Анатолий Приставкин - Тихая Балтия. Латышский дневник
Вот недавно я захотел вывезти за рубеж свою четырехлетнюю дочку, но визу на выезд дочки мне не дали. Формально причину объяснили так: на такой короткий срок ребенка незачем везти за границу. Это они так считают, а я так не считаю, ребенок-то мой, и мне лучше известно, нужно или не нужно везти его и на какой именно срок… Но в том-то и дело, что люди системы считают моего ребенка как бы и не моим ребенком, а почти государственным и поэтому берут на себя ответственность решать, как им распорядиться моим ребенком.
Это у них нет средств обеспечить миллион голодающих и брошенных детишек, которые у нас по стране по детдомам и просто на улице живут, там ведь нужны несколько иные качества, чем запретительные, да те и не уедут сами за границу, не на что им уехать, им бы с голоду не умереть… Значит, там и волноваться нечего. Перемрут, да и это не беда, мы богаты, у нас миллион жизней туда, миллион сюда ничего не значит.
Вот так и моей жизнью они в свое время распорядились: они практически создали меня и могут мной гордиться. Я был настоящим советским человеком, в том самом их понимании, как они себе это представляли. Я вкалывал, я верил их лозунгам, я строил их коммунизм и сам выступал на концертах с песнями и стихами, формируя в свою очередь других советских людей подобно себе. С пафосом пел замечательные слова той упомянутой мной песни… Она, кстати, так и называлась: «Партия — наш рулевой», и по радио ее исполняли часто, почти каждый день.
Не худо бы, наверное, когда-нибудь переиздать песни нашего детства и юности, вот уж интересный вышел бы сборник, настоящий документ того времени… Мы с приятелем однажды стали вспоминать песни о Сталине, нам хватило этого занятия на весь вечер!
Не Пушкин, не сонеты Шекспира, не старинные романсы, от которых мы были бы иными; в нас внедрено антиискусство, создающее античеловека.
Но сейчас я о другом.
Я о том самом рулевом, то есть, о Партии, которая семьдесят с чем-то лет была за обозначенным в песне «рулем», его еще называют красивым словом: штурвал, и дорулила до наших ужасных дней, и далее рулить пытается.
И многие из моих знакомых (их питали те же песни и те же идеи) вовсе не торопятся покидать этот партийный корабль, считая серьезно, что партию составляют не только бандиты, окопавшиеся сверху, но честные коммунисты, остающиеся верными своей идее в так называемых низах.
Что правда, то правда, в партии всегда были и сейчас есть люди честные, которые не участвовали в репрессиях, не стучали друг на друга, а в лучшем случае отмалчивались во время «единодушной» поддержки тому или иному мероприятию верхов.
Но вот вопрос, не было ли наше «единодушное» молчание своего рода поддержкой всего бесчестного, что творилось по воле Партии, да и всегда ли удавалось промолчать, ведь в нужный момент любого из нас могли вызвать в соответствующий кабинет, как вызвали одного хорошего поэта, когда понадобилось расправиться с другим замечательным поэтом, и предложили на выбор: выступить с осуждением или положить партийный билет на стол.
Существовала такая формулировка, судя по всему, очень страшная: «Положить билет на стол». Что это означало, думаю, не надо расшифровывать, это было началом небытия, при том, что человек мог быть молод и здоров, и дееспособен, как говорят, но при этом в его какой-то неведомой графе ставился крестик (крест!) на всю его дальнейшую жизнь. И далее ни на работу, ни за границу… Ни-ку-да!
Как прокаженный, как носитель вируса СПИДа, ты становился изгоем в любой среде, и уж тебе не то, что трояк взаймы, руки не подадут, а лучшие из друзей станут переходить на другую сторону улицы, чтобы нечаянно не столкнуться и не заговорить… Такой ты, оказывается, опасный человек…
Да и человек ли ты уже? Без билета-то?
Коммунистическая идеология могла тебе простить беспробудное пьянство, разврат или, скажем, взятки… Анекдот того времени: должен ли коммунист платить партвзносы со взяток? — Должен, если он НАСТОЯЩИЙ КОММУНИСТ! Но идеология никогда, никому и ни за что не прощала отклонения даже на миллиметр от своего официального учения.
Не так давно мне удалось впервые выехать за рубеж, до этого, как и моей дочке, мне не разрешалось выезжать, но почему — я не знал. Разве что догадывался. И вдруг разрешили. А я возьми да спроси секретаря Союза, с которым шел на эту тему разговор, отчего же все-таки раньше-то не разрешали, кому я со своим выездом мог мешать?
