Малькольм Лаури - У подножия вулкана
Обзор книги Малькольм Лаури - У подножия вулкана
Малькольм Лаури
"У подножия вулкана"
Моей жене Марджери
Предисловие
МАЛЬКОЛЬМ ЛАУРИ (MALCOLM LOWRY. 1909-1957)— родился и умер в Англии, но самые плодотворные в творческом отношении годы провел за ее пределами, с 1940 по 1954 г. жил в Британской Колумбии (Канада), где были написаны его лучшие произведения. Это дает основания считать Лаури англо-канадским писателем. В юности матросом на парусном судне Лаури совершил путешествие в Китай, по возвращении в Англию окончил Кембриджский университет (1932), в следующем году опубликовал свой первый роман «Ультрамарин». Вскоре после этого начались многолетние странствия Лаури по миру. Дольше всего он жил в Мексике, занимавшей в его привязанностях второе место после Канады. Основная часть художественного наследия Лаури, исключая роман «У подножия вулкана», увидела свет только после его смерти. «Главной книгой» Лаури должна была стать задуманная им многотомная эпопея «Путешествие, которое длится вечно», в которой роман под этим названием был бы центральным произведением. В рамках замысла писатель успел написать еще первый, сокращенный вариант повести «Лесная тропа к роднику», несколько рассказов и роман «Тьма, как в могиле, где лежит мой друг», оставшийся незаконченным (опубликован в 1968 г.). Эпопея должна была раскрыть и художественно проанализировать сложные связи человека с историей и природой; показать мытарства человеческой души, одинаково способной сотворить для себя подобие и ада, и рая на земле. Крупнейшее произведение Лаури «У подножия вулкана» и есть притча о человеке, сотворившем для себя земной ад и в нем погибшем.
Со страниц "У подножия вулкана" встает аллегорическая и в то же время чувственно-конкретная панорама немного ада, и котором бьется, терзается и страждет человеческая душа (отнюдь но произвольны в тексте книги частые ссылки на великое Дантово творенье).
Философский нигилизм во взглядах на предназначение человека во вселенной был чужд писателю. Его не коснулись модные экзистенциалистские поветрия, и даже в романе, где рок античной трагедии предстает соврем ой историей и рушатся жизни, автор не ограничился одним лишь изничтоженном тех ценностей, которые буржуазное миропонимание выдвигает и качестве единственно сущих и приличных человеку. «Ледья, в конце концом, нелюдей ненавижу, а мерзость, ими творимую по образу и подобию их темного неуважения к земле», — со всей определенностью за явлено в повести, и сама эта повесть рассказывает о людях сильных, гордых и нежных, о прекрасном в жизни.
В мире много сил великих, но сильней человека нет в природе ничего. Мчится он. непобедимый, по волнам седого моря, сквозь ревущий ураган. Плугом взрывает он борозды вместе с работницей-лошадью, вечно терзая Праматери неутомимо рождающей лоно богини Земли.
Зверя хищного в дубраве, быстрых птиц и рыб, свободных обитательниц морей, силой мысли побеждая, уловляет он, раскинув им невидимую сеть. Горного зверя и дикого порабощает он хитростью, и на коня густогривого, и на быка непокорного он возлагает ярмо.
Создал речь и вольной мыслью овладел, подобный ветру, и законы начертал. И нашел приют под кровлей от губительных морозов, бурь осенних и дождей. Злой, недуг он побеждает и грядущее предвидит, многомудрый человек. Только не спасется, только не избегнет смерти никогда.
Софокл, «Антигона»
И благословил я тогда естество пса и жабы, истинно, восхотел я приять естество пса или жеребца, ибо ведал, что не имут души, обреченной погибели через вековечное бремя Прегрешения или Ада, подобно душе моей. Но хотя я сие зрел, сие чувствовал и сим сокрушен был, безмерно печаль моя приумножилась, ибо сколь ни искал я в душе своей, но не находил там готовности обрести спасение.
Джон Беньян, «О благодати, ниспосланной величайшему из грешников»
Wer immer strebend sich bemiiht, den Konnen wir erlosen.
Чья жизнь в стремленьях вся прошла, того спасти мы можем.
