Эрих Ремарк - Возлюби ближнего своего
— Кто-то, у кого такая же каморка. Только с клопами, — сказал писарь. — По всей вероятности, из зависти.
Обер-комиссар засмеялся. Затем он заметил, что Керн все еще находится в комнате.
— Уведите его вниз! Вы, конечно, знаете, что вас ожидает: четырнадцать суток ареста, а затем высылка. — Он зевнул еще раз. — Ну, я пойду, съем гуляш и выпью кружку пива.
Керна привели в клетушку, где кроме него сидели пять заключенных, в том числе и поляк. Через четверть часа привели и Штайнера. Он присел рядом с Керном.
— Первый раз под арестом, мальчик?
Керн кивнул.
— Ну и как? Чувствуешь себя убийцей, правда?
Керн скривил губы.
— Приблизительно. Но я как раз такой и представлял себе тюрьму.
— Это еще не тюрьма, — наставительно произнес Штайнер. — Это просто арест. Тюрьма придет позже.
— Ты уже был в ней?
— Да. Первый раз ты примешь это близко к сердцу. Потом — нет. Особенно зимой. Во всяком случае, будешь спокоен на время. Человек без паспорта — это все равно, что труп в отпуске. Остается один выход — покончить с собой.
— Ну, а с паспортом? Имея паспорт, ты все равно нигде за границей не получишь работу.
— Конечно, нет. Но у тебя будет право подыхать с голоду спокойно, а не в постоянной тревоге. А это уже что-то.
Керн уставился глазами в одну точку.
Штайнер похлопал его по плечу.
— Выше голову, мальчик. Все-таки тебе повезло: ты живешь в двадцатом веке — веке культуры, прогресса и человечности.
— А здесь, собственно, дадут что-нибудь поесть? — спросил маленький лысый человек, сидевший в углу на нарах, — Хотя бы кофе?
— Вы только позвоните кельнеру, — ответил Штайнер. — Он принесет меню. Здесь имеется четыре меню для выбора. И, конечно, икра.
— Здесь едят отшень плохо, — сказал поляк.
— А, да это наш Иисус Христос! — Штайнер с интересом посмотрел на него.
— Ты что, профессиональный узник?
— Отшень плохо, — повторил поляк. — И так мало…
— О боже! — произнес лысый из угла, — А у меня в чемодане жареная курочка. Когда они отпустят нас отсюда?
— Через четырнадцать дней, — ответил Штайнер. — Это обычное наказание для эмигрантов, не имеющих документов. Правда, Иисус Христос? Ты же это знаешь!
— Да, четырнадцать, — подтвердил поляк, — или больше. Есть… очень плохо. Очень мало. Жидкий суп.
— Черт возьми! За это время моя курочка протухнет. — Лысый застонал. — Мой первый цыпленочек за два года. Скопил, собирая грош за грошем. А сегодня в обед собирался его съесть.
— Подождите с причитаниями до вечера, — сказал Штайнер. — А вечером можете считать, что вы его уже съели, и вам станет легче.
— Что? Что за чепуху вы несете? — Человек возбужденно уставился на Штайнера. — Вы считаете, что это то же самое, болван? Даже если я его и не ел? Кроме того, я бы оставил себе на завтрак кусочек задней части.
— Тогда подождите до завтрашнего полдня.
— Я бы совсем не горевал, — заявил поляк. — Никогда не ем цыплят.
— А чего тебе горевать. У тебя же в чемодане нет жареного цыпленка! — набросился на него человек из угла.
— Даже если б у меня и был! Я их никогда не ем. Не выношу цыплят. Меня воротит от них! — Поляка охватило веселье — он достал расческу и начал расчесывать свою бородку. — Для меня бы этот цыпленок ничего не значил.
— О боже, это же никому не интересно! — сердито закричал лысый.
— Даже если бы цыпленок был здесь, я бы не стал его есть, — победно заявил поляк.
— О боже! Вы слышали что-либо подобное! — Обладатель курочки в отчаянии закрыл лицо руками.
— К жареным курочкам он равнодушен, — сказал Штайнер. — Наш Иисус Христос совершенно неуязвим. Диоген[1] двадцатого века!
— Ну, а что вы скажете насчет отварной?
— Тоже не ем, — уверенно ответил поляк.
— А фаршированной?
— Вообще никаких! — Поляк сиял.
— Я сойду с ума! — завыл измученный обладатель цыпленка.
Штайнер обернулся.
— А яйца? Иисус Христос, куриные яйца?
Улыбка исчезла.
— Яички, да! Яички с удовольствием! — На его лице с общипанной бородкой замерцало голодное выражение. — С большим удовольствием!
— Слава богу! Наконец-то, брешь в совершенстве!
