Эрих Ремарк - Приют Грез
— Дети мои… Видно, мне придется покинуть вас… Как это трудно… Помните, ваша опора — в вас самих! Не ищите счастья вовне… Ваше счастье — внутри вас… Будьте верны себе. И пройдите благостный путь от обретенного Я к Ты, а потом и к Вселенной. Это небесное братание… Все на свете — ваши братья и сестры… Деревья, пустыни, море, облако в багрянце вечерней зари… Ветерок, обвевающий деревья в лесу… В мире нет раскола и вражды… В нем все — единство и гармония… Вечная красота. Настраивайте свои души по великой арфе природы, если они вдруг зазвучат не в унисон… Все течет… Ничто не окостеневает… Все понимать — значит все прощать. На земле так много горьких загадок для человека… И последняя из них… часто заключена в розе… в улыбке… в мечте. Я молитвенно складываю свои усталые руки — это моя последняя опора на краю небесной пропасти… И, спускаясь туда, я взываю к вам, еще бродящим по солнышку: будьте верны самим себе! Давайте выпьем за это… Это — мое завещание и моя клятва. Посвящаю этот бокал жизни и смерти, вечной Вселенной и любимой моей покойной Лу…
В каждый бокал закапали слезы. Но все выпили вино до дна.
Фриц передохнул и едва слышно продолжил:
— Держитесь вместе — вы найдете опору друг в друге. И не забывайте людей! Щедро давайте им! Зачем вам их благодарность? Сознание содеянного добра — это и есть благодарность! Раздавайте перлы своей души — в жизни так мало душевности. Многим одно лишь доброе слово помогло вновь стать человеком, а золото оказалось бессильным. Ищите не механическое, а человеческое отношение к людям… И найдете сокровища. Человек добр! Придерживайтесь этого правила… Приют Грез станет вашим. Лу… — он шумно задышал. — Моя чудесная, без вести пропавшая цветочная мечта в густых сумерках сада… отзвучала… отпела… Вскоре погаснет свеча… И это все…
Фриц упал на подушки.
— Элизабет…
Она склонилась над ним.
— Песню… Ее песню…
Элизабет тихонько запела, ее голос звучал глухо от сдавливающих горло рыданий:
— Слышу до сих пор, слышу до сих пор…
Стало совсем темно. Свечи отбрасывали мягкие тени на лоб Фрица. В его карих глазах мерцал благостный свет.
— Лу, — шептал он, — Лу…
Тоскливо и печально, словно луч закатного солнца, коснувшийся старого золота, плыла в аромате роз песня:
Милый отчий край, милый отчий край
В заветной стороне…
В темноте слышались сдавленные рыдания Фрида и Паульхен. Страдальческим вздохом звучала строка:
Ласточка летит, ласточка летит…
И взрывалась отчаянием следующая:
Но она поет, но она поет…
А потом, подобно далекой скрипке в сумерках, затихая:
Как той весной…
Фриц уснул. Потрескивали свечи. За окнами падал снег.
У больного вновь начался жар.
— Черная птица… Что надо этой птице?.. Она все летает и летает… Как горит у меня голова… Лу… Все такое золотое кругом… Но эта птица… Эта черная птица… Эрнст… Где… Где… Ты должна это сделать, Элизабет. Он тебе все равно верен… Прости его, Элизабет… Способность прощать — только это и есть в человеке от Бога… Он поступает так не по легкомыслию… И он еще борется… Помоги ему, когда он тебя позовет, Элизабет… Обещай мне…
— Да… Да… Дорогой, любимый дядя Фриц…
Элизабет опустилась на пол возле кровати и целовала его руки.
Он ее не слышал.
— Ведь я хочу… Всегда этого хотел… Ноги мои устали… Ноги болят… Я так много странствовал… А теперь я на родине… Омойте мои бедные ноги… Дети мои… Поскольку Фриц без конца повторял эту просьбу, они принесли таз, омыли его ноги и осторожно вытерли, вновь и вновь заливая их слезами.
Близился конец.
— Песню… Песню о Лу… Лу… Элизабет…
Он не сводил с Элизабет глаз. И она запела сквозь слезы:
Моя весна, в тебе вся жизнь,
Ты — счастье в доле человека.
Ты — та звезда, что светит близ
Меня, пока не смежу веки.
Фриц вдруг приподнялся и произнес четко и громко:
— Я всех вас одинаково люблю…
Потом рухнул на подушки, не сводя глаз с портрета.
Отблики свечей плясали на лице Лу, и по-прежнему казалось, будто ее глаза светятся, а алые губы говорят: «Вернись домой».
Мое ты небо, мой покой,
Мой рай земной навеки.
И будет мир в душе моей,
Коль ты прикроешь веки, —
пела Элизабет, плача навзрыд.
И еще раз, уже едва слышно, словно это всего лишь спокойная колыбельная песня:
Коль ты прикроешь веки…
Фриц лежал спокойный и красивый.
