Гарольд Роббинс - Никогда не люби незнакомца
От станции до парома было всего четыре квартала. Когда я сошел с поезда, шел дождь, а когда садился на паром, повалил густой снег.
Уже стемнело, и толпы людей возвращались в Нью-Йорк с работы. Я забрался на грузовик и, как только он въехал на паром, спрыгнул.
Тихо плескалась вода, под ногами мягко покачивалась палуба. Когда мы отчалили от берега, я вошел в пассажирский салон и попытался разглядеть приближающийся Нью-Йорк, но видел лишь белый снег, который, как толстое одеяло, опустился между небом и водой.
Неожиданно впереди показались огни города, и я почувствовал себя дома. Этот город и его жителей я хорошо знал.
Послышался шум цепей, и я вместе с остальными пассажирами сошел на берег. От волнения я почти не чувствовал холода. Рабочие штаны и толстая рубашка не очень годились для нью-йоркской погоды, но мне сейчас было на все наплевать!
Паром причалил к пристани на Сорок второй улице. Я вышел на Тайме Сквер и, раскрыв рот, остановился на углу, глядя на большую неоновую надпись на Таймс Билдинг: «7 часов вечера, 10 февраля 1932 года».
Неожиданно захотелось есть. Я забежал в кафе и плотно поужинал. После ужина у меня осталось около сорока центов. Ночь провел в дешевом отеле на Бауэри, заплатив за комнатушку всего двадцать центов. Я уснул с улыбкой на губах. У меня оставалось пятнадцать центов, но в родном городе деньги мне не нужны.
Когда я проснулся, снег продолжал валить. Я отправился на Шестую авеню в агентство по трудоустройству. На каждом углу стояли люди с поднятыми воротниками пальто и в зимних шапках, низко надвинутых на глаза. Они грели руки над маленькими кострами в жестяных бочках. Перед каждым стояла тележка с яблоками и объявлением: «Купите яблоко у ветерана».
Эту ночь я провел в подъезде. Утром снег прекратился, оставив после себя высокие сугробы. Повсюду люди с лопатами убирали снег.
Я остановился у киоска. Газетные заголовки кричали: «Снегопад даст работу тридцати тысячам человек». В соседнем ресторанчике я позавтракал кофе с булочками за пятак.
После завтрака я отправился в городскую санитарную службу на Восьмую улицу, надеясь устроиться расчищать снег, но там меня встретила очередь длиной в квартал. Пока я растерянно смотрел на нее, она продолжала расти. Я закурил и решил ехать на Сто двадцать пятую улицу, потратив на метро последние пять центов.
В конторе санитарной службы мне повезло. Нас, человек пятнадцать, сразу же послали чистить снег под началом упитанного итальянца. Мы с завистью поглядывали на бригадира, который имел постоянную работу.
— Ребята, смотрите на меня, — велел он и показал, что мы будем делать.
Мне досталась большая лопата. Мы двинулись вперед, расчищая снег, и на углу Сто тридцать шестой улицы и Амстердам авеню остановились.
Там стояли большие грузовики, с которых разгружали снег и сталкивали в канализационные люки. Наш бригадир сказал по-итальянски несколько слов другому бригадиру, и нам освободили место.
Моя задача заключалась в том, чтобы столкнуть снег в колодец, откуда другие сбрасывали его дальше в канализацию. Увидев, что у всех есть работа, наш начальник отошел к большому костру, где несколько человек из санитарной службы грели зады и выкрикивали приказы своим людям.
Рядом со мной работал тонкогубый ирландец с серым лицом и низенький плотный негр. Большинство рабочих были одеты в куртки, свитера, пальто и перчатки. Холода я почти не чувствовал, но руки онемели, а ноги быстро промокли насквозь. Когда пальцы закололо от холода, я поставил лопату и подошел к костру. Бригадиры сразу замолчали, а наш итальянец, куривший какую-то дрянь, удивленно вытаращился на меня.
— В чем дело, парень? — изумленно спросил он. — Ты что, лентяй?
— У меня пальцы замерзли. — Я протянул руки к огню.
Бригадир достал из кармана старые рабочие рукавицы и протянул мне.
— Спасибо, — поблагодарил я, натягивая перчатки. В них попадались дырки, но они хоть немного грели. Я вернулся к работе.
Примерно через час ирландец сказал:
— Через несколько минут обед. — Глядя с завистью на бригадиров, он добавил: — Смотри, как эти ребята забегают, когда приедет начальник!
Действительно, через несколько минут подъехала небольшая двухместная машина, из которой вышел какой-то человек. Как только он высунул из машины свой нос, все бригадиры бросились к своим подчиненным и принялись громко командовать.
Еще через пару минут наш итальянец сунул в рот свисток и объявил:
— Ребята, складывайте лопаты на грузовик. Обед!