— Яички очень люблю, — уверял поляк. — Четыре штуки, шесть штук, двенадцать штук; шесть штук — всмятку, остальные — жареные. С жареным картофелем и салом.
— Я не могу больше этого слушать! Прибейте его к кресту, этого прожорливого Христа! — заорал обладатель цыпленка.
— Господа, — раздался приятный бас с русским акцентом. — Зачем так волноваться из-за недостижимого. У меня с собой есть бутылка водки. Хотите попробовать? Водка согревает сердце и улучшает настроение.
Русский откупорил бутылку, сделал пару глотков и передал ее Штайнеру. Тот немного отпил и передал дальше. Керн покачал головой.
— Пей, мальчик, — сказал Штайнер. — Стоит выпить. Должен научиться и этому.
— Водка — очень хорошо, — подтвердил поляк.
Керн сделал глоток и передал бутылку поляку, который привычным движением поднес ее ко рту.
— Он ее всю вылакает, этот любитель яиц, — зарычал обладатель курочки и вырвал у поляка бутылку. — Тут немного осталось, — с сожалением сказал он русскому, после того как немного выпил.
Тот махнул рукой.
— Ничего. Самое позднее — сегодня вечером я уже выйду отсюда.
— Вы уверены в этом? — спросил Штайнер.
Русский сделал небольшой поклон.
— К сожалению, но почти уверен. У меня, как у русского имеется нансеновский паспорт[2].
— Нансеновский паспорт, — повторил поляк с уважением. — Ну, тогда вы, конечно, относитесь к аристократам среди людей без отечества.
— Я очень сожалею, что вы не находитесь в таком же положении, — вежливо ответил русский.
— У вас было преимущество, — заметил Штайнер. — Вы были первыми. На вас смотрели с большим состраданием. Нам тоже сочувствуют, но мало. Нас жалеют, но мы для всех обуза, и наше присутствие нежелательно.
Русский пожал плечами. Затем он подал бутылку последнему, кто находился в комнате и до сих пор сидел молча.
— Пожалуйста, выпейте и вы глоток.
— Спасибо, — сказал человек, делая отрицательный жест. — Я не принадлежу к людям вашей категории.
Все посмотрели на него.
— У меня есть настоящий паспорт, родина, вид на жительство и разрешение на работу.
Все замолкли.
— Извините за вопрос, — нерешительно спросил русский через некоторое время, — но почему же вы тогда здесь?
— Из-за моей профессии, — ответил человек высокомерно. — Я не какой-нибудь ветреный беженец без документов. Я всего лишь карманный вор и шулер и пользуюсь всеми гражданскими правами.
В обед дали фасолевый суп без фасоли. Вечером то же пойло, которое на сей раз называлось кофе; к нему дали по куску хлеба. В семь часов загремела дверь. Увели русского, как он и предсказывал. Он распрощался со всеми, словно со старыми знакомыми.
— Через четырнадцать дней я загляну в кафе «Шперлер», — сказал он, обращаясь к Штайнеру. — Может быть, вы уже будете там, и я узнаю кое-какие новости. До свидания.
В восемь часов полноправный гражданин и карточный шулер все-таки решил присоединиться к обществу. Он вытащил пачку сигарет и пустил ее по кругу. Все закурили. Благодаря сумеркам и огонькам сигарет комната стала казаться почти родной. Карманный вор объяснил, что его только взяли на проверку, не натворил ли он чего-либо за последние полгода. Он не думает, чтобы что-нибудь всплыло. Затем он предложил сыграть и, будто волшебник, вытащил из своей куртки колоду карт.
Стемнело, но электрический свет еще не зажигали. Шулер был готов и к этому. Таким же магическим движением он вытащил из карманов свечу и спички. Свечу приклеили к выступу стены. Она осветила комнату тусклым, мерцающим светом.
Поляк, Цыпленок и Штайнер придвинулись ближе.
— Мы, конечно, играем не на деньги? — спросил Цыпленок.
— Само собой. — Шулер улыбнулся.
— Ты не будешь играть с нами? — спросил Штайнер Керна.
— Я не умею.
— Должен научиться, мальчик. Что же ты будешь делать по вечерам?
— Только не сегодня. Может быть, завтра.
Штайнер обернулся. В слабом свете свечи его морщины казались более глубокими.
— Что-нибудь не так?
Керн покачал головой.
— Нет. Просто немного устал. Пойду лягу на нары.
Шулер уже тасовал карты. Он проделывал это очень элегантно. В его руках карты, шурша, ложились одна на другую.
— Кто сдает? — спросил Цыпленок.
Человек с правами гражданства пустил колоду по кругу. Поляк вытащил девятку, Цыпленок — даму. Штайнер и шулер — по тузу.
Шулер быстро взглянул на Штайнера.
