Малькольм Лаури - У подножия вулкана
— Ты, конечно, уже слышала про «стрихнин», как он это называет, — сказал Хью. — Любимое снадобье журналистов. Я получаю его по рецептам, которые беру в Куаунауаке у вашего знакомого, одно время он знал вас обоих.
— Это доктор Гусман?
— Да, Гусман. Теперь и я вспомнил фамилию. Я уговаривал его посмотреть Джеффа. Но он не хотел попусту терять время. Сказал, что, сколько ему известно, милейший «папа» в добром здравии, как всегда, только у него не хватает решимости бросить пить. Все ясно как день, и, по-моему, это истинная правда.
Насыпь понизилась, рельсы теперь лежали вровень с кустарником, а потом спустились еще ниже и откосы оказались над ними.
— Все-таки дело не в том, что он пьет, — сказала вдруг Ивонна. — Главное, какова причина?
— Быть может, теперь, когда ты вернулась, он бросит.
— Судя по твоему тону, ты не слишком на это надеешься.
— Ивонна, послушай. Ясно, что нам надо поговорить, выяснить тысячу вещей, но мы не успеем сказать друг другу почти ничего. Не знаю даже, с чего начать. Я блуждаю ощупью, как во мраке. Каких-нибудь пять минут назад я не был даже уверен, что вы развелись. Я просто не знаю... — Он пощелкал языком, торопя лошадь, но сразу осадил ее снова. — Ну Джефф, — продолжал он, — для меня загадка, я понятия не имею, какую жизнь он здесь вел и много ли пил. Ведь сплошь рядом нельзя даже понять, пьян он или трезв.
— Ты не мог бы это сказать на месте его жены.
— Постой... я смотрел на Джеффа, как на любого из моих собратьев по перу, когда у них трещит голова с похмелья.
Но потом, в Мехико, я все время твердил себе: «Что толку?» Просто наставить его протрезветь на день-два бессмысленно. Господи, да если б наша цивилизация хоть на два дня могла протрезветь, она скончалась бы на третий от угрызений совести...
— Ты меня весьма обнадежил, — сказала Ивонна, — Большое спасибо.
— И кроме того, когда у человека такая крепкая голова, начинаешь задаваться вопросом, а почему бы ему, собственно, не пить? — Хью наклонился и потрепал лошадь по шее.
— Нет, серьезно, разве вы не могли бы уехать вдвоем? Уезжайте из Мексики. Вас тут больше ничто не удерживает, ведь так? Все равно должностью консула Джефф тяготился. — Мгновение Хью разглядывал одного из жеребят, который темным силуэтом вырисовывался над откосом, на фоне неба. — Деньги у вас есть.
— Хью, ты меня прости, но я скажу тебе прямо. Только не думай, что я хотела избежать встречи с тобой. Но я убеждала Джеффри уехать сегодня же утром, до твоего возвращения.
— И ничего не вышло, да?
— Быть может, так или иначе, все оказалось бы тщетным. Мы ведь уже пробовали это средство, пробовали уехать и начать все сначала. Но сегодня утром Джеффри обмолвился, что мог бы работать дальше над своей книгой — хоть убей, я не знаю, пишет он сейчас что-нибудь или нет, с тех пор как мы с ним познакомились, он к этой работе не прикоснулся и хоть бы строчку когда-нибудь мне показал, но он не расстается со своими справочниками... вот я и подумала...
— Да, — сказал Хью. — Только много ли он, положа руку на сердце, смыслит во всей этой алхимии и кабалистике? И много ли они для него значат?
— Это я и хотела у тебя спросить. Сама я в жизни не могла допытаться...
— Господи, почем я знаю... — Помолчав, Хью добавил шутливо и снисходительно, словно добрый дядюшка: — Может, он занимается черной магией!
Ивонна рассеянно улыбнулась и хлестнула лошадь поводьями. Дорога вышла на равнину, и снова по обе стороны от них сбегали вниз откосы. Высоко над головой плыли белые, как бы изваянные из мрамора облака, словно мятежные замыслы Микеланджело. Один жеребенок ускакал в кусты, далеко от дороги. Хью позвал его, искусно подражая ржанию, жеребенок вернулся на насыпь, и они продолжали путь все вместе, быстрой рысью, по бездушному, петляющему полотну железной дороги.
— Хью, — сказала Ивонна, — еще на пароходе мне пришла одна мысль... сама не знаю, как... я всегда мечтала о собственной ферме. Понимаешь, о настоящей ферме, чтобы там были коровы, свиньи, куры... и хлев, весь красный, и силос, а на полях кукуруза и пшеница.
— И ни одной индейки? Право, я сам вполне мог бы возмечтать об этом недели эдак через две, — сказал Хью. — Но откуда возьмется ферма?
— Ну... мы с Джеффри могли бы ее купить.
— Купить?
— Разве это так уж немыслимо?
— Почему же, мыслимо, только где? — Полторы пинты крепкого пива уже веселили Хью, и он рассмеялся, но сделал вид, будто чихнул. — Прости, — сказал он. — Понимаешь, я представил себе на миг, как Джефф, трезвый, в комбинезоне и соломенной шляпе, пропалывает люцерну. — Зачем же обязательно трезвый. Я не так кровожадна.
Ивонна тоже рассмеялась, но ее темные глаза, которые только что ярко блестели, теперь затуманились и померкли.
