Герман Банг - У дороги
Поезд тронулся, они замахали Нескромному, а он что-то кричал им вслед.
Они вдруг сразу развеселились, стали сквернословить и похлопывать себя по ляжкам.
– Стало быть, привелось еще разок, еще один разок, – говорил Бай.
– Однова живем, – говорил Кьер.
– Сыны Адама, дружище Кьер, – подтверждал Бай. Они смеялись и болтали. Кьер был доволен.
– Вот теперь я тебя узнаю, – говорил он. – А то нашел занятие– протирать штаны «у огонька»… Но теперь я тебя узнаю.
Бай вдруг сделался серьезным.
– Не говори, дружище, – сказал он. – Это было печальное время.
Он два раза вздохнул и снова откинулся на сиденье. Потом заговорил повеселевшим голосом:
– Слушай, давай прихватим Нильсена.
– Какого еще Нильсена? – спросил Кьер.
– Помнишь, лейтенантика… Мы ведь новых мест не знаем, Кьер… Помнишь, у пастора… Разбитной такой парень… Да ты его видел… Уж кутить так кутить…
Они начали позевывать и притихли; потом заснули каждый на своем сиденье и проспали до самого Фридеритса.
Там они вволю нагрузились коньяком, чтобы «не озябнуть ночью».
Бай вышел на платформу. Поезд переводили с одного пути на другой, свистели свистки, гудел гудок, в ушах стоял сплошной гул.
Бай остановился под фонарем, вокруг сновали и толпились люди.
– Ну, что скажешь, старина, – сказал он Кьеру, потирая руки и оглядывая платформу.
– Жизнь есть жизнь. – сказал Кьер.
Дамы в дорожных шляпках, розовые со сна, порхали вверх и вниз по ступенькам вагонов.
– И красоток хоть отбавляй, – сказал Бай. Вокруг кричали, зазвонил колокол.
– Пассажиры на Стриб– пассажиры к парому…
В половине одиннадцатого Бай прибыл в Копенгаген.
Лейтенанта Нильсена они обнаружили на пятом этаже в доме на улице Даннеброг. Всю меблировку комнаты составляли платяной шкаф с покосившейся дверцей, в котором сиротливо висела форменная тужурка, и бамбуковый табурет с умывальником.
Лейтенант лежал на продавленном соломенном тюфяке.
– Я тут по-походному, начальник, – сказал он. – Зимние квартиры у нас «anderswo» (В другом месте (нем.).).
Бай сказал, что они хотят «посмотреть город».
– Этакие места, – сказал он. – Понимаете… Лейтенант Нильсен отлично понимал.
– Хотите посмотреть «ярмарку»? – сказал он. – Положитесь на меня– вы ее увидите.
Он натянул брюки и стал звать какую-то мадам Мадсен. Мадам Мадсен просунула в дверь голую руку с куском мыла.
– Мы тут по-семейному, – сказал лейтенант, намыливая руки до локтей мылом мадам Мадсен.
Они договорились, где встретятся, прежде чем отправиться полюбоваться голыми ножками в казино.
– А потом заглянем на «ярмарку», – сказал Бай. Лейтенант выманил у мадам Мадсен три эре и без промедления отправился в «кабак».
Кабак был небольшим питейным заведением на Пиллеаллеен, где «шайка» обычно играла в кегли и карты.
«Шайка» состояла из трех младших лейтенантов и двух белобрысых студентов Высшей сельскохозяйственной школы.
Когда Нильсен явился в кабак, все они уже играли в ломбер, сняв пиджаки и сдвинув шляпы на затылок.
– Здорово, братцы, – сказал Нильсен. – Как картишки?
– Разбавляем помаленьку, – сказал один из белобрысых, передернув плечами.
– Сногсшибательно, – сказал один из лейтенантов.
– Сногсшибательно, и весьма, – сказал другой. Компания пристрастилась к словечку «сногсшибательно».
Каждые четверть часа все по очереди повторяли его с особым выражением, поигрывая пальцами.
– Сногсшибательно.
– Не пора ли разбавить? – сказал Нильсен. «Шайка» разбавляла ломбер пивом и «женским полом».
– Я подцепил парочку «толстосумов», – объявил Нильсен.
– Толстосумов? Черт возьми, Нильсен, да неужели? – Белобрысые сдвинули шляпы еще дальше на затылки.
– Парочку престарелых толстосумов, братцы… Братцы застучали по столу пивными кружками во здравие удачливого ловца.
Вечером Нильсен с Кьером и Баем посмотрели «голые ножки», а потом вся «шайка» собралась на Вестербро.
Нильсен привел с собой нескольких розовощеких девиц, – они тянули шведский пунш и кокетливо похлопывали по пальцам «двух старичков-провинциалов».
Бай приговаривал: «Шикарно», – и щеголял другими словечками из времен своей армейской молодости.
