Ивлин Во - Возвращение в Брайдсхед
Когда я заговорил с ним об этом, он сказал:
– Не могу выносить всю эту публику.
Но только когда «вся эта публика» уехала и он остался лицом к лицу со своими домашними, произошел срыв.
По заведенному порядку поднос для коктейлей ставили в гостиной ровно в шесть; каждый наливал себе что хотел, а когда мы уходили одеваться к ужину, поднос уносили; позднее, уже перед самым ужином, коктейли появлялись снова, теперь уже разносимые лакеями.
После чая Себастьян исчез; свет померк, и я провел следующий час, играя в ма-джонг с Корделией. В шесть часов я сидел в гостиной один, как вдруг он вошел с хмурой гримасой, которую я слишком хорошо знал, и в голосе его, когда он заговорил, была знакомая мне пьяная хрипота.
– Что, коктейли еще не принесли? – Он неуклюже дернул сонетку. Я спросил:
– Где вы были?
– Наверху у няни.
– Не верю. Вы пили где-то.
– Я сидел у себя в комнате и читал. У меня насморк. Сегодня хуже.
Когда появился поднос, он плеснул себе в стакан джина и вермута и унес. Я пошел за ним, но наверху он захлопнул у меня перед носом дверь своей комнаты и повернул ключ.
Я вернулся в гостиную, полный тоски и дурных предчувствий.
Собралась семья. Леди Марчмейн спросила:
– Куда запропастился Себастьян?
– Он пошел к себе и лег. У него разыгралась простуда.
– Ах господи, надеюсь, это не инфлуэнца. Последние дни я замечала, что его как будто бы лихорадит. Ему ничего не нужно?
– Нет. Он просил, чтобы его ни в коем случае не беспокоили.
У меня мелькнула мысль поговорить с Брайдсхедом, но его суровая, гранитная маска исключала всякую откровенность. С горя я сказал перед ужином Джулии:
– Себастьян пьет.
– Что вы! Он даже не спускался за коктейлем.
– Он пьет у себя в комнате с самого обеда.
– Вот скука. Какое странное занятие. Он сможет выйти к ужину?
– Нет.
– Ну, придется вам о нем позаботиться. Это не мое дело. Часто он этим занимается?
– В последнее время часто.
– Как это скучно.
Я попробовал толкнуть дверь Себастьяна, убедился, что она заперта, и от души понадеялся, что он спит, но, вернувшись к себе в комнату из ванной, застал его сидящим у моего камина. Он был совсем одет к ужину, не считая ботинок, но галстук его был повязан криво, а волосы торчали дыбом; лицо его пылало, глаза чуть заметно косили. Речь его звучала невнятно.
– Чарльз, вы были правы. Не у няни. Пил виски здесь. В библиотеке теперь нет, раз гости уехали. Все уехали, одна мама. Я, кажется, сильно пьян. Думаю, пусть мне лучше принесут чего-нибудь сюда поесть. Чем ужинать с мамой.
– Ложитесь в постель, – сказал я ему. – Я объясню, что вы чувствуете себя хуже.
– Гораздо хуже.
Я отвел его к нему в комнату, которая была рядом с моей, и попытался уложить в постель, но он остался сидеть перед туалетным столиком, разглядывая свое отражение и стараясь перевязать галстук. На письменном столе у камина стоял графин, до половины наполненный виски. Я взял его, думая, что Себастьян не увидит, но он рывком обернулся от зеркала и сказал:
– Поставьте на место.
– Не будьте ослом, Себастьян. Вы уже достаточно выпили.
– А вам-то какое дело? Вы здесь только гость, мой гость. И я пью что хочу в моем собственном доме. Он готов был полезть в драку.
– Ну хорошо, – сказал я, ставя графин на место, – только бога ради не показывайтесь никому на глаза.
– Не ваша забота. Вы приехали сюда как мой друг, а теперь шпионите за мною по маминому поручению, я знаю. Так вот, можете убираться и передайте ей от меня, что впредь я сам буду выбирать себе друзей, а она пусть сама выбирает себе шпионов, мне они не нужны.
Так я его оставил и спустился к ужину.
– Я был у Себастьяна, – объявил я. – Его простуда разыгралась не на шутку. Он лег в постель и сказал, что ему ничего не нужно.
– Бедняжка Себастьян, – сказала леди Марчмейн. – Надо ему выпить стакан горячего виски. Я схожу погляжу, как он.
– Не ходи, мама, я пойду, – сказала Джулия, поднимаясь.
– Пойду я, – сказала Корделия, которая ужинала сегодня со взрослыми по случаю отъезда гостей. И прежде чем кто-либо мог ее остановить, она уже была на пороге и скрылась за дверью.
