Мария Корелли - История детской души
Он проговорил все это внятно, медленно, отчеканивая каждое слово. М-с Велисвурт нетерпеливо отвернулась и стала смотреть в окно на зароет», запущенный сад, — в котором густая зелень деревьев, смоченная долгим, утренним дождем местами уже засеребрилась светом тихо выплывавшего месяца…
Водворилось молчание, которое наконец прервал сэр Чарльз.
— «Правда ли,» спроси» он, — «что вы надеетесь расстаться с Монтрозом?»
— «Я отказываю от места г-ну Монтрозу» — ответил Велисвурт, и неприятное выражение его сжатых губ стало еще неприятнее. «М-р Монтроз слишком молод, слишком самонадеян для подобной должности. Общая черта всех шотландцев воображать „ себе слишком много. Он умен этого я от него не отнимаю — но он не достаточно приучает Лионеля к работе, „ он сам предпочитает атлетические игры классическим наукам… Я же нахожу, что в Англии слишком много места отведено этим играм, и не желаю, чтобы весь мозг моего сына сосредоточивался в его мускулах. Его умственные способности должны развиваться…»
— «В ущерб его физического развитию?» перебил сэр Чарльз. — «Неужели нельзя равномерно развивать и то и другое?»
— «Таково мое намерение и такова моя цель,» произнес торжественно м-р Велискурт — «но м-р Монтроз ни по своему темпераменту, ни по-своему воспитанно не пригоден для исполнения моей задачи. Дело в том, что он наотрез отказался руководствоваться составленным мною конспектом, определяющим летние занятия моего сына, и осмелился сказать мне, — слышите, мне! — что Лионель не в состоянии пройти подобный курс, что абсолютный отдых для мальчика безусловно необходим! Нет сомнения, что он на этом настаивал и в виду собственного своего удобства! … В добавок я узнал, к великому своему смущению, что Монтроз до сих пор суеверно верит в миф христианства, верит в какого-то легендарного Бога, Создателя вселенной, и наконец верит и в бессмертие души!» Тут м-р Велискурт уже не мог удержаться от смеха. «Конечно, это слишком нелепо, чтобы даже вызвать негодование, — но в деле воспитания ребенка нельзя быть слишком осторожным… и все же мне досадно, что я раньше не слыхал о диких, отсталых взглядах этого Монтроза.
М-р Велискурт взглянул на часы
— «Извините, если покину вас на несколько минут,» — сказал он, вставая, — «теперь 9-ть часов, и я велел Монтрозу явиться ко мне в кабинет, к этому времени, чтобы получить причитавшееся ему жалованье. Завтра, рано поутру, он уедет с первым дилижансом.
Мистрис Велискурт тоже встала и плавною грациозною поступью, не спеша, направилась к дверям.
— «Пойдемте лучше ко мне в гостиную, сэр Чарльз, поболтаем вместе,» — томно сказала она взглянув на него через плечо и одарив его одной из своих ослепительных улыбок… -«Мне думается что вы неособенно торопитесь назад в Вормут»
— «Нет, — теперь не тороплюсь… ”- промолвил он с ответной улыбкой, и пошел за ней…
Пройдя через большую, пустую залу, они вошли в красивую, изящно убранную комнату, из огромных окон которой открывался чудный вид на всю окрестность.
М-р Велискурт отправился в противоположную сторону и вошел в маленькую каморку, бывшую раньше кладовой, а теперь превращенную в нечто вроде кабинета. Здесь Монтроз уже ожидал его.
Монтроз был очень бледен, и губы его были крепко сжаты. Проходя мимо него, Велискурт небрежно кивнул ему головой, затем сел за свой письменный стол, из которого вынул чековую книжку, и, обозначив на чеки цифру выше суммы, которая причиталась Монтрозу — подал ему листок. Молодой человек, взглянув на него, весь вспыхнул.
— «Благодарю вас, м-р Велискурт,» — сказал он, «я покорнейше прошу вас выдать точную сумму, ни гроша лишнего.»
— «Как!» насмешливо воскликнул Велискурт. «Шотландец и отказывается от вознаграждения! Уж в самом деле не настал ли век чудес?».
Монтроз страшно побледнел, но сумел совладеть с собою.
— «Думайте, что вам угодно о Шотландцах», сказал он спокойно. — «Они обойдутся без вашего к ним расположения, и в моем заступничестве, конечно, не нуждаются. Я отказываюсь принять то, что я не заработал, — в этом трудно усмотреть чудо. Я не чувствую против вас ни малейшего раздражения: — отказав мне, вы только предупредили мое собственное намерение — здесь оставаться дольше я бы не мог — не хочу делаться соучастником преступления детоубийства.»