Гёте
1
Две горные гряды пересекают республику приблизительно с севера на юг, образуя меж собой множество долин и плоскогорий. На краю одной из таких долин, у подножия двух высоких вулканов, на высоте шести тысяч футов над уровнем моря приютился городок Куаунауак. Он расположен к югу от тропика Рака, а точнее говоря, близ девятнадцатой параллели, примерно на одной широте с островами Ревилья-Хихедо, что лежат к западу от него в Тихом океане, или, если проследить еще западнее, с южной оконечпостью Гавайского архипелага, а к востоку — с портом Цукох на Атлантическом побережье полуострова Юкатан, у границы Британского Гондураса, или, гораздо восточнее, — c портом Джаггернаут в Индии, на берегу Бенгальского залива.
Город стоит на взгорье, обнесен высокими стенами, улицы и переулки его петлисты и запутанны, дороги извилисты. С севера сюда ведет великолепное шоссе, проложенное по американскому образцу, но оно теряется в тесных улочках, превращаясь в простую тропу средь горного бездорожья.
В Куаунауаке восемнадцать церквей и пятьдесят семь питейных заведений. Среди прочих его достопримечательностей можно отметить поле для игры в гольф, не менее четырехсот общественных и частных плавательных бассейнов, питаемых неиссякаемыми горными родниками, а также множество роскошных отелей.
Отель «Казино де ла сельва» стоит еще выше города, на ближнем склоне, подле вокзала. Он выстроен вдали от шоссейной дороги, среди зелени садов, и украшен террасами, с которых открывается вид далеко на все стороны света. Царственное его великолепие исполнено скорбным духом померкшего блеска. Ныне казино уже не существует. Даже сыграть в кости на стакан вина здесь невозможно. Призраки разорившихся игроков витают повсюду. И никто не купается в превосходном бассейне. Трамплины цепенеют в унылом запустении. Спортивные площадки поросли травой. Лишь два теннисных корта от сезона к сезону содержатся и относительном порядке.
В предвечерний час, на исходе Дня поминовения усопших, в ноябре 1939 года, двое мужчин в белых фланелевых брюках сидели на большой террасе «Казино», потягивая анисовую настойку. Они уже сыграли несколько партий в теннис, а потом в бильярд, и теперь ракетки их непромокаемых футлярах — треугольном у доктора и квадратном у его партнера — лежали перед ними ни балюстраде. Когда траурные процессии, спускавшиеся с кладбища по извилистой тропе, приблизились, оба услышали протяжное пение; повернув головы, провожали они глазами печальное шествие, которое теперь удалялось, и вот ужо стали видны лишь сиротливые огоньки свечей, плутавшие где-то вдали, по кукурузному полю, Доктор Артуро Динс Вихиль пододвинул бутылку анисовки мсье Жаку Ляруэлю, который сидел недвижимо, подавшись вперед всем телом. Чуть правее и ниже террасы, под сенью неохватного пламенеющего небосвода, алой кровью окропившего безлюдные бассейны, которые сверкали всюду, куда ни глянь, словно вездесущие миражи, безмятежно и благодатно покоился город. Отсюда казалось, будто и в самом деле ничто не возмущает эту безмятежность. Но если прислушаться внимательно, как ото сделал теперь мсье Ляруэль, можно было различить отдаленный, нестройный гул, явственный и вместе с тем сливавшийся с невнятным ропотом и монотонными воздыханиями траурных шествий, словно звучало какое-то пение, то всплескиваясь, то замирая, и неумолчные, глухие шаги — шум и разноголосица фиесты продолжались весь день.
Мсье Ляруэль налил себе еще рюмку анисовки. Он пил анисовку, потому что она чем-то напоминала ему абсент. У него раскраснелось лицо и подрагивала рука, державшая бутылку с цветной этикеткой, откуда румяный чертик угрожал ему вилами.
— ... Я пытал сделать ему убеждение уехать отсюда и становиться... dealcoholise[1],— говорил доктор Вихиль.— Он запнулся на французском слове и продолжал по-английски: — Но на следующий день после бала я сам имел такое нездоровье, что совершенно осложнился на весь организм. И это есть плохое дело, потому что мы, врачеватели, обязаны совершать деяния, как будто апостолы. Вы же помните, в тот день мы, подобно теперь, сыграли теннис. А когда я повидал консула в его саду, я слал свою слугу узнавать, не угодно ли ему на минутку, милости просим, жаловать мне визит, а когда не угодно, пускай хотя бы даст узнать по записке, есть ли он еще живой через свое пьянство или уже не есть. Мсье Ляруэль улыбнулся.