— А вдруг Джефф этого не любит? Может, его тошнит от одного вида, коровы.
Ну нет. Мы с ним, бывало, часто говорили, что чудесно было бы завести ферму.
— А разве ты смыслишь что-нибудь в сельском хозяйстве?
— Нет. — Ивонна отринула это предположение решительно, весело наклонилась и погладила лошадь по холке. — Но я думала, мы найдем семью разорившихся фермеров или кого-нибудь еще, кто поселился бы с нами и вел хозяйство.
— Не сказал бы я, что данная историческая эпоха благоприятствует переходу в сословие мелких землевладельцев, но ведь я могу и заблуждаться. А где же будет ваша ферма?
— Ну... почему бы нам не переехать, скажем, в Канаду?
— В Канаду?.. Ты это серьезно? М-да, разумеется, но все же...
— Вполне серьезно.
Они доехали до места, где рельсы плавно закруглялись влево, и спустились с насыпи. Роща была теперь позади, но справа стеной стоял лес (где-то в глубине, над деревьями, почти мак путеводный знак, снова показалась тюремная сторожевая вышка), простираясь далеко вперед. На опушке, и просвете меж деревьев, мелькнула дорога. Неторопливо, пробираясь сквозь кустарник, выехали они на дорогу под неумолчный звон телеграфных проводов.
— Я хотел спросить, почему именно в Канаду, а не в Британский Гондурас? Или даже на острова Тристан-да-Кунья? Правда, там несколько безлюдно, зато, говорят, есть прекрасное поле для деятельности. Например, островок Гоф, южней Тристана. Необитаемый. Вы могли бы стать первыми колонистами. Или Сокотра, оттуда раньше привозили ладан и мирру, верблюды там носятся по горам, как серпы... это мой любимый остров в Аравийском море. — Хью развивал эти фантазии насмешливо, но не безнадежным тоном, он разговаривал сам с собой, потому что Ивонна ехала несколько впереди и едва его слышала; казалось, он всерьез задумался о Канаде и в то же время хотел выпутаться из этого положения, таившего в себе бесчисленные нелепости. Он нагнал ее.
— А Джеффри не говорил тебе о том, что хотел бы удалиться в благородное изгнание? — спросила она. — Ты, вероятно, помнишь, что он владеет островом в Британской Колумбии?
— На озеро, верно? На озере Пайпеас. Да, как же, помню. Но ведь там, кажется, нет жилья? И скот не прокормишь еловыми шишками да камнями.
— Не в том дело, Хью.
— Или вы думаете жить там в палатке, а ферма пускай будет еще где-то?
— Хью, послушай...
— Но представь себе, вы купили бы ферму где-нибудь в Саскачеване, — настаивал Xью.
У него в голове сложился нелепый стишок зазвучавший в лад со стуком лошадиных копыт:
Мне б уехать поскорей
На реку Безрыбье,
На озеро Порей,
Про Гвадалквивир молчу
И Комо видеть не хочу,
Буду я вернуться рад
В Анероид, в Камкеград...
— В каком-нибудь местечке, именуемом Провизия. Или даже Чрево, — продолжал он. — Непременно должно быть такое место, Чрево. Я знаю точно, что Чрево существует.
— Ладно. Может быть, это в самом деле смешно. Но, уж во всяком случае, это лучше, чем сидеть здесь сложа руки! — Ивонна, чуть не плача, рванула поводья, лошадь ринулась вперед бешеным галопом, но не могла скакать по неровной дороге; Хью нагнал ее, и оба остановились.
— Прости, прости меня. — Мучимый раскаянием, он держал ее лошадь под уздцы. — Я вел себя глупо, как никогда.
— Значит, ты действительно думаешь, что это хорошая мысль?
Лицо Ивонны слегка прояснилось и даже приобрело вновь шутливое выражение.
— Ты была когда-нибудь в Канаде? — спросил он у нее.
— Ездила один раз на Ниагарский водопад.
Они двинулись дальше, и Хъю все вел ее лошадь в поводу.
— А я вообще там не бывал. Но в Испании некий Канук, мой приятель из рыбаков, а все они — славные ребята, не раз говорил, что это самое ужасное место на свете. Во всяком случае, это относится к Британской Колумбии.
— И Джеффри говорил то же самое.
— Ну, у Джеффа на этот счет, вероятно, самое смутное представление. А вот что я слышал от Макгоффа. Кстати, он чистокровный пикт. Допустим, вы сойдете в Ванкувере, это напрашивается само собой. Что ж, хорошего мало, Макгоффу нынешний Ванкувер не очень-то понравился. Послушать его, этот город грязен, как Панго-Панго на Самоа, только надо добавить к этому колбасу, пиво да пуританские нравы. Кажется, будто все дрыхнут, а чуть копнешь, британский флаг вылезает на свет. В общем, они там, можно сказать, не живут. Попросту прозябают. Хочется заминировать всю эту страну и бежать без оглядки. Все разнести в клочья, срубить деревья и побросать прямо в море... А по части спиртного там, кстати, очень туго. —Xью засмеялся. — Куда ни ткнись, везде туго, сплошные помехи, но это, пожалуй, только на благо. Баров нет, одни пивнушки, да такие скверные, нетопленные, и пиво там подают такое жидкое, что уважающий себя пьяница туда ни ногой. Приходится пить дома, а когда запасы иссякнут, тащиться куда-то к черту на рога за новой бутылкой...
