Эрнест Хемингуэй - Иметь и не иметь
Потом он увидел, что стоит на пороге бара. В голове у него был звон, и переполненная комната не стояла на месте, а слегка кружилась, и его тошнило. Толпа смотрела на него. Широкоплечий молодой человек стоял с ним рядом.
— Слушайте, — говорил он, — нечего вам тут скандалить. Довольно, что эти пьяницы дерутся тут целый вечер.
— Кто меня ударил? — спросил Ричард Гордон.
— Я вас ударил, — сказал дюжий молодой человек. — Этот господин — наш постоянный посетитель. Нечего вам бесноваться по-пустому. Нечего затевать тут драки.
Нетвердо стоя на ногах, Ричард Гордон увидел, что профессор Мак-Уолси отделился от толпы у стойки и идет к нему.
— Мне очень жаль, — сказал он. — Я вовсе не хотел, чтоб вас били. Я вполне понимаю ваши чувства…
— Скотина! — сказал Ричард Гордон и шагнул к нему. Это было последнее, что он мог вспомнить, потому что дюжий молодой человек стал в позицию, слегка опустив плечи, и двинул его снова, и на этот раз он повалился ничком на цементный пол. Дюжий молодой человек повернулся к профессору Мак-Уолси.
— Теперь все в порядке, док, — сказал он гостеприимным тоном. — Больше он к вам не будет приставать. А чего он, собственно, хотел?
— Я должен отвезти его домой, — сказал профессор Мак-Уолси. — Он оправится?
— Еще бы.
— Помогите мне втащить его в такси, — сказал профессор Мак-Уолси. Они подхватили Ричарда Гордона с двух сторон и с помощью шофера уложили его на сиденье допотопного фордика.
— Вы уверены, что он оправится? — спросил профессор Мак-Уолси.
— Когда захотите привести его в чувство, дерните его как следует за уши. И спрысните водой. Как бы только он не начал драться, когда придет в себя. Смотрите, чтобы он не схватил вас, док.
— Нет, — сказал профессор Мак-Уолси. Голова Ричарда Гордона, неестественно запрокинутая, лежала на сиденье, и при каждом дыхании из горла у него вырывался хриплый, прерывистый шум. Профессор Мак-Уолси подложил ему руку под голову и поддерживал ее, чтобы она не колотилась о стенку машины.
— Куда ехать? — спросил шофер.
— На другой конец города, — сказал профессор Мак-Уолси. — Мимо парка. Потом по той улице, где торгуют краснобородками.
— Роки-Род? — спросил шофер.
— Да, — сказал профессор Мак-Уолси. У первого кафе, которое попалось им по дороге, профессор Мак-Уолси велел шоферу остановиться. Он хотел зайти купить сигарет. Он осторожно опустил голову Ричарда Гордона на сиденье и пошел в кафе. Когда он вернулся и хотел снова сесть в машину, Ричарда Гордона там не оказалось.
— Где он? — спросил он шофера.
— Вон идет по улице, — сказал шофер.
— Догоните его.
Когда такси поравнялось с Ричардом Гордоном, который, шатаясь, шел по тротуару, профессор Мак-Уолси вылез и подошел к нему.
— Садитесь, Гордон, — сказал он. — Мы едем домой. Ричард Гордон посмотрел на него.
— Мы? — сказал он, покачнувшись.
— Я хочу, чтобы вы сели в такси и поехали домой.
— Убирайтесь к черту.
— Вы все-таки сядьте, — сказал профессор Мак-Уолси. — Я хочу, чтоб вы благополучно добрались до дому.
— Где ваша банда? — спросил Ричард Гордон.
— Какая банда?
— Ваша банда, которая избила меня.
— Это вышибала. Я не знал, что он хочет вас ударить.
— Врете, — сказал Ричард Гордон. Он нацелился кулаком в красное лицо человека, стоявшего перед ним, но промахнулся. Он потерял равновесие и упал на колени, потом медленно встал. Он ободрал колени о камень тротуара, но не заметил этого.
— Становитесь, будем драться, — сказал он запинаясь.
— Я никогда не дерусь, — сказал профессор Мак-Уолси. — Садитесь в такси, я с вами не поеду.
— Идите к черту, — сказал Ричард и пошел по улице.
— Пусть идет, — сказал шофер. — Ничего с ним не случится. Он уже вполне оправился.
— Вы думаете?
— Конечно, — сказал шофер. — Он уже как ни в чем не бывало.
— Я все-таки неспокоен за него, — сказал профессор Мак-Уолси.
— Без драки вы его не заставите сесть, — сказал шофер. — Пускай идет. Он в полном порядке. Это что, ваш брат?
— В некотором роде, — сказал профессор Мак-Уолси.
