Джон Пристли - Дядя Ник и варьете
— Нет, незнакома. А тебе, Ричард? Кстати, это мой племянник Ричард Хернкасл. В номере он был молодым индийцем и исчезающим велосипедистом.
— Здравствуйте! Какой же поразительной ловкостью вы должны обладать…
— Я — нет, это все дядя, — ответил я. — А фамилию Фостер-Джонс я слышал, но речь шла о суфражистке миссис Фостер-Джонс…
— Совершенно верно, совершенно верно. Моя жена. Я здесь от ее имени. Меня сюда привели двое друзей… я редко хожу в мюзик-холл, но они считали, что мне надо рассеяться. И когда я увидел ваше изумительное представление, мистер Оллантон, передо мной забрезжил слабый луч надежды. Вот почему я здесь, сэр. — И он умоляюще взглянул на дядю Ника.
— Продолжайте, мистер Фостер-Джонс, — сказал дядя Ник с притворным равнодушием, хотя я видел, что он заинтересован. — Так в чем же дело?
— Мистер Оллантон, — торжественно произнес Фостер-Джонс, — я надеюсь, вы согласны, что женщинам должно быть предоставлено право голоса.
— Нет, не согласен. Правда, я часто думаю, что и у большинства мужчин следует его отнять. Они совсем безголовые.
— Боже мой, боже мой! — У Фостер-Джонса было такое лицо, словно он сейчас упадет в обморок. — Тогда я не знаю, что делать. Если я не нашел в вас сочувствия, то, полагаю, мне не следует продолжать.
— Как вам угодно. Но вы можете хотя бы сказать, что вы имели в виду, когда просили о встрече со мной.
Фостер-Джонс помолчал, словно не зная, что ответить, затем произнес слова, которые, очевидно, поразили дядю Ника:
— Я хотел, чтобы вы помогли исчезнуть моей жене.
— В самом деле? — Глаза у дяди Ника загорелись.
— Конечно, не на сцене, а по-настоящему… В жизни… Во время митинга… Боже мой! Теперь я сказал вам слишком много.
— Вам лучше рассказать все. Даже если мы и не сможем помочь вам, то обещаем сохранить все в тайне, правда, Ричард? Договорились. Пожалуйста, мистер Фостер-Джонс.
— Моя жена Агнес — Агнес Фостер-Джонс — одна из руководительниц суфражистского движения. Ее уже дважды сажали в тюрьму, а она, должен сказать, женщина болезненная и чрезвычайно нервная. Теперь она «в бегах», как они говорят, — скрывается от полиции, и при первом же появлении ее арестуют. Собственно говоря… — Тут он понизил голос. — Она у друзей, своих горячих сторонников, милях в десяти отсюда. На воскресенье здесь, в Лидсе, назначен большой митинг и демонстрация. Полиция, конечно, будет на месте. Так пот, если бы моя жена могла неожиданно появиться на сцене и произнести речь, — она превосходнейший оратор, — это была бы сенсация. И она это сделает, она так решила. Но не успеет она закончить речь, как ее тут же схватят, когда она спустится со сцены или когда будет выходить из зала. Но если бы она каким-то образом могла исчезнуть после своей речи… — Он не договорил, но глаза были красноречивей слов: он смотрел на дядю Ника, как больной спаниель. — Сегодня вечером, когда я наблюдал ваши поразительные фокусы и иллюзии, мне вдруг пришло в голову, что вы могли бы тут что-то сделать. Осмелюсь добавить, что вам будет предложен гонорар…
— Нет, нет, об этом ни слова. Меня заинтересовала сама задача. Ей нужно появиться на сцене и произнести речь — предупреждаю, речь должна быть короткой, — а потом на глазах у всех она исчезнет, чтобы избежать ареста. Я верно вас понял? Ну, это не так уж трудно.
— Силы небесные! Неужели это возможно, мистер Оллантон? — с жаром воскликнул Фостер-Джонс. Он был восхищен и взволнован.
Восхищение дядя Ник любил, но не одобрял волнения и горячности.
— Успокойтесь. Вам тоже предстоит работа. Во-первых, вы должны быть здесь завтра в это же время, имея с собой приблизительный план зала со всеми входами и выходами и самое главное — подробный план сцены с указанием, как гуда попасть и как выйти. У вас это есть? Хорошо. Кроме того, мне нужно несколько фотографий вашей жены и чтобы хотя бы одна была в рост, а также сведения о ее весе, росте и так далее…
— Я могу сейчас вам сказать, — начал было Фостер-Джонс.
— Завтра, если не возражаете. Выполнит ли она приказ?
— Гм… нет, не думаю. Мы не признаем таких отношений…
— А я только такие и признаю, — сказал дядя Ник мрачно. — Ну что ж, скажите ей, что я ничего не могу предпринять для ее спасения от полиции, пока она не пообещает точно выполнять все, что я велю. Никаких споров. Никаких «хочу того, не хочу этого». То, что я попрошу ее сделать, будет чрезвычайно просто и чрезвычайно разумно. Ничего похожего на то, что Ричарду и другим приходится делать в моем номере.