Некоторые достали из карманов завернутые сэндвичи и направились обедать в соседние подъезды, другие потянулись в кафе и рестораны.
Было почти два часа. Мне пришлось пройти почти весь квартал, прежде чем удалось найти пустой подъезд, чтобы погреться. Я сел на ступеньки и закурил. Не успел я расслабиться, как меня начал колотить озноб. За работой холод и голод как-то забывались, но сейчас, когда нечего было делать, я понял, что здорово замерз и проголодался.
Через несколько минут в подъезд зашел негр, который работал рядом со мной, с юношей примерно моего роста. В полумраке они меня сначала не заметили.
— Что там мама приготовила на обед, Сэм? — спросил мой напарник.
— Немного горячего супа, сэндвичи с копченой колбасой и кофе, — ответил парень.
— Как я проголодался! Посиди на ступеньках, пока я буду есть.
Они приблизились к лестнице и остановились, увидев меня.
— Что ты здесь делаешь? — спросил тот, кто постарше.
— Курю, — ответил я.
— Ты что, не обедал?
— Я не голоден.
Они сели рядом. Старший достал из пакета две молочных бутылки — одну, наполовину наполненную горячим супом, вторую с кофе — и несколько сэндвичей. От запаха супа мои рот мгновенно наполнился слюной.
— Много работы? — поинтересовался Сэм.
— Нет, Сэм. — Старший повернулся ко мне и сказал: — Это мой младший брат. Он принес мне обед.
— Молодец, — кивнул я.
Негр начал пить большими глотками суп из бутылки. Я поднялся на несколько ступенек, чтобы ему было свободнее. Негр изредка поглядывал на меня, и я отвернулся, чтобы не видеть, как он ест. Докурив сигарету, выбросил ее через перила.
Братья обменялись взглядами. Старший повернулся ко мне.
— Послушай, не так уж я и голоден, как думал! — Он сказал мальчишке: — Мама налила слишком много супа. Я не могу весь съесть. Может, допьешь? — спросил он у меня. — Жалко выливать.
Я с минуту молча смотрел на негра, потом взял бутылку.
— Спасибо, — пробормотал я и принялся пить.
Не знаю, что это был за суп, но он показался мне страшно вкусным. Через пару минут, когда я еще пил суп, негр, не поворачиваясь, протянул сэндвич. Пиши руки соприкоснулись, и мы словно заключили сделку. Он, наверное, понял, о чем я думаю, и очень деликатно, не унижая меня, предложил помощь. Я не стал его благодарить, потому что в благодарностях не было необходимости: Да он и не ждал их!
После кофе я достал три сигареты.
Сэм покачал головой, а его брат взял одну и объяснил:
— Сэм учится в школе и занимается легкой атлетикой. Мы закурили.
— Давно в Нью-Йорке? — спросил негр.
— Со вчерашнего дня.
— Сегодня чертовски холодно.
— Угу... — проворчал я.
— Меня зовут Том Харрис.
Я назвал свое имя. Через несколько минут на улице раздался свисток.
— Это нам, — сказал Том. — Пошли! — Когда я начал вставать, он повернулся к брату. — Сэм, дай ему пальто. Ты ведь будешь сидеть в тепле. А вечером я его принесу.
Юноша молча снял пальто, и я надел его. Не думаю, что я смог бы отблагодарить его, даже если бы захотел. Мы вышли на улицу и присоединились к своей бригаде.
После обеда время тянулось немного быстрее, чем до обеда. Вечером, перед самым окончанием работы. Том спросил:
— Где ты остановился?
— Еще нигде.
— Пару ночей можешь переночевать у нас. По крайней мере до тех пор, пока не появятся деньги.
— У тебя может не хватить места, — слабо запротестовал я.
— Хватит! — заверил меня негр. — У нас большая квартира.
Рабочий день неожиданно закончился. Мы вернулись вместе с бригадиром в контору и сдали лопаты. Негр похлопал меня по плечу, и мы отправились на Сто двадцать шестую улицу. Он жил между Конвентом и Сэйнт Николас-стрит. В подъезде горела тусклая лампочка. Дома, в которых жили негры, чем-то отличались от остальных, может, тусклым освещением, может, запахом свинины. Мы поднялись на третий этаж и вошли в квартиру Харрисов.
В кухне стоял стол и несколько стульев. Около грязного деревянного шкафа на угольной печке томилась большая кастрюля.
— Мама, это Фрэнсис Кейн, — сказал Том седой негритянке лет пятидесяти. — Ему негде остановиться, и он переночует у нас.
Тогда я еще не знал, что эта ночь растянется на месяц. Мать Тома пару минут пристально смотрела мне в лицо. Не знаю, к какому выводу она пришла, но я понимал, что без ее разрешения я не смогу остаться.