Он смотрел, как Ричард Гордон, пошатываясь, шел по улице и наконец скрылся в тени больших деревьев, ветви которых спускались так низко, что вросли в землю, точно корни. В мыслях профессора Мак-Уолси при этом было мало приятного. Это смертный грех, подумал он, тяжкий и незамолимый грех, и величайшая жестокость, и если даже формально все это в конце концов может быть узаконено религией, я сам не могу себе этого простить. С другой стороны, хирург не может прерывать операцию из страха причинить пациенту боль. Но почему все эти операции в жизни делаются без наркоза? Если бы я был лучше, чем я есть, я позволил бы ему избить меня. Ему бы стало легче от этого. Бедный, глупый человек. Бедный, бездомный человек. Мне не надо было отпускать его, но я знаю, что это для него слишком тяжело. Я полон стыда и отвращения к самому себе, и я жалею о том, что сделал. Все это еще может обернуться очень скверно. Но не нужно думать об этом. Я сейчас опять прибегну к наркозу, который спасал меня семнадцать лет, но теперь уже скоро мне не понадобится. Хотя возможно, что это уже стало пороком и я только придумываю для него оправдания. Но, во всяком случае, я к этому пороку хорошо приспособлен. Если б только я мог как-нибудь помочь этому бедному человеку, которого я обидел.
— Отвезите меня назад, к Фредди, — сказал он.
Глава двадцать третья
Катер береговой охраны, ведший на буксире «Королеву Кончей», шел узким проходом между рифом и островами. Во время прилива поднялся легкий северный ветер, и катер качало на волнах, но белая лодка легко и послушно шла за буксиром.
— Если ветер не покрепчает, все будет в порядке, — сказал командир катера береговой охраны. — Лодка очень легка на ходу. Хорошие лодки строил покойный Робби. Вы что-нибудь поняли из того, что он говорит?
— Он просто заговаривается, — сказал помощник. — Он в бреду.
— Умрет, вероятно, — сказал командир. — Такая рана в живот. Как вы думаете, этих четырех кубинцев он убил?
— Кто знает? Я его спрашивал, но он не понял, о чем я говорю.
— Может, еще раз попытаться его расспросить? Пойдем взглянем, как он там.
Оставив рулевого у штурвала, они вошли в командирскую каюту за штурвальной рубкой. Там на железной койке лежал Гарри Морган. Глаза у него были закрыты, но он открыл их, как только командир тронул его за плечо.
— Как вы себя чувствуете, Гарри? — спросил его командир. Гарри посмотрел на него и ничего не сказал.
— Что-нибудь вам нужно, скажите? — спросил его командир.
Гарри Морган смотрел на него.
— Он вас не слышит, — сказал помощник.
— Гарри, — сказал командир. — Может, вам дать чего-нибудь?
Он смочил полотенце водой из графина, укрепленного в гнезде у койки, и приложил его к растрескавшимся губам Гарри Моргана. Они были сухие и черные. Глядя на него, Гарри Морган заговорил.
— Человек, — сказал он.
— Понимаю, — сказал командир. — Говорите, говорите.
— Человек, — сказал Гарри Морган очень медленно, — не имеет не может никак нельзя некуда. — Он остановился. Его лицо по-прежнему ничего не выражало.
— Говорите, Гарри, — сказал командир. — Расскажите нам, кто это сделал? Как это все случилось?
— Человек, — сказал Гарри, пытаясь что-то объяснить, глядя прямо на него своими узкими глазами.
— Четыре человека, — сказал командир, желая помочь ему. Он снова смочил ему губы, выжимая полотенце, так что несколько капель попало в рот.
— Человек, — поправил Гарри; потом остановился.
— Ну, хорошо. Человек, — сказал командир.
— Человек, — сказал Гарри снова, очень медленно, без всякого выражения, с трудом шевеля пересохшими губами. — Как все идет теперь как все стало теперь что бы ни было нет.
Командир посмотрел на помощника и покачал головой.
— Кто это сделал, Гарри? — спросил помощник. Гарри посмотрел на него.
— Не надо себя морочить, — сказал он. Командир и помощник оба наклонились над ним. Вот сейчас он скажет. — Все равно что на машине переваливать через горы. По дороге там, на Кубе. По всякой дороге. Везде. Так и тут. Как все идет теперь. Как все стало теперь. Ненадолго да конечно. Может быть. Если повезет. Человек. — Он остановился. Командир опять покачал головой, глядя на помощника; Гарри Морган посмотрел на него без всякого выражения. Командир снова смочил Гарри губы. На полотенце остался кровавый след.
— Человек, — сказал Гарри Морган, глядя на них обоих. — Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек один. — Он остановился. — Все равно человек один не может ни черта.
Он закрыл глаза. Потребовалось немало времени, чтобы он выговорил это, и потребовалась вся его жизнь, чтобы он понял это.