— Нет-нет, здесь не будет никаких трудностей, мистер Оллантон. Жена моя может быть очень упрямой, по не в такую минуту, за это я ручаюсь. Что-нибудь еще?
— Да. Чтобы все прошло как следует, я должен буду довериться одному или двоим людям. Тут вам придется положиться на меня, мистер Фостер-Джонс. Не забудьте, что я могу нажить неприятности, спасая кого-то от ареста, и потому вряд ли стану связываться с болтуном. Нет, нет, не благодарите. Я же еще ничего не сделал. Кроме того, я голоден и хочу ужинать. Поэтому ступайте и возвращайтесь завтра вечером. Ричард, взгляни, Сисси готова?
Когда я вернулся и сообщил, что она ждет нас, дядя Ник уже снял грим и одевался.
— Очень досадно, — сказал он, — но я боюсь посвящать Сисси в нашу затею. Что бы она ни обещала, она не сможет держать язык за зубами. Рассказать ей — это все равно что напечатать в «Йоркшир ивнинг пост». Так что будь осторожен, малыш. Если она заподозрит, что мы что-то задумали, то ко мне лезть не посмеет, а постарается все выведать у тебя. Смотри не оплошай, малыш.
За ужином дядя Ник говорил мало, а мы с Сисси наперебой ругали Типлоу, которые, как выяснилось, были с ней сухи и неприветливы, когда она хотела выказать им свое расположение. Но вот тема была исчерпана, и дядя Ник, закурив сигару, строго велел Сисси отправляться спать.
— У тебя усталый вид, девочка, и потом мне нужно поговорить с Ричардом о деле — наклевывается новый фокус. Так что беги.
И Сисси подчинилась без возражений, потому что техническая сторона номера ее никогда не интересовала и всегда казалась пустячной. Она никогда не видела его из зала и не могла себе представить, как он выглядит для публики. Я же по-настоящему любил слушать дядю Ника, когда он говорил о технике своего дела еще до того, как фокус переходил в стадию чертежей и подключались Сэм и Бен; может быть, именно по этой причине и дяде нравилось делиться со мной своими замыслами.
— Неужели миссис Фостер-Джонс — кстати, ведь она знаменитая суфражистка — придется, уйдя со сцены, влезть в наш ящик?
Дядя Ник выпустил два безупречных кольца дыма и ответил медленно, явно довольный собой:
— Я об этом подумывал. Получился бы чертовски веселый розыгрыш. Но это слишком серьезно, малыш.
— Знаю. Если ее схватят, то к концу следующей недели начнут подвергать насильственному кормлению. Тут уж не до смеха, дядя Ник.
— Вот спасибо, что предупредил. Мне, конечно, плевать, получат они право голоса или нет, но нынче я на ее стороне, садовая ты голова, и иду на риск. — Некоторое время он молчал, погруженный в свои мысли и планы. — Я думаю, малыш, лучше всего направить их по ложному пути. Она произносит свою речь, — говорить придется покороче, — полиция видит, что она покидает сцену, и окружает ее, чтобы арестовать. Только та, что сходит со сцены, уже не миссис Фостер-Джонс. А они будут слишком заняты, чтобы заметить настоящую, которая теперь, конечно, выглядит немного по-другому. Все пройдет прекрасно, если там есть центральный вход на сцену, как это обычно бывает. А если еще сбоку есть ступеньки, тогда я все устрою в лучшем виде.
— Но это значит, что кому-то придется сыграть роль миссис Фостер-Джонс. Кто же это будет?
— Я знаю, кто не будет — это наша Сисси. И кроме того, мы не можем ничего решать, пока не узнаем побольше о миссис Фостер-Джонс. Предоставь это мне, малыш. Я посмотрю, как сделать все это наилучшим образом. Ну ступай. И знаешь, — не скрою от тебя, — я жду этого с большим удовольствием.
— Вижу, дядя Ник. И я тоже. Спокойной ночи.
В ту неделю в Лидсе Фостер-Джонс спас меня от безысходной тоски. Нэнси уехала, и я все еще чувствовал и утрату и обиду. Ходить на этюды было невозможно: ясные холода прошлой недели могли бы закончиться снегопадом, — а меня всегда восхищали снежные пейзажи, — но вместо этого обернулись унылым дождем да низко повисшими грязными облаками, словом, пребывание в Лидсе, который никогда не был моим любимым городом, не сулило ничего радостного. Тут-то и пришел мой спаситель Фостер-Джонс.
Он вновь появился у дяди Ника в четверг вечером в сопровождении Мюриел Диркс, одной из единомышленниц своей жены. Она была маленькая, с широким унылым и бледным лицом и огромными, глубоко посаженными глазами. Когда спрашивали, каково ее мнение, она всячески старалась быть полезной и говорила очень приветливо, но почему-то все время выглядела так, словно вот-вот заплачет. Впрочем, как только Фостер-Джонс извлек на свет план зала, дядя Ник перестал замечать обоих и говорил со мною так, будто мы были одни.
