Герман Банг - Тине
— И не только она, вся их семья любила, — рыдала Софи. — До последнего денечка, — причитала она.
— Да, — подтверждал Берг, и червь точил его душу.
Потом он вставал и уходил.
Через пятнадцать минут он снова являлся спросить, нет ли каких известий из школы.
Известий не было.
И он уходил.
Он хотел сам увидеть, он хотел туда.
Но вместо того снова начинал описывать круги — он побывал в «Райской аллее», в переулке, пока наконец не увязался за лекарем и вместе с ним не взошел на крыльцо.
Тине первой услышала его, но не двинулась с места.
— Тине, Тине, — закричала мадам Бэллинг, и голос ее звенел от радости, — господин лесничий пришел, господин лесничий.
Снова мы вас увидели, снова мы вас увидели. — Мадам Бэллинг не могла остановиться.
— Тине, Тине, — еще раз крикнула она немного погодя, — это лесничий.
Тине вышла. Какую-то долю секунды она испытывала облегчение, глядя на его лицо, искаженное болью, бледное, измученное. «Он тоже страдает», — подумалось ей. Берг сперва молчал, потом заговорил, с трудом разлепив губы:
— Бэллинг тяжело болен…
— Да, ему с каждым днем становится все хуже.
Казалось, Берг умышленно не заходит в комнату Бэллинга; взгляд его поспешно обегал стены кухни.
— Вы бы зашли к нему, — сказала мадам Бэллинг, судорожно потирая одной рукой другую, — вы бы зашли к нему. Вы так давно, так давно у него не были.
— Да, да, сейчас зайду, — с трудом промолвил Берг.
Сама не понимая зачем, Тине доследовала за ним в комнату отца.
Берг увидел Бэллинга: дряхлый и маленький, сидел тот возле кровати и явно не признал вошедшего.
— Это господин лесничий, — прокричала мадам, — он захотел навестить тебя.
— Да, да, — отвечал больной, тяжело ворочая языком и не отрывая глаз от старых тетрадей. Потом он машинально протянул руку.
— Ах ты, господи, ах ты, господи, он вам подает руку. — Мадам Бэллинг совсем растрогалась.
Берг был вынужден взять холодную, отечную руку и какое-то время подержать ее в своей.
— Да, да, — твердил при этом больной, переворачивая страницы.
Берг не мог вымолвить ни слова. Все в нем стало болью и мукой, глаза, обегавшие знакомые стены, уши, слышавшие знакомые голоса, рука, пожимающая руку старика.
— Тине, — сказала мадам, безостановочно совершая рейсы между кухней и комнатой, — Тине, лесничий, верно, не откажется перекусить у нас… Вы ведь не уйдете просто так?
Она поставила стол по другую сторону постели и велела Тине достать чистую скатерть, и Берг не посмел отказаться. Он мало-помалу начал отвечать на вопросы, хотя сам не понимал, как это у него выходит; глядел он только на Тине, накрывающую на стол. Тине была бледней смерти, движения ее стали медлительными, словно каждый мускул причинял ей боль и отказывался служить.
— Господи, у нас почти и места не осталось, где посидеть, — мадам Бэллинг едва протискивалась между столом и кроватью, — Что тут можно хорошего приготовить? Где взять время для стряпни?.. Но хоть что-нибудь вы должны отведать, как в былые дни.
Берг подошел к столу, и его заставили взять кусочек.
— Ведь это ваше любимое блюдо, — сказала мадам Бэллинг, подкладывая ему добавку. Сама она села на стул возле комода, и старое лицо ее озарилось радостью, когда она заговорила о Херлуфе и о фру.
— Тине, ты бы тоже присела, — уговаривала она, — ты бы тоже присела.
Тине ходила по комнате, как ожившая статуя, а Берг сидел, и хотя каждый кусок становился ему поперек горла, покорно глотал, на радость фру Бэллинг.
— Тине, потчуй гостя. Тине, потчуй гостя, — сказала мадам Бэллинг и даже привстала от волнения.
Тине повиновалась, руки ее, подкладывавшие угощенье, показались ему бледными как смерть, и он взял еще кусок.
— Она хорошо писала, она хорошо писала, — снова завел свое Бэллинг, сидя по ту сторону кровати.
— Да, Бэллинг, да… Господи, господи, у него теперь только и радости… — объясняла мадам Бэллинг. — Я припрятала старые тетрадки… Бэллинг сам ее учил, он ведь учил ее сам… а почерк у Тине всегда был отличный… всегда был отличный… Вот он и смотрит теперь старые тетрадки… больше он теперь ничего не может.
Мадам Бэллинг не забывала хозяйских обязанностей.
— Тине! Ты бы тоже съела хоть что-нибудь. Вы знаете, она ничего не ест.
