Джон Пристли - Дядя Ник и варьете
— У них все в порядке. В общем-то они славные ребята. Только очень уж руки распускают. Если б мне пришлось с кем-нибудь из них сумерничать, я бы обе ноги засунула в один чулок.
— У тебя одно на уме, Сисси.
Она не обиделась.
— Ну и что? А у тебя?
— Ничего похожего.
— Ну, положим, я тебе верю, но ведь больше-то никто не поверит. Да и я не поверю, если ты скажешь, что не думаешь о Нэнси Эллис, когда ложишься в кровать…
— А вот и не думаю. Так что хватит об этом, Сисси. — Я сказал ей чистую правду. Это не значит, что если бы я мысленно раздевал Нэнси, то признался бы в этом Сисси; но я не солгал ей, сказав, что я этого не делал. Впрочем, отсюда не следует, что секс не интересовал меня, — я уже признавался, что он занимал все мои мысли. Мое воображение легко воспламеняла то Джули Блейн, то Нони, которая по-прежнему иногда налетала на меня, то какая-нибудь девица, на которую я засматривался в чайной. Однако когда я думал о Нэнси, то в мыслях моих мы оба были одеты и занимались не любовью, а только спорами.
И конечно, будь у меня голова на плечах, я отыскал бы Нэнси в пятницу или субботу, мы бы всласть поспорили и в конце концов помирились бы. Но я не хотел делать первого шага, и она тоже. В течение этих двух дней до меня так и не дошло, что она в самом деле уезжает. Пока Нэнси была рядом, за любым углом, ссора казалась чем-то вроде дурацкой игры, которую я продолжал с тупым упорством, но когда она очутилась за триста миль от меня, вокруг сразу стало пусто, и не заметить этого было невозможно; переменилась вся жизнь моя, в которой теперь не было Нэнси, и сам я метался, переходя от гнева к отчаянию. Теперь, конечно, я был уже не тот, что прежде.
2
В следующий понедельник в лидском «Эмпайре» «Музыкальные Типлоу» сумели проскочить на репетицию с оркестром раньше меня. Они капризничали, суетились, теряли зря время, так что я невзлюбил бы их, даже если бы они появились сами по себе, а не вместо Нэнси. Номер их мне, во всяком случае, не понравился; это была имитация домашнего музицирования, — папаша сидел за роялем под лампой с абажуром, а девицы располагались рядом, и все, что они играли, было пошло и слащаво до тошноты. Мистер Типлоу носил густую серебристую шевелюру и висячие усы; мисс Типлоу, что играла на виолончели, была длинная и тощая, а другая, которая попеременно брала скрипку или флейту, — маленькая и толстая; все трое напоминали иллюстрации «Физа» к Диккенсу.
— Сынок, — сказал Билл Дженнингс, который не мог не заметить, с какой злобой я смотрел на семейство Типлоу, — беда с вами, с молодежью: не цените вы настоящей утонченности.
— Должен тебе сказать, сынок, — протянул Хэнк Джонсон, — что этими двумя красотками даже Билл не соблазнится.
— Я все пытаюсь вообразить, что было бы, если б они субботним вечерком сыграли в Бьютте, штат Монтана, — сказал Билл мечтательно.
— Друзья мои, на той стороне есть бар, — сообщил Хэнк. — Пойдешь с нами, сынок? Если что, разбавишь водой.
Но я отказался, потому что ждал своей очереди репетировать. Через несколько минут ко мне подошла Джули Блейн.
— Долго еще будут копаться эти кретины? А вы следующий? Вот хорошо! Тогда подождите меня и мы с вами выпьем, ладно? Договорились.
Мы нашли тихий уголок в баре, где Дженнингс, Джонсон и еще какие-то люди беседовали у стойки.
— Боже мой, что Томми сделает с этими Типлоу! Они же прямо созданы для его пародий. Он от них мокрого места не оставит. И вы будете в восторге, Дик, милый.
— Да, Джули. Скажите мне, когда он вставит их в номер.
— Вы не можете им простить, что они здесь, а вашей маленькой Нэнси нет. — Я не ответил, и она продолжала: — Мы с ней обменялись несколькими словами в субботу вечером. Как я поняла, это крепкий орешек.
Я кивнул и одним духом выпил почти полстакана пива. Ставя стакан, я увидел, что Джули смотрит на меня каким-то странным, изучающим взглядом. Я ждал, что она скажет.
— Вы же сами понимаете, что за шесть пенсов, в крайнем случае за шиллинг, — если быть очень красноречивым, — вы могли бы дать ей телеграмму в плимутский театр «Ройял» и положить конец вашей глупой ссоре.
Надо сказать, что в то время все в театре посылали телеграммы и почти не писали писем.
— И что я скажу? Что сожалею и признаю себя виновным, когда она сама во всем виновата?
— Да, конечно. Разве вы не знаете женщин?
