Уильям Сароян - Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона
— Он написал нам всем, — сказала Бесс, — маме, и мне, и даже Улиссу.
— Ну? — сказал Гомер.
Он ждал, когда же ему скажут, что пришло письмо и для него, и наконец спросил почти спокойно:
— А разве мне он письма не прислал?
— Конечно, прислал, — сказала Мэри. — Твое самое толстое. Неужели ты думал, что он написал нам и не написал тебе?
Сестра Гомера взяла со стола письмо и протянула его брату. Гомер держал письмо, не сводя с него глаз, пока сестра не спросила:
— Что же ты не распечатаешь письмо? Прочти нам.
— Нет, — сказал Гомер. — Мне надо уходить. Я возьму письмо в контору и прочтут попозже, когда будет время.
— Весь день мы искали работу, — сказала Бесс, — но не нашли.
— Нам все равно было весело, — добавила Мэри. — Разве не смешно, когда ходишь и спрашиваешь, нет ли работы?
— Не знаю, так ли уж это смешно, но я рад, что вы ее не нашли. Нечего вам думать о работе. Моего заработка хватает, а у отца Мэри хорошая работа в «Винах Итаки». Не к чему вам поступать на работу.
— Нет, есть к чему, — сказала Бесс. — Еще как! И мы скоро найдем работу. В двух местах нас просили зайти еще раз.
— Нечего вам искать работу, — повторил Гомер.
Он рассердился.
— Тебе она не нужна, Бесс, да и тебе, Мэри, тоже. Пусть работают мужчины. Сидите дома и ведите хозяйство… играйте на пианино, пойте, я хочу, чтобы на вас приятно было смотреть, когда возвращаешься домой. Это все, что от вас сейчас требуется.
Немного погодя он ласково сказал Мэри:
— Когда Маркус вернется, вы снимете маленький домик и будете жить своей семьей, как вам захочется. Скоро и ты, Бесс, найдешь парня себе по душе. Вот и вся ваша забота. Нечего всем с ума сходить из-за этой войны. Сиди дома и помогай маме, а ты, Мэри, позаботься об отце.
Его непривычная властность обрадовала Бесс; раньше она не замечала, чтобы Гомер проявлял о них такую заботу.
— Зарубите себе это на носу, — заключил Гомер. — А теперь спойте еще песню, и я уйду.
— Какую песню ты хочешь? — спросила Бесс.
— Все равно, — сказал Гомер.
Бесс стала играть на пианино, а Мэри запела. Гомер стоял в полумраке гостиной и слушал. Песня еще не была допета, а он уже потихоньку вышел из дому. Во дворе он заметил Улисса, который стоял над куриным гнездом и смотрел на лежавшее в нем яйцо.
— Ма, — позвал Гомер. — Завтра непременно пойдем в церковь. Все вместе… и Мэри тоже.
— Почему ты мне это говоришь? — спросила миссис Маколей. — Мы и так чуть не каждое воскресенье ходим в церковь, и Мэри почти всегда ходит с нами.
— Знаю, — сказал Гомер с нетерпением. — Но завтра пойдем обязательно. И обязательно с Мэри.
Он спросил брата:
— Что у тебя в руке?
— Яйцо, — произнес Улисс так, словно речь шла о величайшей святыне.
Гомер вскочил на велосипед и отправился в «Вина Итаки».
Глава 32
ПРОСТИРАЮ К ТЕБЕ РУКИ МОИ
В то время как Гомер ехал на велосипеде к винному заводу, далеко от него, так далеко, что даже время дня там было не такое, как в Итаке, американский пассажирский поезд несся по американской земле сквозь американскую ночь. В поезде ехали американские парни, и среди них Маркус и друг его Тоби, — все они были одеты в солдатскую форму и обучены ремеслу войны. Но по их глазам, по их волнению, по их смеху, громким крикам и песням видно было, что это не просто вояки, а народ, и притом хороший и великий народ. Видно было, что, хоть их и обучили строиться в ряд и подчиняться приказу, хоть и лишили свободы во имя подчинения воинской дисциплине, они не превратились в машину и остались простыми людьми с простыми человеческими желаниями. Если они и вели себя буйно и, быть может, не сознавали своего положения, однако они не были лишены и достоинства. Видно было, что они шумели, стараясь подавить глубокий внутренний страх, но от страха не перестали быть людьми. Видно было, что не ради показных или лживых целей готовы они преодолеть свой страх, а если нужно, то умереть. Видно было, что это — простые американские парни, хоть иным из них уж за сорок, а другие совсем еще дети — дети из больших городов и захолустных городишек, из деревень и контор, из богатых и бедных семей, дети, вырванные из разных слоев общества; одни из них простились с мечтами о блестящем будущем, другие — с мечтами о скромной и покойной жизни; были среди них люди талантливые, с живым умом, были тупые и прилежные.
