Харпер Ли - Убить пересмешника
Тетя Александра выпрямилась и застыла, точно аист на крыше.
– Довольно, - сказала она. - К этому мы ещё вернёмся.
Перед сном я пришла в комнату Джима попросить что-нибудь почитать, и в это время к нему постучался Аттикус. Вошёл, сел на край кровати, невозмутимо оглядел нас и вдруг улыбнулся.
– Э-гм… - начал он. В последнее время он как-то покашливал, прежде чем заговорить, и я уж думала, может, это он, наконец, становится старый, но с виду он был всё такой же. - Право, не знаю, как бы вам сказать…
– Да прямо так и скажи, - посоветовал Джим. - Мы что-нибудь натворили?
Отцу явно было не по себе.
– Нет, просто я хотел вам объяснить… тетя Александра меня попросила… Сын, ты ведь знаешь, что ты - Финч, правда?
– Так мне говорили. - Джим исподлобья поглядел на отца и, верно сам того не замечая, повысил голос: - Аттикус, в чём дело?
Аттикус перекинул ногу на ногу, скрестил руки.
– Я пытаюсь вас познакомить с обстоятельствами вашего происхождения.
Джим ещё сильнее сморщился.
– Знаю я эту ерунду, - сказал он.
Аттикус вдруг стал серьёзен. Он заговорил своим юридическим голосом:
– Ваша тетя просила меня по возможности довести до сознания твоего и Джин Луизы, что оба вы не какие-нибудь безродные, за вами стоит несколько поколений, получивших безукоризненное воспитание…
Тут у меня по ноге побежал муравей, я стала его ловить, и Аттикус замолчал. Я почесала укушенное место.
– …безукоризненное воспитание, - повторил Аттикус, - и вы должны жить так, чтоб быть достойными вашего имени. Тетя Александра просила меня сказать вам, что вы должны себя вести, как подобает маленькой леди и юному джентльмену. Она намерена побеседовать с вами о нашей семье и о том, какую роль играли Финчи на протяжении долгих лет в жизни округа Мейкомб, тогда вы будете представлять себе, кто вы такие, и, может быть, постараетесь вести себя соответственно, - скороговоркой закончил он.
Мы с Джимом были ошарашены и, раскрыв рот, поглядели друг на друга, потом на Аттикуса - ему, видно, стал тесен воротничок. И ничего не ответили.
Немного погодя я взяла со столика гребёнку Джима и провела зубцами по краю доски.
– Перестань трещать, - сказал Аттикус.
Сказал резко и очень обидно. Я не довела гребёнку до конца и швырнула её на пол. Неизвестно почему я заплакала и никак не могла перестать. Это не мой отец. Мой отец никогда так не думал. И никогда так не говорил. Это его тетя Александра заставила. Сквозь слёзы я увидела Джима - он стоял так же уныло и одиноко и голову свесил набок.
Идти было некуда, но я повернулась, хотела уйти - и передо мной оказалась жилетка Аттикуса. Я уткнулась в неё и услышала за светло-синей материей знакомые тихие звуки: тикали часы, похрустывала крахмальная рубашка, негромко, ровно стучало сердце.
– У тебя бурчит в животе, - сказала я.
– Знаю, - сказал Аттикус.
– А ты выпей соды.
– Выпью.
– Аттикус, как же мы теперь будем? Всё станет по-другому, и ты…
Он погладил меня по затылку.
– Не волнуйся, - сказал он. - Погоди волноваться.
И тут я поняла - он опять с нами. Ноги у меня уже не были как чужие, и я подняла голову.
– Ты правда хочешь, чтобы мы были такие? Ничего я не помню, как это Финчам полагается по-особенному себя вести…
– И не надо вспоминать. Оставим это.
Он вышел. Он чуть было не хлопнул дверью, но в последнюю минуту спохватился и тихо её притворил. Мы с Джимом ещё смотрели вслед, и вдруг дверь опять отворилась, и в неё заглянул Аттикус. Он высоко поднял брови, очки соскользнули на кончик носа.
– Кажется, я становлюсь всё больше похож на кузена Джошуа? Как по-вашему, может, я тоже обойдусь нашему семейству в пятьсот долларов?
Теперь-то я понимаю, чего добивался от нас Аттикус, но ведь он был всего лишь мужчина. А с такими тонкостями воспитания умеют справляться только женщины.
14
От тети Александры мы больше не слыхали про семейство Финч, зато в городе слышали больше чем достаточно. По субботам, если только Джим брал меня с собой (теперь он прямо не переносил, когда я появлялась с ним на людях), мы прихватим, бывало, свои пятаки и пробираемся по улицам в распаренной толпе, а за спиной нет-нет да и скажут:
– Вон его ребята!
Или:
– Видал Финчей?
Оглянешься - никого, только какой-нибудь фермер с женой изучает клизмы в витрине аптеки. Или две коренастые фермерши в соломенных шляпах сидят в двуколке.
А какой-то костлявый человек поглядел на нас в упор и сказал совсем непонятно:
– Кто заправляет нашим округом, им больно наплевать - хоть над всеми подряд насильничай, они и не почешутся.