Если бы бомбу вдруг разорвало посреди маленькой комнаты, м-р Велискурт не был бы больше ошеломлен… Он вскочил со стула и стремительно кинулся на Монтроза.
— «Что — что,» задыхаясь от бешенства, произнес он дрожащим голосом, «де-то-дето-убийство, так ли мне послышалось? Дето-убийство!»
— «Могу повторить эти слова,» спокойно сказал Монтроз — но голубые глаза сверкнули зловещим огнем и судорожно задрожали бледные губы — детоубийство!… Запомните — их, вдумайтесь в них! У вас только один ребенок, мальчик хороший, любящий, способный, восприимчивый, слишком восприимчивый! И вы его губите своими суровыми предписаниями, своей зловредной «системою» воспитания! Вы лишаете его всех тех развлечений, который необходимы для его здоровья, вы не даете ему товарищей его лет, вы поставили его молодую жизнь в такие рамки, что эта жизнь превратилась в ежеминутную пытку — и я утверждаю, что вы над ним совершаете убийство, медленное, быть может, но несомненное. Всякий врач, хоть не много сведущий в своем деле, подтвердить вам то, что говорю я теперь — т. е. всякий врач, для которого правда дороже гонорара.»
М-р Велискурт схватил чек, только что им подписанный, разорвал его на клочки, открыл другой ящик своего бюро, вынул из него горсть бумажек и золотых и, сосчитав, кинул их на столь.
— «Вот ваши деньги, — берите их, и чтобы вашего духа здесь не было, слышите!» проговорил он, голосом хриплым от сдержанного бешенства, — «и прежде нежели осмелитесь снова предлагать себя в воспитатели сыну джентльмена, научитесь знать свое место и обуздывать вашу проклятую шотландскую гордыню! А теперь — ни слова больше! — вон!»
Гордо откинув назад голову, Монтроз смотрел на своего «бывшего господина» презрительным, испытующим взглядом бойца, готовящегося вступить в бой, — глаза его злобно сверкнули, рука сама собою поднялась — но вдруг воспоминание чего-то ему дорогого промелькнуло в душе его… он сдержал свой безумный порыв, приподнятой рукой взял свое жалованье, и молча вышел из комнаты.
Джон Велискурт захохотал злобным смехом.
— «Эх, ты, дерзкий щенок!» бормотал он, «и подумаешь, что подобные субъекты получают университетские дипломы и всякие рекомендации! Изумительно! Конечно, обман и протекция — больше ничего!… Ленивый, ничего не знающий хвастунишка, худшего товарища для Лионеля нельзя было и придумать! С ним Лионель только научился даром тратить время. Я очень доволен, что профессор Кадмон-Гор изъявил согласие пробыть у нас каникулярное время-конечно, обойдется это мне весьма дорого — но за то он сумеет исправить ошибки Монтроза, и скоро подвинет вперед Лионеля. На подобного человека вполне положиться можно и в отношении вопросов религиозных».
Размышления о скором прибытии знаменитого профессора благотворно подействовали на м-ра Велискурта: он на столько успокоился, что направился в гостиную, где думали найти жену и сэра Чарльза. Однако, в комнате никого не оказалось. По словам прислуги, сэр Чарльз несколько минут как уехал, а мистрис Велискурт одна вышла в сад.
М-р Велискурт встал у открытого окна, вдыхая в себя ароматный летний воздух: утренний дождь сильно промочил землю, а он терпеть не моги ходить по сырости поди мокрой листвой деревьев. Месяц стоял уже высоко на небе и светил-но он не были ценитель лунных освещений… Благоговейная, таинственная тишина ночи сходила на землю. М-р Велискурт этой тишины положительно не переносил… Он закашлял намеренно… кашляли громкими, резким, крикливыми кашлем, и действительно одним этим звуком он уже нарушил гармонию чудной, поэтичной картины, в которой леса, и горы, и тучи, и небо, и месяц, — все слилось в одну дивную красоту. Своими кашлем м-р Велискурт точно ввел в то, что было чисто, идеально, элемент прозаичной, обыденной жизни, и — он вспомнил, что жены его все нет… Сад был большой, совершенно запущенный. Хотя вновь взятый садовники всячески старался приводить его в порядок, но он успевал лишь чистить и прокладывать дорожки — и был бессилен в борьбе с природой, которая по своему раскинула и убрала деревья и кусты, и на все наложила свой особый отпечаток художественной красоты.
Дикий, заросший сад, видно, полюбился мистрис Велискурт — в нем она проводила почти все свое время. Однако, с тех пор как стоял м-р Велискурт у окна, ее в саду нигде не было заметно. Вдруг издалека донеслись до его слуха, сперва чуть слышно, затем совсем ясно, слова какой-то веселенькой народной песни, которую она где-то запела.