И посреди всего этого гомона, смеха, баловства, сумятицы и великолепного сочетания глубокого невежества с глубокой мудростью Маркус Маколей тихо разговаривал со своим другом Тоби Джорджем.
— Ну, — сказал Тоби, — кажется, поехали.
— Поехали, — подтвердил Маркус.
— Знаешь, Маркус, мне повезло: ведь, если бы не эта война, я бы так с тобой и не встретился и о семье твоей знать бы ничего не знал.
Маркус почувствовал себя неловко.
— Спасибо, — сказал он. — Я тоже рад, что с тобой познакомился.
Он помолчал, а потом задан вопрос, который задает себе каждый, кому грозит неведомая опасность:
— Скажи правду: тебе будет очень обидно, если тебя убьют?
Тоби не смог ответить на этот вопрос сразу.
— Конечно. Я могу валять дурака и делать вид, будто мне все равно. Но мне, конечно, не все равно. А тебе?
— Мне тоже, — сказан Маркус. — Совсем не все равно. Мне просто хотелось знать, что ты скажешь.
После короткого раздумья он спросил:
— О чем ты думаешь? Что бы ты хотел увидеть, когда мы вернемся?
— Не знаю, — ответил Тоби, который этого и в самом деле не знал. — Кажется, мне хотелось бы… мне хотелось бы… просто вернуться, что бы там ни было. У меня ведь нет семьи, не то что у тебя. Мне некуда возвращаться, но я все равно хочу вернуться. Лишь бы вернуться, а там видно будут. У меня нет девушки, которая меня ждет, как тебя ждет Мэри, но я знаю, мне хочется вернуться… если, конечно, удастся.
— Понятно, — сказал Маркус.
Они снова помолчали. Маркус сказал:
— Как это вышло, что ты любишь петь?
— Почем я знаю? — сказал Тоби. — Люблю, и все.
Они прислушались к шуму поезда и к шуму в поезде, а потом Тоби спросил:
— А ты о чем думаешь?
Маркус ответил не сразу.
— Я думаю об отце, — сказан он, — и о матери, о сестре Бесс, о брате Гомере и брате Улиссе. И еще я думаю о Мэри и ее отце, мистере Арена. Я думаю о всех наших соседях, о пустыре, о детях, о домах, о лавочке Ары и о самом Аре. О железнодорожной насыпи, с которой я смотрел, как проходят поезда, о воскресной школе, о церкви, о городском парке возле здания суда, о публичной библиотеке, о моих старых учителях, о детях, которых я знал в жизни, — кое-кто из них уже умер, но не от войны… они просто умерли.
— Смешно, — сказал Тоби. — Может, ты и не поверишь, но у меня такое чувство, будто Итака — тоже мой родной город. Если мы выживем, если мы вернемся целы, ты возьмешь меня с собой в Итаку? Покажешь мне знакомые места, расскажешь мне о том, что было здесь, что было там?
— Непременно, — сказал Маркус, — непременно. Я и сам этого хочу. И хочу познакомить тебя с моей семьей. Мы люди бедные, богатства у нас никогда не было, но отец мой был замечательный человек. Не добытчик. Никогда не мог заработать больше, чем на хлеб насущный… никогда.
— Его звали Мэтью Маколей? — спросил Тоби.
— Да, Мэтью Маколей, мой отец. Он работал на виноградниках, упаковщиком на складах, на винных заводах. Делал простую, незаметную, будничную работу. Встретишь его на улице — лишний раз на него не посмотришь. Ничего в нем, казалось, не было особенного, да и вел он себя как все… а был при этом замечательный человек. Он был мой отец, и уж я-то знал, что он человек замечательный. Все силы отдавал семье — матери и детям. Много месяцев копил деньги, чтобы внести аванс за арфу — да, не удивляйся, за арфу. Я знаю, никто теперь не играет на арфе, но мать о ней мечтала, и отец скопил денег и внес аванс за арфу. Он выплачивал за нее целых пять лет. Это была самая дорогая арфа, какую можно купить. Мы, дети, думали, что в каждом доме есть арфа, потому что она была у нас. Потом он купил пианино для сестры Бесс — оно стоило не так дорого, как арфа. Я думал, все люди такие же замечательные, как мой отец, пока не вырос и не узнал других людей. Они ничего, бывают среди них даже хорошие, но замечательными они мне не кажутся. Может, это потому, что я их не так уж хорошо знаю. Человека надо знать вдоль и поперек, чтобы убедиться, замечательный он или нет. Много есть замечательных людей, но никто и не догадывается, какие они замечательные.
— Хотел бы я встретить такого человека, как твой отец, — сказал Тоби. — Вовсе не обязательно, чтобы он был моим отцом. Пусть будет кем угодно, лишь бы я его знал. Пожалуй, мне даже повезло — я ведь понятия не имею, кто был мой отец, но могу по крайней мере верить, что он был такой же замечательный человек, как твой.