Тут я вспомнила, что давно хотела задать Аттикусу один вопрос. И в тот же вечер спросила:
– Что такое насильничать?
Аттикус выглянул из-за газеты. Он сидел в своём кресле у окна. С тех пор как мы стали старше, мы с Джимом великодушно решили после ужина полчаса его не трогать - пускай отдыхает.
Он вздохнул и сказал - насилие есть плотское познание женщины силой и без её согласия.
– Только и всего? А почему я спросила Кэлпурнию, а она не стала мне отвечать?
Аттикус поглядел внимательно.
– О чём это ты?
– Ну, мы тогда шли из церкви, и я спросила Кэлпурнию, что это значит, и она сказала - спросить у тебя, а я забыла, а теперь спросила.
Аттикус опустил газету на полепи.
– Объясни, пожалуйста, ещё раз, - сказал он.
И я ему рассказала, как мы ходили с Кэлпурнией в церковь. Аттикусу это, по-моему, очень понравилось, но тетя Александра до этого спокойно вышивала в своём углу, а тут отложила работу и смотрела на нас во все глаза.
– Значит, тогда, в воскресенье, вы возвращались о Кэлпурнией из её молельни?
– Да, мэм, - сказал Джим. - Она взяла нас с собой.
Я вспомнила ещё кое-что.
– Да, мэм, и она обещала, что я как-нибудь приду к ней в гости. Аттикус, я в воскресенье и пойду, ладно? Кэл сказала, если ты куда-нибудь уедешь, она сама за мной зайдёт.
– Ни в коем случае!
Это сказала тетя Александра. Я даже вздрогнула, круто обернулась к ней, потом опять к Аттикусу и заметила, как он быстро на неё взглянул, но было уже поздно. Я сказала:
– Я вас не спрашивала!
Аттикус такой большой, а с кресла вскакивает мигом, даже удивительно. Он уже стоял во весь рост.
– Извинись перед тетей, - сказал он.
– Я её не спрашивала, я спросила тебя…
Аттикус повернул голову и так на меня посмотрел здоровым глазом - у меня даже ноги пристыли к полу. И сказал беспощадным голосом:
– Прежде всего извинись перед тетей.
– Простите меня, тетя, - пробормотала я.
– Так вот, - сказал Аттикус. - Усвой раз и навсегда: ты должна слушаться Кэлпурнию, ты должна слушаться меня, и, пока у нас живёт тетя, ты должна слушаться её. Поняла?
Я поняла, подумала минуту, нашла только один способ отступить не совсем уж позорно и удалилась в уборную; возвращаться я не спешила, пускай думают, что мне и правда надо было уйти. Наконец побрела обратно и из коридора услышала - в гостиной спорят, да ещё как. В приотворенную дверь видно было диван: Джим прикрылся своим футбольным журналом и так быстро вертел головой то вправо, то влево, будто на страницах со страшной быстротой играли в теннис.
– Ты должен что-то с ней сделать, - говорила тетя. - Ты слишком долго всё оставлял на произвол судьбы, Аттикус, слишком долго.
– Её вполне можно туда отпустить, я не вижу в этом беды. Кэл там присмотрит за нею не хуже, чем смотрит здесь.
Кто это «она», о ком они говорят? Сердце у меня ушло в пятки: обо мне! Я уже чувствовала на себе жёсткий розовый коленкор - я видела, в таких платьях водят девочек из исправительного дома, - и второй раз в жизни подумала - надо бежать, спасаться! Не медля ни минуты!
– Аттикус, это очень хорошо, что у тебя доброе сердце и ты человек покладистый, но должен же ты подумать о дочери. Она растёт.
– Именно о ней я и думаю.
– Не старайся от этого уйти. Рано или поздно придётся это решить, так почему бы и не сегодня? Она нам больше не нужна.
Аттикус сказал ровным голосом:
– Кэлпурния не уйдёт из нашего дома, пока сама не захочет уйти. Ты можешь придерживаться другого мнения, Александра, но без неё мне бы не справиться все эти годы. Она преданный член нашей семьи, и придётся тебе примириться с существующим положением. И право же, сестра, я не хочу, чтобы ради нас ты выбивалась из сил, для этого нет никаких оснований. Мы и сейчас ещё не можем обойтись без Кэлпурнии.
– Но, Аттикус…
– Кроме того, я совсем не думаю, что её воспитание нанесло детям какой бы то ни было ущерб. Она относилась к ним даже требовательнее, чем могла бы родная мать… Она никогда им ничего не спускала, не потакала им, как делают обычно цветные няньки. Она старалась их воспитывать в меру своих сил и способностей, а они у неё совсем не плохие… и ещё одно: дети её любят.
Я перевела дух. Они не про меня, они про Кэлпурнию. Успокоенная, я вернулась в гостиную. Аттикус укрылся за газетой, тетя Александра терзала своё вышиванье. Щелк, щелк, щелк - громко протыкала игла туго натянутую на пяльцах ткань. Тетя Александра на мгновение остановилась, натянула её ещё туже - щелк, щелк, щелк. Тетя была в ярости.
