Малькольм Лаури - У подножия вулкана
Под деревьями, где они остановились, играла с броненосцем маленькая девочка. Из пивоварни, которая вблизи выглядела совсем по-иному и скорей напоминала мельницу — причудливая, вытянутая в длину, странно грохочущая, словно внутри действовали мельничные жернова, испещренная зыбкими, отброшенными близким ручьем солнечными бликами, какие играют на мельничном колесе, — вышел, распахнув дверь, за которой на миг мелькнули работающие машины, живописно одетый человек в фуражке, похожий на лесника, неся две кружки немецкого пива, накрытые шапками пены. Хью с Ивонной не спешились, и он, подавая кружки, поднял их выше головы.
— Боже, оно как лед, — сказал Хью. — Но мне нравится.
Пиво оказалось забористое, с легким привкусом металла и земли, как у чистого глинозема. Оно было такое холодное, что обжигало губы.
— Buenos dias, muchacha[100]. — Ивонна, опустив кружку, улыбнулась девочке с броненосцем. Мужчина, похожий на лесника, прошел за дверь, к машинам; он плотно закрыл дверь, словно задраил люк корабельного трюма, и грохот стал глуше. Девочка присела на корточки, не выпуская броненосца из рук и с опаской поглядывая на собаку, которая улеглась в сторонке и не сводила глаз с жеребят, разгуливавших на задворках пивоварни. Едва броненосец пускался наутек, словно катился на крошечных колесиках, девочка хватала его за длинный, как хлыст, хвостик и опрокидывала на спину. Каким поразительно смирным и беспомощным становился он сразу! Вот она перевернула его на брюхо и снова отпустила этого некогда свирепого хищника, который за миллионы лет выродился в такую жалкую тварь. — Cuanto?[101] — спросила Ивонна.
Поймав броненосца, девочка ответила тонким голоском:
— Cincuenta centavos[102].
— Надеюсь, ты не собираешься его покупать?
Хью — похожий на генерала Уинфилда Скотта, подумал он про себя втайне, после перехода через ущелья Серро Гордо — сидел, закинув одну ногу на лошадиную холку.
Ивонна кивнула, поддразнивая его:
— Очаровательная зверюшка. Просто прелесть.
— Ты никогда его не приручишь, и девочка тоже; оттого она и хочет его продать. — Хью отхлебнул пива из кружки, —Я знаю этих броненосцев.
— Ну, я сама знаю не хуже! — Ивонна шутливо покачала головой и взглянула на него широко раскрытыми глазами. — Все знаю!
— Тогда учти, стоит только выпустить эту тварь в сад, она тут же попросту зароется в землю, и поминай как звали.
Ивонна все так же слегка насмешливо покачивала головой и блестела глазами.
— Разве она не мила?
Хью опустил ногу, поставил кружку с пивом на лошадиную холку и разглядывал броненосца, длинную, злобную мордочку, игуаний хвост и мягкое крапчатое брюшко, словно это была игрушка какого-нибудь марсианского ребенка.
— No, muchas gracias, — решительно сказал он девочке, стоявшей на месте с безучастным видом. — И мало того, Ивонна, если ты попробуешь удержать эту проклятую тварь, она и тебя уволочет под землю. — Он обернулся к ней, высоко поднял брови, и они долго смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова. — Кажется, любимый твой У. X. Хадсон убедился в этом на опыте, — сказал наконец Хью. Где-то позади них сорвался с дерева лист и упал с шуршанием, словно кто-то вдруг сделал быстрый шаг и остановился. Хью залпом пил ледяное пиво. — Ивонна, — сказал он, — сделай милость, скажи мне прямо, ты действительно разошлась с Джеффри или нет?
Ивонна поперхнулась пивом; она уронила поводья на шею лошади, которая неуверенно тронулась с места, но остановилась сама, прежде чем Хью успел схватить ее под уздцы.
— Ты думаешь к нему вернуться или нет? Или ты уже вернулась? — Лошадь Хью, словно разделяя его чувства, тоже тихонько шагнула вперед. — Прости мою бесцеремонность, но я попал в ложное положение, а это невыносимо... я хочу знать наверняка.
— Я тоже.
Ивонна уже не смотрела ему в глаза.
— Стало быть, ты сама не знаешь, разошлась ты с ним или нет?
— Ах, я... я с ним развелась, — горестно ответила она.
— Но ты не знаешь, вернулась ли ты к нему?
— Да... Нет... Да, я к нему вернулась, само собой.
Хью молчал, а с дерева сорвался еще лист, прошумел в воздухе и, трепетно клонясь, повис на кусте.
— Когда так, не будет ли проще и лучше для тебя, если я уеду сегодня же, — сказал он мягко, — хотя мне хотелось недолго побыть здесь?.. Все равно я собирался съездить на несколько дней в Оахаку.
