Симадзаки Тосон - Нарушенный завет
— Но вы к нему имеете какое-то отношение?
— Никакого отношения я к нему не имею.
— Разве?
— Да ведь я же сказал, что никакого отношения не имею. Никакой дружбы между нами нет.
— Раз вы это утверждаете, значит, так и есть, хотя… Этот господин действует заодно с Итимурой-куном. Что у них общего? Собственно, об этом-то я и хотел разузнать у вас, если вам что-нибудь известно…
— Я ничего не знаю.
— Адвокат Итимура большой пройдоха. На словах распинается за этого Иноко, а на деле просто хочет использовать его в своих целях и вертеть им, как ему заблагорассудится. Когда он начинает говорить о всяких возвышенных вещах, меня просто смех разбирает. Ведь все наши политики занимаются грязным ремеслом. Да, кто не знаком с политической деятельностью, тому не понять её отвратительной закулисной стороны.
Такаянаги вздохнул и продолжал:
— Я вовсе не собираюсь посвятить всю свою жизнь политике. Наоборот, я хочу как можно скорей выбраться из неё. Подготовлен я к этой деятельности плохо, систематического образования, как у вас, у меня нет. Но я хочу в борьбе за существование во что бы то ни стало одержать верх. Поэтому я не могу идти обычным путём. Может быть, моя карьера вам представляется блестящей. И в самом деле, внешне всё выглядит именно так. Но вряд ли есть ещё одна такая сфера деятельности, где при столь блестящей лицевой стороне была бы такая мрачная изнанка! Другое дело — люди состоятельные, которые говорят себе: «Поразвлекусь-ка немного политикой». Но тем, кто, подобно мне, с юношеских лет увлёкся политической борьбой, не остаётся ничего иного, как продолжать её. Для многих нынешних политических деятелей политика — это способ заработать на жизнь. Мне не хотелось бы говорить вам о моих делах… вы мне можете не поверить… но, честное слово… у меня теперь нет другой возможности просуществовать, кроме как став депутатом. Что поделаешь, факт остаётся фактом. Если я провалюсь на выборах, я окажусь в безвыходном положении. Мне во что бы то ни стало нужна ваша помощь. Поэтому я обращаюсь к вам с покорнейшей просьбой: не рассказывать никому о моей жене. За это я о вас… вот, собственно, что я и хотел сказать: не говорить друг о друге… Прошу вас, спасите меня! Поймите меня! Поймите меня! Сэгава-сан, от этого зависит моя жизнь.
Такаянаги слегка привстал и, низко склонившись, упёрся руками в циновку. Он простёрся перед Усимацу, как молящая о жалости собака.
Усимацу слегка побледнел.
— Право, вы делаете произвольные выводы…
— Нет, я прошу вас непременно помочь мне!
— Выслушайте, что я вам скажу. Я, право, не могу понять вашей просьбы. Ведь мне совершенно незачем кому бы то ни было рассказывать о вас. Я не имею к вам никакого отношения.
— Нет, имеете…
— Я не могу с вами согласиться. Мне нечем вам помочь и мне не требуется ваша помощь.
— Значит…
— Что «значит»?
— Тогда как лее вы намерены поступить?
— Никаких особых действий я не собираюсь предпринимать. Мы с вами не имеем друг к другу никакого отношения — только и всего.
— Никакого отношения?
— Я, например, не помню, чтобы когда-либо мне случалось говорить с кем-нибудь о вас, думаю, что и впредь в этом не возникнет необходимости. Я не люблю перемывать чужие косточки, тем более, что только сегодня с вами познакомился.
— Конечно, вам, может быть, незачем говорить обо мне. И мне тоже незачем говорить о вас. Но такая постановка вопроса, право же, не удовлетворяет меня. Я пришёл к вам именно затем, чтобы поговорить с вами поподробнее и, если понадобится, сделать для вас всё, что в моих силах. Право, вам это не помешает.
— Я очень благодарен вам за любезное предложение, но я не могу его принять.
— Неужели после всего сказанного вы так ни о чём и не догадываетесь?
— Вы заблуждаетесь…
— Я заблуждаюсь! Почему вы так думаете?
— Потому что я ничего не знаю о том, что вас беспокоит.
— Если вы так утверждаете, тогда нам не о чем говорить. Но, по-моему, нам всё же есть что обсудить. У нас, повторяю, взаимные интересы. Сэгава-сан, я позволю себе ещё раз зайти к вам и прошу, обдумайте всё, что я вам сказал.
Глава XIV
В понедельник утром директор пришёл в школу рано. Комнату рядом с приёмной он превратил в свой кабинет и каждый день до начала занятий затворялся в нём. Он делал это отчасти для подготовки к делам, отчасти для того, чтобы оградить себя от жалоб учителей и не дышать табачным дымом. Как раз в этот день впервые после длительного отсутствия явился на службу и Усимацу. Увидев его в коридоре, директор поговорил с ним, расспросил о похоронах и тут же заперся в своём кабинете.