Берг и сам не понимал, почему он принудил Тине разделить с ним трапезу, зачем ему понадобилось, чтобы она тоже ела. Но она послушно села за стол, и они сидели друг против друга, а мадам Бэллинг глядела на них.
— Хоть раз, да собраться вместе, — говорила мадам Бэллинг, — хоть раз, да вместе, — но, переведя взгляд с одного лица на другое, а лица были застывшие и бледные, она вдруг смолкла, охваченная тем же неясным и непонятным страхом, что и ночью. Потом она села и заговорила уже совершенно другим тоном:- Да, времена переменились… нам всем теперь очень тяжело.
Несколько мгновений никто не проронил ни звука; Тине и Бергу казалось, что они и дышать-то сейчас перестанут.
Сам того не сознавая, Берг внезапно вскочил и вышел из дому. Мадам Бэллинг стояла на крыльце и махала ему рукой, и Берг еще раз оглянулся.
Тине осталась сидеть, она не встала и не начала убирать со стола. Она не видела, как вернулась мать, и не слышала, как читает отец старые тетрадки.
Рев пушек напоминал могучий рокот морского отлива; с площади доносились крики и сигналы, там трубили сбор.
Шум нарастал, но Тине и сквозь него слышала слова команды и различала, как ей казалось, каждый отдельный голос.
Опять сигналы, опять слова команды, опять шаги — уходящих.
Мадам Бэллинг снова вышла на крыльцо и снова вернулась.
— Ах, господи, — сказала она, опускаясь на стул, — ах, господи, уходят на верную смерть.
Тине слышала лишь шаги, но и те становились все тише и тише. Вот он и ушел.
На секунду оцепенение, казалось, покинуло ее. Она заговорила с матерью взволнованным голосом. Она сказала:
— Мне, пожалуй, надо сходить в лесничество. Софи только и знает что бездельничать.
И стрелой помчалась она по переулку — ах как быстро летела за ней ее тень! — через поле. Здесь ей повстречалась Тинка.
— Ты куда? — спросила она.
— Туда.
Тине, не задерживаясь, помчалась дальше. Тинка долго стояла и глядела вслед, покуда Тине не скрылась за прудом.
Она пронеслась через сад, ворвалась в дом, обежала все комнаты, чтобы еще раз увидеть их. Она хотела быть здесь.
— А они уже ушли, — хныкала Софи, бегая за ней по пятам и повторяя одни и те же слова в разных комбинациях.
Тине села на его место за письменный стол, перед лампой.
— Они ушли, — плакала Софи, усевшись напротив нее на диван. — Господи, ушли они.
На раскрытом бюваре лежало письмо. Тине прочла дату: «Апреля 16-го дня».
— Один бог знает, кому из них через час придется встретить свою смерть, — рыдала Софи.
Тине перевернула первую страницу. Едва ли она сама понимала, что читает. А письмо она знала и без того. В нем были все те слова из прежних писем, которые так часто перечитывала ей фру Берг. Здесь каждая фраза звучала по-прежнему, здесь в каждой строчке стояли прежние слова, обращенные к фру.
И под хныканье Софи Тине Бэллинг тяжело уронила голову на стол лесничего.
Выходит, он просто взял ее — взял по мимолетной прихоти.
…Сумерки растекались по комнате. Софи задремала в своем углу.
Страшно, куда страшней, чем раньше, грохотали пушки. В хлевах протяжно ревели напуганные коровы, — точь-в-точь как на пастбище, когда в середину стада ударит молния.
Тине стояла на коленях, прижавшись щекой к неоконченному письму. Она почувствовала какое-то теплое прикосновение: это Аякс и Гектор легли возле нее на коврик.
Они и лизали ее руки.
Перед школой остановилась карета его преосвященства. Епископ приехал проведать старого Бэллинга.
Немного спустя он прошел мимо склонившейся перед ним мадам Бэллинг и хотел уже снова сесть в карету, но тут какой-то офицер высокого звания промчался через площадь, сопровождаемый двумя адъютантами.
Офицер спешился, и, обменявшись приветствиями, они вместе с епископом прошли на кладбище.
С холма над «Райской аллеей» они поглядели на запад.
— Отходим? — спросил епископ.
— Нет, остаемся, — отвечал офицер. — Хотят, чтоб мы остались. — Голос офицера был странно отчетлив, взгляд устремлен в сторону шанцев.
Епископ не сразу ответил, только губы его чуть дрогнули.
Потом он сказал:
— Да, эти люди сознают всю глубину своей ответственности.
Некоторое время оба молчали.
Солнце клонилось к западу, опускаясь в багряную красноту, словно холодное небо впитало всю пролитую на земле кровь.
Потом оба повернулись и, почти не разговаривая, проделали среди могил обратный путь.