Джулия встретилась со мною взглядом и чуть заметно печально пожала плечами.
Через несколько минут Корделия вернулась, и лицо ее было очень серьезно.
– Нет, ему ничего не надо, – сказала она.
– Ну а как он?
– Не знаю, конечно, но по-моему, он очень пьян, – ответила она.
– Корделия!
И тут девочку разобрал смех.
– «Сын маркиза не привык к вину», – бормотала она, хихикая. – «Карьера образцового студента под угрозой».
Чарльз, это правда?
Да.
Тут объявили, что ужинать подано, и все пошли в столовую; там эта тема не затрагивалась.
Когда мы с Брайдсхедом остались одни, он спросил:
– Вы, кажется, сказали, что Себастьян пьян?
– Да.
– Какое неподходящее время он выбрал. Вы не могли его удержать от этого?
– Нет.
– Да, – согласился Брайдсхед, – вероятно, это было невозможно. Я однажды видел пьяным отца в этой самой комнате. Мне тогда было не больше десяти. Невозможно удержать человека, если он хочет напиться. Наша мать не могла удержать отца.
Он говорил в своей всегдашней странно-безличной манере. Чем ближе я знакомился с этой семьей, тем непостижимее они мне казались.
– Сегодня вечером я попрошу маму почитать нам вслух.
В доме был обычай, как я узнал позднее, слушать чтение леди Марчмейн, всякий раз как в семье оказывалось что-нибудь неблагополучно. У нее был красивый голос и большая живость выражения. В тот вечер она читала «Мудрость патера Брауна». Джулия разложила перед собой на табуреточке маникюрные принадлежности и старательно перекрывала лаком ногти;
Корделия гладила ее болонку; Брайдсхед раскладывал пасьянс; я сидел без дела, рассматривая живописную группу, которую они составляли, и сокрушаясь по своем отсутствующем друге.
Но ужасы этого дня еще не кончились.
Леди Марчмейн Имела обыкновение, когда в доме были только свои, заходить перед сном в часовню. Она как раз закрыла книгу и предложила пойти туда, когда распахнулась дверь и вошел Себастьян. Он был одет точно так, как при нашем последнем разговоре, только вместо румянца его лицо заливала смертельная
– Пришел извиниться, – пробормотал он.
– Себастьян, дорогой, будь добр, вернись к себе в комнату, – сказала леди Марчмейн. – Мы успеем поговорить утром.
– Не перед вами. Пришел извиниться перед Чарльзом. Я по-свински с ним обошелся, а он мой гость. Мой гость и мой единственный друг, а я обошелся с ним по-свински.
Холодок пробежал по столовой. Я отвел Себастьяна в его комнату; его родные пошли к молитве. Наверху я заметил, что графин уже пуст.
– Вам пора лечь спать, – сказал я. Тогда Себастьян заплакал.
– Почему, почему вы принимаете их сторону против меня? Я знал, что так будет, если я вас познакомлю. Почему вы шпионите за мной?
Он говорил еще много такого, что мне мучительно вспоминать даже теперь, через двадцать лет. Наконец мне удалось его уложить, он уснул, и я печально отправился к себе.
На следующее утро он вошел ко мне чуть свет, когда весь дом еще спал; он раздернул шторы, и, проснувшись от этого звука, я увидел его – он стоял ко мне спиной, одетый, курил и глядел в окно туда, где длинные рассветные тени лежали на росе и первые птицы пробовали голоса среди распускающейся листвы. Я заговорил, он обернулся, и на лице его я не нашел ни малейших следов вчерашнего опустошения – это было свежее, хмурое лицо обиженного ребенка.
– Ну, – сказал я, – как вы себя чувствуете?
– Довольно странно. Наверно, я еще немного пьян. Я сейчас ходил на конюшню, думал взять автомобиль, но там все заперто. Мы уезжаем.
Он выпел воды из графина у моего изголовья, выбросил в окно сигарету и закурил новую; руки его дрожали, как у старика.
– Куда же вы собираетесь?
– Не знаю. Видимо, в Лондон. Можно мне поехать к вам?
– Разумеется.
– Ну хорошо. Одевайтесь. Вещи пусть пришлют поездом.
– Мы не можем так уехать.
– Мы не можем здесь оставаться. Он сидел на подоконнике и, отвернувшись, смотрел в окно. Потом вдруг сказал:
– Вон из труб кое-где идет дым. Наверно, уже отперли конюшни. Пойдем.
– Я не могу так уехать, – сказал я. – Я должен попрощаться с вашей матерью.
– Верный пудель.
– Просто я не люблю удирать.
– А мне нет дела. И я все равно удеру как можно дальше и как можно скорее. Можете сговариваться с моей матерью о чем хотите, я не вернусь.