Белобрысые быстро опьянели. Они несли какую-то невнятицу, повторяли:
– Эй, старые кабаны! – и трясли Бая и Кьера за плечи. Попойка продолжалась.
– Ну, сильны, старые хрычи!
– Прошу без рук. – После обильных возлияний Бай стал щепетилен.
…Что было потом, Бай не помнил. Лейтенанты вдруг куда-то исчезли с розовощекими девицами.
– Сбежали, – сказал Кьер.
– Господа, наверное, скучают в одиночестве… Дамочка не первой молодости подсела за их столик…
Прошла неделя.
По утрам Кьер занимался делами. Бай чаще всего спал.
Кьер возвращался, входил в комнату.
– Ты что, еще спишь? – удивлялся он.
– Да, неохота вставать, – отвечал Бай с дивана и протирал глаза. – Который час?
– Два.
– Значит, пора. – Бай поднимался. – Не диван, а гладильная доска, черт его дери. – У Бая затекали руки и ноги.
Потом он одевался.
Ему надо было выбрать надгробный памятник. Бай надумал купить памятник Катинке в Копенгагене.
Они побывали уже у трех или четырех каменотесов, но Бай все никак не мог выбрать.
Кьеру Уже изрядно надоело таскаться за Баем от одной надгробной плиты к другой.
– Конечно, это благородно, с твоей стороны, старина, очень благородно. Но, ей-богу, твоей ясене и так лежится неплохо.
Но Бай пришел далее в некоторое умиление, разгуливая среди цоколей с мраморными голубками и ангелочками.
Однако сегодня истекал последний день, пора было решаться.
Бай выбрал большой серый памятник– крест, две мраморные руки, которые встречаются в пожатье, и над ними мотылек– быстротечная жизнь.
Бай долго стоял перед памятником с изображением двух рук и мотылька.
– Красивая мысль, – сказал он и смахнул слезу двумя пальцами. – Вера, надежда и любовь.
Кьер не всегда понимал ход мыслей Бая, когда тот скорбел.
– Да, мысль недурна, – сказал он. Вечером они пошли в Королевский театр. После театра собирались заглянуть в Варьете.
– Нет, спасибо, с меня хватит, – сказал Кьер. – Протирать штаны в ожидании этих прохвостов.
И Кьер отправился домой.
Бай потащился в Варьете один. Черт побери, по крайней мере, никто не сможет сказать, что он остановился на полдороге.
Бай вошел в зал. Никого из шайки лейтенанта не было видно. Бай устроился на галерее и стал ждать.
– Спасибо, ничего не надо… стакан содовой.
Он смотрел сквозь табачный дым вниз на восемь девиц, которые кружком сидели на эстраде, и на зрителей.
– Черт подери, одни юнцы…
«Мошенники», – думал Бай. Он смотрел в зал, подперев щеку рукой.
– Одни юнцы, – повторил он снова.
В зале кричали, стучали тросточками: английская танцовщица энергично задирала юбки выше головы. Бай все эти вечера любовался задранными юбками.
Он почти со злостью глядел вниз, на беснующиеся тросточки.
– Есть от чего с ума сходить, – проворчал он.
Он потягивал содовую и смотрел вниз на восьмерку девиц, которые сидели рядком, точно сонные куры на насесте, и на юнцов, которые орали, чтобы убедить самих себя, что им весело…
Он прождал почти три четверти часа – шайка так и не явилась.
– Ну и пусть, может, оно к лучшему, что нет ни их, ни их розовощеких «кукол»…
А подцепить престарелую «девицу» он может и без их помощи.
Да еще эти двое мужланов обзывают их «старыми хрычами».
Бай посмотрел в дальний угол зала: двое юнцов кокетничали с двумя девицами. Одна была совсем молоденькая, свеженькая, с ямочками на щеках…
Молодой человек наклонился к ней и под покровом вуалетки украдкой сорвал с ее губ поцелуй.
Шайка все не приходила. Бай смотрел, как милуются два голубка, и в его душу закрадывалась горечь и обида…
– Черт побери, никого… Обобрали, и след простыл. Зал мало-помалу пустел. Поредела толпа внизу, парочки с галереи одна за другой исчезали на лестнице.
Дым и пивные пары тяжелой, плотной пеленой висели над столиками с недопитыми стаканами.
По галерее семенила взад и вперед только одинокая дама средних лет и искусительно кивала Баю.
В зале уже прикрутили лампы, а Бай все сидел, подперев голову ладонями, и смотрел в опустевший, грязный зал.
Потом чертыхнулся и встал.
Дама средних лет засуетилась у балюстрады:
– А вы все еще здесь, сударь…
– Катись к черту!
Весь запас своей злости Бай вложил в пинок, которым он наградил даму средних лет.
– Как вы смеете, – взвизгнула дама, – так обращаться с дамой… с домовладелицей!..
Кьер уже лежал в постели.
– Ну что, – спросил он, – весело было?
Бай стащил с ног сапоги.