— Не слишком. Мы с нею ездили вместе за город. Это было чудесно. Я полагал, что теперь мы близкие друзья, чтобы не сказать больше. А потом, вечером, она даже не сочла нужным притвориться расстроенной тем, что уезжает. Подвернулось что-то поинтереснее — и будьте здоровы, до свидания. Ну и пожалуйста. И я не собираюсь посылать никаких извинительных телеграмм или писем. С какой стати?
— Но сейчас вам тоскливо, одиноко? — Она была серьезна, ее темные, странно поблескивавшие глаза испытующе смотрели на меня. Я пожал плечами, она улыбнулась и сказала, что хочет еще виски. Я ответил, что теперь моя очередь, и пошел к стойке.
— Спасибо, Дик. — Джули залпом выпила почти все, потом снова пристально посмотрела на меня. — Нэнси славная девочка, — начала она медленно. — Но хотя вам тоскливо и одиноко, вы не собираетесь с нею мириться. Вы твердо это решили, милый?
— Да, Джули. А теперь давайте переменим тему. Я не вижу смысла копаться в этом.
— Ах, не видите? — Она улыбнулась мне нежной и насмешливой улыбкой и продолжала с обычной живостью: — У меня все идет ужасно. Я в этих краях ни души не знаю, а Томми здесь который год выступает, так что у него друзей полным-полно, публика чудовищная — букмекеры, владельцы баров и их тупые жирные жены. Мы как раз в одном из их баров. А вы где остановились?
— В одной берлоге с дядей Ником и Сисси.
— Она еще не влезла к вам в постель? Она ведь вас обожает, милый, я знаю.
— Дядя Ник чересчур суров с нею, поэтому ей хочется сочувствия. Но не в постели. Она об этом и не думает, и черт меня забери, если я сам думаю.
— У вас должны быть тут друзья.
— Есть несколько, но они свободны по вечерам, когда занят я.
— Но у них, хоть у кого-нибудь, есть свое жилье… квартира?
— Нет. — Я отвечал без особой охоты, потому что внезапно понял, куда она клонит. А у меня как на грех настроение для всяких хитроумных постельных планов было неподходящее. Правда, даже в это время и в этом месте-в уголке бара утром в понедельник — она, как и прежде, казалась мне самой красивой женщиной, — а если говорить честно, то единственной по-настоящему красивой женщиной, — которую я видел в жизни; но у меня не было настроения уговариваться с нею о любовном свидании в четверг или в пятницу. Даже если его можно было устроить, в чем я сомневался.
— Понятно. Своего жилья у них нет. — Джули подняла брови — они были не слишком густые, но четко прорисованные и поднимались очень красиво. — Веселая же у вас была жизнь, милый Дик!
— Да, не такая, как вам нравится, Джули. Не забывайте, что всего несколько недель назад я был младшим клерком на прядильной фабрике. Вы положительно несете вздор, мисс Блейн.
— А ну сейчас же замолчите и перестаньте нудить. Мне пора. Только сначала ответьте: будем мы видеться чаще или нет?
— Конечно, постараемся. Но этим придется заняться вам.
— Знаю. Это будет нелегко. Но я что-нибудь придумаю.
Однако вышло так, что в эту неделю мы виделись очень часто без чьих-либо возражений и без усилий и стараний со стороны Джули. Эта странная история началась в тот же понедельник вечером. После второго представления я сидел в уборной дяди Ника, который разгримировывался и переодевался (я всегда делал это очень быстро, но дядя Ник любил снимать грим и костюм не спеша, между разговорами и бокалом шампанского), как вдруг вошедший мальчик-посыльный сказал, что какой-то господин на служебном подъезде хочет видеть Гэнгу Дана по очень срочному делу. Этот господин ничего не предлагает купить: у него срочное личное дело. После минутного раздумья — он не жаловал посетителей — дядя Ник велел мальчику привести его наверх.
Посетитель был худой бородатый человек лет пятидесяти с небольшим, похожий на Бернарда Шоу, только меньше ростом и невзрачнее. На нем был костюм из егеровской ткани, который в то время считался непременной одеждой теософов, социалистов и вегетарианцев.
— Я чрезвычайно благодарен вам за то, что вы согласились принять меня, мистер Дан…
— Моя фамилия Оллантон, — сухо сказал дядя Ник. — Гэнга Дан — просто сценическое имя. И если вы пришли поговорить об Индии, то должен вам сказать, что я никогда там не бывал.
— Ах, какая жалость! Нет, дело не в том, что я хотел поговорить об Индии. Я там тоже не бывал. Но я полагал, что вы индиец и поэтому скорее всего выслушаете меня с сочувствием. А теперь, боюсь, моя просьба о помощи покажется вам лишенной всякого основания. Моя фамилия Фостер-Джонс — через дефис: Фостер-Джонс. Вам она знакома, я полагаю. — И он умолк в ожидании ответа.
