Эмиль Золя - Западня
Встреча с хозяином дома произошла в привратницкой у Бошей. Г-н Мареско, крупный торговец ножевыми товарами с улицы Мира, был когда-то бродячим точильщиком. Говорили, что с тех пор он сколотил не один миллион. У этого крепкого, ширококостного пятидесятипятилетнего мужчины, носившего орден в петлице, были тяжелые, грубые руки рабочего; ему доставляло огромное удовольствие отбирать ножи и ножницы у своих жильцов и самолично точить их ради развлечения. Его считали человеком не гордым; бывало, он часами сидел в темных конурках своих привратников, проверяя с ними счета. Там он решал и все дела. Купо застали его за грязным столом г-жи Бош, которая жаловалась хозяину, что швея с третьего этажа по лестнице «А» отказалась платить за квартиру да еще обозвала ее неприличным словом. Когда договор был подписан, хозяин пожал кровельщику руку. Рабочих он уважает. В прежние времена ему самому пришлось здорово поработать. Но трудом можно всего добиться. Пересчитав двести пятьдесят франков — плату за первое полугодие, — хозяин опустил ее в свой обширный карман и принялся вспоминать старину, с гордостью показывая на орден.
Между тем Жервеза была немного смущена поведением Бошей. Они делали вид, будто вовсе с ней не знакомы. Оба лебезили перед хозяином, угодливо гнули спину, ловили каждое его слово и все время кивали головой. Вдруг г-жа Бош проворно выскочила за дверь и разогнала стаю ребятишек, барахтавшихся в грязи перед колонкой: из открытого крана била струя воды, заливая мощеный двор; а когда привратница степенно возвращалась обратно, прямая и строгая, внушительно шелестя юбками и медленно обводя взглядом многочисленные окна, словно проверяя, все ли в порядке, она с достоинством поджимала губы, — ведь теперь ей дана власть вершить судьбы трех сотен жильцов. Бош снова завел речь о швее с третьего этажа; он говорил, что ее пора бы выселить, и высчитывал просроченные ею платежи с важным видом управляющего, который блюдет свой авторитет. Г-н Мареско одобрил предложение выселить швею, но решил подождать до конца полугодия. Все-таки жестоко выгонять людей на улицу, тем более что хозяин ни гроша на этом не выгадает. И Жервеза с дрожью подумала, что ее тоже могут вот так взять и вышвырнуть на улицу, если какое-нибудь несчастье помешает ей заплатить в срок. В закопченной привратницкой, заставленной грязной мебелью, было темно и сыро, как в погребе; свет из единственного окошка падал на портняжный стол и освещал старый сюртук, расстеленный для перелицовки. Дочурка Бошей Полина, рыженькая четырехлетняя девочка, сидя прямо на полу, терпеливо смотрела, как жарится телятина, и с наслаждением вдыхала густой кухонный чад.
Господин Мареско снова пожал руку Купо, а тот напомнил ему, что в лавке нужно сделать ремонт, ведь хозяин сам обещал поговорить об этом позже. Но тут г-н Мареско рассердился: ничего он не обещал; где это видано, чтобы домовладелец оборудовал торговые помещения. Однако он все же согласился пойти осмотреть лавку вместе с Купо и Бошем. Прежний жилец, бакалейщик, съезжая с квартиры, забрал с собой полки, ящики, прилавок; комнаты стояли голые, потолки почернели, с растрескавшихся стен свисали обрывки грязных желтых обоев. И тут, в гулкой пустоте комнат, завязался горячий спор. Г-н Мареско кричал, что торговец должен сам обставлять свою лавку; а вдруг он пожелает отделать ее золотом, — что ж, хозяин обязан добывать ему золото? Затем он сослался на свой собственный магазин на улице Мира; он сам вложил в него больше двадцати тысяч франков. А Жервеза с чисто женским упорством повторяла все тот же довод, который казался ей неопровержимым: ведь квартиру он оклеил бы обоями, правда? Чем же это помещение отличается от квартиры? Она просит только побелить потолок и оклеить стены обоями — больше ничего.
Бош во время этих переговоров сохранял достойный и непроницаемый вид; он отворачивался, смотрел по сторонам и упорно молчал. Напрасно Купо делал ему знаки и подмигивал: Бош держался так, словно он не желает злоупотреблять своим влиянием на хозяина. Наконец физиономия Боша немного оживилась, он криво усмехнулся и слегка кивнул головой. Как раз в эту минуту взбешенный г-н Мареско, с горестным видом разжав пальцы, точно скупец, у которого вырвали золото из рук, уступил Жервезе и обещал побелить потолок и оклеить стены, но с условием — платить за обои пополам. И он тут же сбежал, ничего не желая больше слушать.