Чуть замешкавшись, он ответил, что «там» («там» — и неопределенное движение рукой) стоял против моей фамилии маленький крестик (крест!) за какие-то мои грехи… Подписал я письмо что ли…
Во-первых, любой наш секретарь Союза писателей ходит под КГБ, а, значит, точно знает, кто ставил крестик и за какую провинность. Да и я в общем-то знал: в какие-то времена, в середине шестидесятых, подписал я письмо в защиту Юрия Корякина, писателя, с которым тогда расправились партаппаратчики, приказав ему положить тот самый билет на тот самый стол…
И парторг Союза писателей, некий Разумневич, не преминул как-то раз на ходу об этом напомнить… Письмецо-то с твоей подписью, не думай, не затерялось, хранится, а, значит, помнится…
А парторг, да еще Союза писателей, это тоже человек от КГБ… Да у нас пальцем ткни в любого из руководителей литературы, в кегебешника попадешь, такая важная для них сфера идеологии.
У поэта Владимира Соколова есть стихи:
«Я устал от двадцатого века,
От его окровавленных рек,
И не надо мне прав человека,
Я давно уже не человек…»
А кто же мы тогда?
Ну, разоренная дотла страна, дорулили наши, что называется, до точки, до обнищания всеобщего, до уничтожения генотипа… Разбазарили недра, распродали духовные и материальные ценности, убили природу…
Но еще в живых (истреблена, но не добита) числится нация или нации, то есть, кто не был в лагерях, не сидел в психушках, а был самым обыкновенным заложником, рабом коммунистичес-кой системы и честно молчал, и единодушно поддерживал, и верил… Как все мы верили… Ну, хотя бы тому, что «наше поколение будет жить при коммунизме…»
И среди этих выживших много самых простых, не творивших зла коммунистов. Но теперь-то все они неужто не ощущают в соприкосновении с другим «некоммунистическим» и преслову-тым миром, что не ихний мир, а наш, наш мир, как и мы сами, какие-то не такие: и злей и раздраженней, и бесчеловечней, что ли… Мы и доброту свою традиционную куда-то растеряли, и честность, и порядочность, и интеллигентность, которые от века почитались российской добродетелью.
Так от века не было условий таких, чтобы вся нация с утра в очередях, за куском хлеба (о масле разговора нет), без медицины, без добротного жилья да и, вообще, без каких-то морально сдерживающих законов, ибо от Бога отказались, а своих (коммунистических) заповедей так и не выработали.
Ну, разве одну, что человек человеку товарищ волк.
И остается барщина, да раздача за нее пайков, которые можно захватить, лишь оттеснив себе подобных.
Если это есть обещанный тот самый коммунизм, то мы к нему, конечно, пришли. И наш Рулевой зарулил нас, куда надо. Теперь бы ему на съездах, вместо пространных программ, из которых ни одна за семьдесят лет не выполнена, но об этом молчат, принять в своей деятельно-сти два бы пункта всего. Первый: покаяться в своих преступлениях (хотя неизвестно, простит ли народ) и распустить Партию, как организацию преступную, античеловеческую, осудив прошлое и дав на будущее обещание, что впредь подобных партий создавать у нас не будут! И конститу-цией бы ее запретить, как антигуманную, направленную против человечества вообще.
Так нет же, полозковы на стреме, и от имени еще одной, мало им старых партий, обещают народу ни больше, ни меньше, как: «Компартия берет на себя функции защищать интересы трудящихся…» И что она «является выразителем интересов трудового народа…»
Ну, то есть, практически это надо понимать так: бастуют шахтеры, а эти полозковы являются выразителями их и поддерживают шахтеров в их тяжкой борьбе за свои права.
Вы слышали что-нибудь подобное?
И я не слышал. Разве что Партия призовет к запрещению забастовок, выражая интересы… Свои, конечно. Никто не даст ей больше прав выступать от имени народа, который она практически погубила.
Но она «выходит из окопов», это она сама о себе так говорит, и, как в семнадцатом году, сама берет власть от имени народа, и сама себя и свои интересы защищает.
Как — мы знаем. И в Риге, и Вильнюсе на себе ощутили.
Самое опасное в этой Партии, в ее идеологии то, что она всегда была и остается разрушительной, а не созидательной силой, но еще страшней, что она создала для человечества (слава Богу, не все оно подпало под власть коммунистов) свою новую Религию, свое Писание…
Вот, вспомнил, мой отец, вспоминая армию и фронт, называл политработников попами!
Они внедрили эту религию в души людей (по-ученому, наверное, в гены), извратив природную, божественную сущность человека… Усилиями этой партийной религии создан новый природный феномен, прозванный за рубежом гомо советикус…