При слове «Оахака» Ивонна вскинула голову.
— Да, — сказала она. — Да, пожалуй. И все же... Ах, Хью, мне нелегко это сказать, только...
— Что только?
— Только, пожалуйста, не уезжай, пока мы не объяснимся.
Мне так страшно.
Хью уплатил за пиво, с него спросили всего двадцать сентаво; на тридцать сентаво дешевле броненосца, подумал он.
— Может, выпьешь еще?
Ему пришлось повысить голос, перекрывая возобновившийся грохот машин. «Тартарары, тартарарары, тартарары», — гремели они.
— Нет, мне и эту кружку не допить. Допей ты.
Они медленно тронулись в путь, пересекли двор и выехали за массивные ворота на дорогу. Словно по молчаливому уговору, они свернули направо, в сторону от станции. Их нагонял автобус из города, и Хью подъехал вплотную к Ивонне, а собака отогнала жеребят на обочину.
Автобус — «Tomalin: Zocalo» — прогрохотал и скрылся за поворотом.
— На нем можно попасть в Париан. Ивонна отвернулась, пряча лицо от пыли.
— Разве этот автобус идет не в Томалин?
— Все равно это самый удобный способ попасть в Париан. Кажется, есть и прямой автобус, но он отправляется с противоположной окраины города и от Тепальсанко идет по другой дороге.
— В этом Париане мне чудится что-то зловещее.
— Вообще-то место унылое. Правда, это бывшая столица штата. Если не ошибаюсь, в старину там был большой монастырь — в этом он не уступит Оахаке. Теперь в кельях разместились лавки и даже пивные. Но вокруг сплошные развалины.
— Любопытно, что там нашел Вебер, — сказал Хью.
Пивоварня с ее кипарисами осталась далеко позади. Неожиданно они очутились у железнодорожного переезда и повернули направо, к дому.
Они ехали рядом по железнодорожному полотну, тому самому, которое Хью видел из рощи, огибая эту рощу теперь уже с другого края. По обе стороны низкой насыпи были узкие канавы, а вокруг рос кустарник. Вверху звенели и тосковали телеграфные провода: «Гитарра, гитарра, гитарра» — все же это было получше, чем «тартарары». Железная дорога — это была узкоколейка, хоть и в две линии — то неведомо почему удалялась от рощи, то подступала вновь и тянулась вдоль ее опушки. Через небольшой промежуток, словно для симметрии, она подошла к роще совсем вплотную. А поодаль она закруглялась влево, описывая огромную дугу, и легко было предугадать, исходя из простой логики, что она неминуемо вновь пересечет дорогу на Томалин. Телеграфные столбы не могли этого стерпеть, они гордо шагали напрямик и терялись вдали.
Ивонна улыбалась.
— А ты, я вижу, озадачен. В самом деле, про эту дорогу можно написать статейку для твоего «Глоба».
— Что за чертовщина, ума не приложу.
— Твои англичане строили. Просто строительная компания получала плату за каждый лишний километр.
Хью расхохотался.
— Изумительно. По-твоему, выходит, все эти загогулины, сделаны ради, лишних километров, да?
— Так я слышала. Но, скорей всего, это неправда.
— Ну и ну. Какое разочарование. А я-то думал, это какая-нибудь милая шуточка в мексиканском вкусе. Но все равно тут есть пища для размышлений.
— О капитализме?
Улыбка Ивонны опять стала чуть насмешливой.
— Помнится, я читал в «Панче»... Кстати, ты знаешь, что в Кашмире есть место, которое называется Панч?.. — (Ивонна ответила невнятно и покачала головой.) — Прости, я сам уже позабыл, что хотел сказать.
— Как ты находишь Джеффри? — решилась наконец спросить у него Ивонна. Она всем телом подалась вперед, припала к лошадиной холке и обратила к нему лицо. — Хью, скажи мне правду, как, по-твоему, есть какая-нибудь... ну... какая-нибудь надежда ?
Лошади осторожно ступали по непривычной дороге, жеребята ускакали вперед дальше прежнего и оглядывались порой, словно искали одобрения своему бесстрашию. Собака бежала впереди жеребят, но время от времени но забывала вернуться и проверить, все ли в порядке. Она сосредоточенно обнюхивала рельсы, выслеживая змей.
— Ты спрашиваешь, бросит ли он пить?
— Как по-твоему, могу я что-нибудь сделать?
Хью поглядел вниз, на голубенькие полевые цветы, схожие с незабудками, которые ухитрились вырасти меж шпал. У этих малюток жизнь тоже нелегкая: что за чудовищное черное солнце проносится с воем над ними чуть ли не каждую минуту? Минуту? Даже не каждый час, это будет верней. А может статься, и не каждый день: редкие семафоры словно открыты вечно, и лучше, пожалуй, не справляться насчет поездов.