Когда Бош остался с Купо и Жервезой, он сразу изменил тон и стал дружески хлопать Купо по плечу. Каково? Ловко обтяпали дело! Если б не он, никогда бы им не добиться ни побелки, ни оклейки! Заметили они, как хозяин косился на него, спрашивая совета, и сразу согласился, стоило Бошу кивнуть? И Бош доверительно сообщил, что ведь, в сущности, настоящий-то хозяин дома он: он решает, кого надо выселить, сдает комнаты тем, кто ему приглянется, получает плату за квартиру и по неделям хранит деньги у себя в комоде. Вечером, чтобы отблагодарить Бошей, Купо сочли своим долгом послать им два литра вина. За такую услугу не жалко и заплатить.
Со следующего понедельника рабочие начали приводить лавку в порядок. Самым серьезным делом оказалась покупка обоев. Жервезе нравились светлые обои, серые с голубыми цветочками, от них комната станет веселей. Бош предложил ей пойти вместе с ним в магазин и выбрать самой. Но у него был строгий наказ от хозяина: обои должны стоить не дороже пятнадцати су за кусок. Битый час они торчали в магазине: Жервеза все засматривалась на очень миленькие обои по восемнадцать су, все другие казались ей отвратительными, и она приходила в отчаяние. Наконец Бош сдался; так и быть, он устроит ей это дело: хозяину можно поставить в счет лишний кусок. Возвращаясь домой, Жервеза купила пирожков для Полины. Она не любила оставаться в долгу, уж тот, кто окажет ей услугу, никогда не прогадает.
Лавку должны были закончить за четыре дня. Однако провозились битых три недели. Сначала хотели попросту отмыть фасад водой. Но старая бурая краска была до того грязна, до того уныла, что Жервеза не удержалась и решила перекрасить весь фасад в голубой цвет с желтыми прожилками. Словом, переделкам не было конца. Купо все еще не работал и приходил с утра посмотреть, как подвигается ремонт. Бош бросал недошитый пиджак или брюки, в которых он прометывал петли, и тоже являлся, чтобы приглядеть за рабочими. И оба целый день торчали в лавке, задрав головы, заложив руки за спину, курили, плевали, обсуждая каждый мазок маляров. Стоило вбить гвоздь, как начинались глубокомысленные рассуждения и бесконечные споры. Маляры, два здоровых добродушных детины, поминутно слезали со стремянок, становились посреди лавки и тоже принимали участие в спорах или, качая головой, часами разглядывали свою работу. Потолок они побелили довольно быстро, но окраску, казалось, никогда не закончат. Краска никак не хотела сохнуть. Маляры появлялись в девять часов утра, ставили ведерки в угол, окидывали взглядом начатую работу и исчезали — только их и видели. Они либо шли завтракать, либо заканчивали какую-то работенку на соседней улице. А бывало, и сам Купо уводил в кабачок всю братию: Боша, маляров и всех приятелей, которые встречались им по пути; так пропадал еще целый день. Жервеза просто из себя выходила. И вдруг за два дня все было сделано: краску покрыли лаком, стены оклеили обоями, выбросили весь мусор. Рабочие закончили дело шутя, посвистывая на своих стремянках или распевая во все горло.
Купо переехали немедленно. Первые дни, возвращаясь откуда-нибудь к себе, Жервеза радовалась, как ребенок. Переходя улицу, она улыбалась и замедляла шаги, любуясь своим домом. Среди длинного ряда темных фасадов она издали видела светлую прачечную с новенькой веселой вывеской, где на нежно-голубом фоне большими желтыми буквами было написано: «Стирка тонкого белья». В витрине, завешенной кисейными занавесками и оклеенной синей бумагой, чтобы оттенить белизну белья, были выставлены мужские рубашки и на тонкой проволоке висели женские чепчики со связанными тесемками. Жервеза находила свою небесно-голубую прачечную очень хорошенькой. Внутри вы тоже попадали в голубое царство: на обоях в стиле Помпадур были разбросаны беседки, увитые голубыми вьюнками; две трети комнаты занимал громадный гладильный стол, обитый толстым войлоком; по бокам он был задрапирован кретоном с крупными голубыми разводами, чтобы скрыть козлы. Жервеза присаживалась на табуретку и замирала от счастья, любуясь своей красивой, чистенькой мастерской и лаская взглядом каждую новую вещь. Но больше всего ее радовала чугунная печка, на которой накалялись сразу десять утюгов, стоявших вокруг огня на наклонных подставках. Жервеза то и дело становилась на колени и заглядывала в печку, боясь, как бы ее дуреха-ученица не напихала слишком много кокса: от этого может лопнуть чугун.
Помещение за лавкой было вполне приличное. Купо спали в первой комнате, там же стряпали и обедали; дверь в глубине вела прямо на двор. Кроватку Нана поставили в комнате направо — большом чулане, куда свет проникал сквозь круглое окно под самым потолком. А Этьена устроили в комнатке налево, вместе с грязным бельем, которое валялось на полу, связанное огромными узлами. Однако у квартиры был большой недостаток, хотя Купо сперва и не хотели в этом признаваться, — со стен сочилась сырость и уже с трех часов в заднем помещении становилось совсем темно.