Он был мертв.
Свечи перед портретом затрещали и погасли.
Плач…
Безутешный плач…
XII
Ланна Райнер вместе с Эрнстом отправились в Дрезден — певица собиралась дать там концерт. Спустя день, вечером, его пришлось повторить. На следующее утро они еще оставались в Дрездене и только в полдень вернулись в Лейпциг. Теперь Эрнст почти все время был рядом с Ланной. Он испытывал ужас перед одиночеством и жил в какой-то лихорадочной спешке. С вокзала они сразу поехали к Ланне. Стемнело, вскоре началась метель. Ланна плотнее задернула занавеси и откинулась на спинку кресла.
Эрнст задумчиво глядел на нее.
— Скажи мне наконец, душа моя, почему ты именно меня одарила своей любовью? Ведь во мне нет ничего примечательного. А у твоих ног лежали такие личности, я им не чета.
— Я и сама не знаю, почему, Малыш. В тебе есть что-то такое, чего у всех остальных нет и в помине. В тебе чувствуется некое праестество — я могу назвать это свойство только с приставкой «пра». А ты меня — почему?
— Ты — демон моей плоти.
— И ты произносишь это так мрачно? — Она кокетливо взглянула на него.
— Ты — очарование и несчастье моей жизни, — выдавил Эрнст и прижал ее к себе.
— Любимый! Малыш, что с тобой?
— Мне нужно ненадолго отлучиться. Я обещал встретиться в девять часов в одном подвальчике возле консерватории.
— Ах, Малыш…
— Я дал слово и должен его сдержать.
— Хорошо, но потом ты все же вернешься ко мне?
Она прижалась к нему всем телом и нежно поцеловала.
Подвальчик был уже открыт, в нем царило шумное веселье. Эрнста встретили всеобщим ликованием.
— Вот он, наш знаменитый Эрнст… Да здравствует!.. Давай чокнемся…
Эрнст выпил несколько бокалов вина подряд и сразу почувствовал, что опьянел. Все пели и пили без оглядки. Кто-то произнес сумбурную речь. Вино ударило всем в голову. Они пели «круговую». «Братец, как зовут твою подружку?» — «Лизбет, дай ей Бог здоровья…» И так далее по кругу. Каждый называл имя своей возлюбленной, и всякий раз все пили за ее здоровье. Кто-то колотил что есть силы по клавишам рояля, усугубляя шум, в воздухе плавали густые клубы табачного дыма. Ойген вскочил на стул.
— Братец, как зовут твою подружку? — спросил хор голосов.
— Они все мои! — ответил Ойген под ликующие крики остальных.
— Братец, как зовут твою подружку? — круговой вопрос дошел до Эрнста.
Он рассмеялся, подхватил мелодию и выпил залпом, так и не назвав никакого имени. Общий хохот.
— Ах ты, подлый трусишка! — неслось со всех сторон.
— Нет у меня подружки! — крикнул Эрнст.
Собутыльники дружно выдохнули «Ого!» и кто-то бросил в толпу:
— У кого подружка такая красавица, тот не должен от нее отрекаться!
Эрнст залился краской до корней волос. Аромат духов его возлюбленной еще не выветрился из его шевелюры, ее поцелуй еще горел на его губах. Одним прыжком он вскочил на стол с бокалом в руке и крикнул в обступившую его ликующую толпу:
— Братья, молодость еще венчает наши головы, а любовь устилает пухом наши тропы. Однако недалек тот час, когда мы все станем седыми старцами. Так будем счастливы сейчас! Молодость — розы — любовь! Я пью за это и за алые губки одной дамы!
Веселые собутыльники окружили его плотным кольцом и радостно чокались с Эрнстом, а он возвышался над ними, словно король над своими подданными, — перед глазами у него все кружилось, а в сердце горел пожар желаний!
Он никак не мог взять в толк, чего хочет от него человек в мундире. Не понимая, что делает, Эрнст механически взял из его рук телеграмму, так же бездумно вскрыл ее — глаза его еще смеялись, — прочитал, потом еще раз, выронил бокал, побледнел как полотно, покачнулся — и упал со стола на пол, бормоча что-то нечленораздельное.
Ойген подскочил к нему и обхватил руками. Эрнст продолжал что-то бормотать. Рядом на полу лежала телеграмма. Ойген прочел: «Дядя Фриц умер. Элизабет».
Эрнст начал метаться, и из его горла вырвался судорожный крик. Друзья отнесли его в чью-то комнату.
Через час он вышел оттуда. Ойген даже перепугался. Эрнст был бледен как мел, его глаза остекленели. Ойген спросил, не хочет ли Эрнст, чтобы его проводили. Тот взглянул мимо, словно не слыша вопроса, и молча вышел на улицу. Он остановил извозчика, вскочил в пролетку, но спустя несколько минут велел кучеру остановиться, расплатился и пошел домой пешком.