Вскоре раздался стук в дверь. По стуку директор сразу же узнал Бумпэя. Он каждое утро выслушивал от своего любимца секретные донесения. Случайные признания учителей, сплетни учительниц, надоедливые пререкания и завистливые толки о распределении часов занятий и жалованья — всё, что происходило в школе, становилось немедленно известно директору. «Должно быть, сегодня у него опять какая-нибудь новость», — подумал директор, впуская Бумпэя в кабинет. Довольно скоро зашёл разговор об Усимацу.
— Кацуно-кун, — директор понизил голос. — Это очень интересно… то, что ты сейчас сказал… ты прознал что-то относительно Сэгавы-куна?
— Да. — Бумпэй улыбнулся.
— Право, мне трудно тебя понять. Ты всё ходишь вокруг да около.
— Нельзя же, господин директор, неосмотрительно разглашать вещи, которые способны изменить всю жизнь человека.
— Ого, способны изменить всю жизнь?
— Если допустить то, что я слышал, — факт, и если это станет известно в городе, Сэгава-кун, пожалуй, больше не сможет оставаться в школе. Не только не сможет оставаться в школе, но, возможно, будет вообще изгнан из общества и никогда уже не выбьется в люди.
— Что? Не сможет оставаться в школе, будет изгнан из общества? Это ужасно! Это равносильно смертному приговору.
— Да, почти что так. Правда, я самолично не мог удостовериться, правда ли то, что я слышал, но если сопоставить разные факты, то… гм…
— Что означает твоё «гм». Что ты узнал? Говори же!
— Только, господин директор, имейте в виду: если станет известно, что всё исходит от меня, я окажусь в неловком положении.
— Почему?
— Да потому, что подумают, будто я разгласил всё это нарочно, желая занять его место. Мне это будет очень неприятно. У меня вовсе нет никаких честолюбивых замыслов… я рассказываю вам то, что слышал, вовсе не затем, чтобы скомпрометировать Сэгаву-куна.
— Понимаю. Ты напрасно беспокоишься, ведь ты же сам узнал от кого-то другого… видишь?
Бумпэй улыбнулся с загадочным видом; чем более многозначительной была его улыбка, тем большее нетерпение обуревало директора.
Директор подставил Бумпэю ухо, и тот что-то ему шепнул. Директор сразу же изменился в лице, но не успел ничего сказать, так как раздался стук в дверь. Бумпэй быстро отскочил от директора и встал у окна. Дверь отворилась, и на пороге появился Усимацу. Не зная, входить ему или нет, он переминался с ноги на ногу. А тревожный взгляд его как будто говорил: «О чём они сейчас говорили, эти двое?»
— Господин директор! — заговорил он спокойным тоном, — что, если бы сегодня мы начали уроки попозже?
— А разве ученики ещё не собрались? — Директор посмотрел на свои карманные часы.
— Пока нет, что-то запаздывают. Ведь сегодня такой снег…
— Но уже пора. Соберутся или не соберутся, порядок — прежде всего. Пожалуйста, вели служителю давать звонок.
Такого размагниченного состояния, как в это утро, Усимацу никогда прежде не испытывал. Утром он одевался как в полусне. И потом, когда, захватив коробку с завтраком, вручённую ему женой настоятеля, он снова после долгого перерыва шёл по засыпанной снегом дороге в школу, и когда выслушивал соболезнования коллег, и когда, окружённый учениками своего класса, отвечал на их расспросы, — это полусонное состояние его не покидало. И даже во время занятий он то и дело терял интерес к происходящему у него на глазах и автоматически объяснял новый материал или отвечал на вопросы учеников. Как раз в этот день он был дежурным во время перемен. Каждый раз, когда раздавался звонок, возвещавший конец урока, девочки и мальчики со всех сторон обступали Усимацу и наперебой пытались завладеть его вниманием. Однако о чём они его спрашивали и что он им отвечал, Усимацу совершенно не помнил. Как во сне, бродил он по коридору, глядя на резвящихся ребят.
Он помнил, что к нему подошёл Гинноскэ и сказал:
— Сэгава-кун, что-то ты плохо выглядишь.
Никакие другие разговоры у него не сохранились в памяти.
Он не мог забыть только одно: что захватил с собой из дома вещь, предназначавшуюся Сёго. Во время большой перемены ученики и старшего и младшего отделений носились по коридорам, а кое-кто даже выбежал на спортивную площадку и играл в снежки. В аудитории четвёртого класса как раз никого не было, и Усимацу пошёл туда с Сёго; достав из кармана пакетик, завёрнутый в газету, он сказал:
