Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла
Он пожал плечами.
— По-моему, я так и делаю. Я как-то говорил тебе, что могу предсказать погоду по дереву. Оно вроде посредника между мной и тем, что вокруг. Посмотри-ка на дерево, Элизабет! Как тебе кажется, с ним всё в порядке?
— Ты переутомился, — сказала она. — С деревом всё в порядке. Поезжай и привези саженцы. Надо их поскорее посадить в землю.
Преодолевая сильное нежелание покинуть ранчо, он заложил экипаж и отправился в посёлок. Мухи заметно оживились в период, предшествовавший их зимней спячке. Ослеплённые вспышками солнечного света, они опускались на уши лошадей, кольцами окружали их глаза. Хотя утро было по-осеннему пронзительно-холодным, солнце бабьего лета ещё грело.
Река совсем ушла под землю, а на дне глубоких луж видны были несколько медленно извивающихся чёрных угрей и большая форель, которая, высовываясь, бесстрашно открывала рот. Джозеф рысью направил свою упряжку в живительную тень листвы сикоморов. Преследовавшее его недоброе предчувствие овладело им целиком. «Может быть, Бартон был прав, — думал он. — Может быть, я, сам того не зная, делаю что-то не так. Эта земля охвачена каким-то злом». Ещё он подумал: «Надеюсь, скоро пойдёт дождь, и река снова наполнится водой». Пересохшая река огорчила его. Чтобы разогнать тоску, он подумал о сарае, до потолка заваленном сеном, о стогах сена в загоне для скота, покрытых соломой для того, чтобы они сохранились зимой. Потом ему захотелось узнать, почему ручеёк на поляне, окружённой соснами, всё ещё вытекает из пещеры. «В ближайшее время съезжу-ка я туда и посмотрю», — подумал он. Он доехал быстро и поспешил обратно на ранчо, но когда добрался туда, стояла уже глубокая ночь. Усталые лошади, освобождённые от сбруи, склонили головы.
Томас ждал его у входа в конюшню.
— Быстро ты съездил, — сказал он. — Не ожидал, что ты обернёшься всего за пару часов.
— Побудешь с лошадьми, ладно? — попросил Джозеф. — Я накачаю воды для деревец.
Он опустил густые ветви саженцев в бак и обильно смочил водой мешковину, в которую были завёрнуты их корни. Затем быстро подошёл к дубу «С ним творится что — то не то, — испуганно подумал он. — В нём нет жизни». Он снова потрогал кору, сорвал листок, помял и понюхал его, но ничего плохого не обнаружил.
Он только переступил порог, а ужин у Элизабет уже был готов.
— Ты выглядишь усталым, дорогой. Ложись-ка сегодня спать пораньше.
Но он только с тревогой оглядывался.
— После ужина я хочу поговорить с Томасом, — сказал он.
Закончив есть, он вышел за сарай и поднялся на пригорок. Ладонями потрогал сухую и всё ещё тёплую от дневного солнца землю. Затем он направился к подлеску из молодых дубков, пощупал их кору, сорвал и понюхал листья с каждого дерева. Пальцами он проверял жизненные способности земли везде, где шёл. Остужая траву, с гор спускалась прохлада, и в первый раз в ту ночь Джозеф услышал, как улетают дикие гуси.
Земля ничего не сказала ему. Она была сухой, но живой, ей нужен был только дождь, который тут же заставил бы её выбросить стреловидные ростки зелени. Наконец, удовлетворённый, он отправился назад, к дому, и остановился под своим деревом. «Я испугался, сэр, — сказал он. — Что-то, находящееся здесь, вокруг, напугало меня». Внезапно, отломив кусок коры, он почувствовал холод и одиночество. «Дерево мертво!» — возопил его разум. — В моём дереве нет жизни!» Чувство утраты вызвало у него головокружение, и он вновь почувствовал ту печаль, которую испытывал, когда у него умер отец. Чёрные горы обступили его, над ним сгустилось холодное серое небо с недружелюбными звёздами, земля покачнулась у него под ногами. Всё вокруг было враждебным, не готовым к нападению, но отстранённым, молчаливым и холодным. Джозеф присел под деревом, и даже твёрдая кора не принесла ему никакого утешения. Она была так же враждебна, как безмолвная земля, так же презрительно-холодна, как мёртвое тело друга.
«Что же я теперь буду делать? — подумал он. — Куда мне теперь деваться?» Белый метеор, сверкая, пронёсся в воздухе и вспыхнул в вышине. «Может быть, я неправ, — подумал Джозеф, — и с деревом будет всё в порядке». Он встал и пошёл домой; в эту ночь, пытаясь разогнать тоску, он так яростно сжимал Элизабет в объятьях, что она кричала от боли и была очень довольна.
— Ты что так тоскуешь, дорогой? — спросила она. — Ты зачем сделал мне больно ночью?
— Я не знал, что сделал тебе больно, прости, — сказал он.
