен, если верить его словам, о состоянии своего банковского счета, — сеет, мотыжит и собирает хлопок, только не у себя, а в исправительной колонии штата, Парчмене.
