Генри Джеймс - Послы
— И они умирают от желания видеть вас?
— Умирают. Именно, — сказал Стрезер. — Разумеется, эти дамы — его чистая привязанность.
Он уже рассказывал мисс Гостри о «чистой привязанности», — навестив ее назавтра после разговора с Крошкой Билхемом; и они тогда же со всех сторон обсудили значение этого открытия. С ее помощью ему удалось привнести логические связи, которые в рассказе Крошки Билхема кое-где отсутствовали. Стрезер не потребовал указать, которой из двух дам отдается предпочтение: при мысли об этом предмете им, с его крайней щепетильностью, овладевал приступ такой деликатности, от которой при поисках другой пассии он чувствовал бы себя вполне свободным. Он воздержался от вопросов и несомненно из гордости не позволил художнику назвать имя, желая тем самым подчеркнуть, что чистые привязанности Чэда его не касаются. И хотя с самого начала не слишком-то щадил достоинство этого молодого человека, он не видел причины не давать ему поблажки, когда выпадал случай. Нашего друга достаточно часто тревожил вопрос, где тот предел, после которого его вмешательство будет расценено как корыстное, и поэтому всякий раз, когда только мог, не отказывал себе в удовольствии показать, что не вмешивается. Разумеется, это не лишило его удовольствия испытать в душе чувство крайнего удивления, в котором он, однако, постарался навести порядок, прежде чем поделиться с мисс Гостри тем, что узнал. Когда он наконец решился, то не преминул в заключение добавить: как бы вначале ни поразило ее, впрочем, как и его, это известие, она, поразмыслив, вероятно, согласится с ним, что подобное изложение событий соответствует наличествующей картине. Ничто, очевидно, не могло, судя по всему, произвести в Чэде столь разительной перемены, как чистая привязанность, а поскольку они все еще ищут, по выражению французов, «слово», которое ее вызвало, сведения, сообщенные Крошкой Билхемом — хотя он долго и непонятно почему это откладывал — устроят не хуже других. Помолчав немного, мисс Гостри, по сути, заверила Стрезера, что, да, чем больше она об этом думает, тем больше это ее устраивает. Тем не менее он не настолько поверил ее заверениям, чтобы, прежде чем проститься, не осмелиться подвергнуть ее искренность проверке. Действительно ли она полагает, что это чистая привязанность? — вот тот оселок, на котором он желал вновь увериться в мисс Гостри. Новость, которую он сообщил во второй раз, еще более тому содействовала. Правда, сначала она лишь ее позабавила.
— Так, вы говорите, их две? Привязанность к двум сразу, полагаю, по необходимости не может быть иной, как невинной.
Наш друг принял этот довод, но предложил и свое объяснение:
— А не может быть, что он как раз на той стадии, когда еще не знает, кто — мать или дочь — ему больше нравится?
Она на секунду задумалась:
— Скорее, все-таки дочь — в его возрасте.
— Возможно, хотя что мы о ней знаем? — возразил Стрезер. — Может статься, она уже стара.
— Стара? В каком смысле?
— Чтобы выйти за Чэда. Они, скорее всего, этого хотят. А если и Чэд этого хочет, и Крошка Билхем, и даже мы в крайности на это пойдем, — разумеется, если она не станет противиться его возвращению, — что ж, путь свободен.
Он уже привык, что во всех их совещаниях ее суждения, когда она их роняла, проникали, как ему казалось, на большую, чем его, глубину. И теперь Стрезеру не терпелось узнать ее мнение, но прошла томительная минута, прежде чем до него донесся этот легкий всплеск:
— Не вижу причины, почему мистер Ньюсем, коль скоро он хочет жениться на этой юной леди, уже с нею не обвенчался или не подготовил для этого почвы, объявив вам о своем намерении. А если он хочет на ней жениться и у него добрые отношения с обеими дамами, то почему же он «несвободен»?
«И впрямь, почему?» — соглашаясь, подумал про себя Стрезер.
— Может быть, он дочери не нравится, — отбился он.
— Тогда почему он так говорит с вами о них?
Вопрос сочувственно аукнулся в уме Стрезера, но он снова его парировал:
— Может быть, у него добрые отношения с матерью?
— В союзе против дочери?
— Но если она пытается уговорить дочь не отвергать предложение, — что больше может его к ней расположить? Не понимаю только, — выжал из себя Стрезер, — с чего бы дочери его отвергать?
— О, — сказала мисс Гостри. — Возможно, не все вокруг очарованы им так, как вы.
— То есть, вы хотите сказать, они не считают его «партией»? Неужели я так неловко выражаю свои мысли? — спросил он, не скрывая удивления. — Впрочем, — продолжал он, — его матушка ничего так не желает, как видеть его женатым — разумеется, если это будет ему во благо. Какая женитьба не во благо? А эти дамы, без сомнения, не прочь заполучить его, — он уже выстроил свою версию, — ради большего благосостояния, и любая девица — на ком бы он ни женился — будет заинтересована в том, чтобы он использовал свои возможности. Ей будет вряд ли с руки, если он их упустит.
— Бесспорно, — отозвалась мисс Гостри. — Вы рассуждаете лучше некуда! Но, разумеется, с другой стороны, есть еще добрый старый Вулет.
— О да, — раздумчиво сказал он, — есть еще добрый старый Вулет.
Она помедлила.
— Да, пожалуй, ей этого не проглотить. Она, возможно, сочтет, что это ей слишком дорого обойдется. И возможно, прикинет, стоит ли одно другого.
Стрезер, которому во время их совещаний не сиделось на месте, сделал по комнате еще один круг.
— Все зависит от того, что она собой представляет. Разумеется, сто раз проверенное умение ладить с добрым старым Вулетом, — а она, даю голову на отсечение, это превосходно умеет! — вот что с такой силой говорит за Мэмми.
— Мэмми?
От такого тона он остановился перед ней как вкопанный; однако, уразумев, что эта реплика выражает не колебания, но смутившее ее полное понимание, позволил себе напомнить:
— Надеюсь, вы не забыли, кто такая Мэмми!
— Нет, я не забыла, кто такая Мэмми, — улыбнулась мисс Гостри. — И у меня нет никаких сомнений, что в ее пользу можно очень многое сказать. Я целиком за Мэмми! — искренне заявила она.
Стрезер вновь прошелся по комнате.
— Она, знаете, и вправду на редкость мила; куда лучше любой из тех девиц, каких я пока здесь видел.
— Именно на это я, пожалуй, больше всего и рассчитываю. — И она на секунду — совсем в духе своего гостя — задумалась. — Мне положительно хочется заполучить ее в свои руки.
Ему эта мысль пришлась по душе, хотя в итоге он все-таки ее отверг:
— О, только не бросайтесь к ней с таким азартом! Мне вы больше нужны, и вы не смеете меня покидать.
Но она не хотела сдаваться.
— Если бы только они согласились прислать ее сюда: ведь я принесу ей огромную пользу.
— Если бы они знали вас, — сказал он, — они бы ее прислали.
— Как? Разве они не знают? После всего, что вы, насколько я вас поняла, им обо мне нарассказали?
Он снова на мгновение остановился перед ней и тут же снова принялся шагать.
— Они и пришлют — прежде чем, — как вы изволили выразиться? — я им о вас нарасскажу. — И тут же перешел на то, что ему казалось главным: — Сейчас он, видимо, сворачивает свою игру. Он ведь все время придерживал меня. Ждал, когда прибудут эти дамы.
— Ого, как вы научились видеть! — поджала губы мисс Гостри.
— Ну, до вас мне далеко. Или вам угодно делать вид, — продолжал он, — что вы не видите?..
— Не вижу? Чего? — требовательно спросила она, пока он переводил дыхание.
— Да того, что между ними много чего происходит — и завязалось это задолго до моего приезда.
Прошла минута, прежде чем она сказала:
— Кто же они… раз все это так серьезно?
— Может быть, серьезно, а может быть, курьезно. Но вот что очевидно — так это без сомнения. Только я о них ничего не знаю, — признался Стрезер. — Например, даже как их зовут, и, выслушав Крошку Билхема, к величайшему моему облегчению, не счел себя обязанным спросить.
— Ну, — рассмеялась она, — если вы думаете, что уже отделались!..
Ее смех мгновенно вверг его в мрачное расположение духа.
— Я вовсе так не думаю. Думаю лишь, что получил на пять минут передышку. Мне, хочешь не хочешь, придется в лучшем случае продолжать. — Они обменялись понимающими взглядами, и минуту спустя к нему вернулось добродушное настроение. — При всем том меня не интересует, как их зовут.
— Ни какой они национальности? Американки? Француженки? Англичанки? Польки?
— Вот уж что мне решительно все равно. Меня ни в малейшей мере не заботит, какой они национальности. — И тотчас добавил: — Дай Бог, польки. Вот было бы славно!
— Куда как славно! — Этот переход ее очень развеселил. — Как видите, вас это все же заботит!
Он отдал должное ее умению подловить противника.
— Да, пожалуй. Я был бы рад полькам. «Да, — подумал он про себя. — Этому можно было бы порадоваться».