— Я думаю, что моё дерево умерло.
— Ну как оно могло умереть? Деревья так быстро не умирают, Джозеф.
— Не знаю, как. Я думаю, оно умерло.
Некоторое время она лежала тихо, прикидываясь, что уснула. Но она знала: он не спит.
Когда рассвело, он осторожно встал с кровати и вышел из дома. Листья на дубе сморщились, съёжились, некоторые из них пожухли. Томас, шедший на конюшню, увидел Джозефа и повернул к нему.
— Боже мой, с деревом что-то случилось, — сказал он.
Джозеф внимательно наблюдал за тем, как он осматривал кору и ветви.
— Здесь нет ничего, что могло бы его сгубить, — сказал Томас.
Он взмахнул мотыгой и принялся вскапывать мягкую почву у основания ствола. Однако, пошевелив два раза мотыгой у корней, отступил назад.
— Вот в чём дело, Джозеф.
Джозеф опустился на колени перед ямкой и увидел на стволе следы рубки.
— Кто это сделал? — сердито спросил он.
Томас мрачно усмехнулся.
— Так это Бартон окольцевал твоё дерево. Он изгоняет дьявола.
Джозеф принялся яростно вскапывать землю до тех пор, пока следы рубки не обнаружились вокруг всего ствола.
— Мы можем что-нибудь сделать, Томас? А если дёгтем замазать?
Томас покачал головой.
— Жилы перерублены. Делать нечего, — сказал он, помолчав, — кроме как всыпать Бартону хорошенько.
Джозеф снова присел на корточки. Тотчас же густая тишина, в которой чувствовалась невозможность осуждения, сгустилась над ним.
— Стало быть, вот о чём он говорил, когда сказал, что он прав?
— По-моему, да. Задать бы ему хорошую трёпку. Славное было дерево.
Джозеф говорил медленно, вытягивая каждое слово из клубящегося тумана:
— Он не был уверен в том, что прав. Нет, он не был уверен. Не в его натуре было делать так. И поэтому он будет переживать.
— Что ты с ним будешь делать?
— Ничего.
Тишина и печаль давили ему на грудь, а добавившееся чувство одиночества сделало этот круг неразрывным.
— Он сам себя накажет. Я наказывать не буду.
Его взгляд устремился на дерево, всё ещё зелёное, но мёртвое. Он долго глядел на дерево, а потом повернул голову, посмотрел на окружённую соснами поляну и подумал: «Надо поскорей съездить туда. Мне нужны будут сила и сладость этого места».
21
Прохлада поздней осени пришла в долину, и в течение некоторого времени менявшие окраску облака висели высоко в небе целыми днями. Элизабет чувствовала золотую печаль наступающей зимы, но приближавшиеся дожди не волновали её. Она часто выходила на крыльцо посмотреть на дуб. Все его листья теперь были бледного рыжевато-коричневого цвета, они словно ждали, когда поток дождя смоет их на землю. Джозеф больше ни разу не взглянул на дерево. Когда жизнь дерева прекратилась, никаких чувств к нему не осталось. Часто, с непокрытой головой, надев джинсы, рубашку и чёрный жилет, он бродил по поросшим хрупкой травой склонам холмов. Не раз он поднимал глаза на серые облака, вдыхал воздух, но не обнаруживал для себя ничего утешительного.
— В этих облаках нет дождя, — говорил он. — Просто туман, который идёт с океана, поднялся вверх.
В ту весну Томас поймал двух соколят и смастерил им колпачки, собираясь использовать для охоты на диких уток, которые со свистом пролетали по небу.
— Ещё не время, Джозеф, — сказал он. — Знаю, в прошлом году дожди пошли рано, но я слышал, что обычно здесь нечего ждать сильных дождей до Рождества.
Джозеф наклонился и, набрав пригоршню сухой, пепельного цвета пыли, позволил ей просыпаться между пальцев.
— Хоть бы такую струйку дождя, — пожаловался он. — Лето выпило всю воду с глубины. Ты заметил, как низко стоит вода в колодцах? Теперь высохли даже впадины в русле реки.
— По-моему, пахло мёртвыми угрями, — сказал Томас. — Посмотри! Эта кожаная шапочка надевается на голову соколу, чтобы он, до тех пор, пока я не буду готов его выпустить, ничего не видел. Так-то лучше, чем стрелять по уткам.
Сокол сильно исцарапал его тонкие перчатки, пока он закреплял колпачок на голове птицы.
Когда и наступивший ноябрь прошёл без дождя, беспокойство Джозефа стало понемногу усиливаться. Проезжая мимо ручьёв, он обнаружил, что они пересохли, а обследуя ямки, которые сам вырыл в русле реки, не находил в грунте никаких следов влаги. Холмы посерели, сбросив покров из трав, а белые кремни, улавливая свет, выглянули наружу. Когда прошла половина декабря, облака рассеялись. Солнце стало теплее, и в долину снова, словно видение, вернулось лето.
