Анатолий Приставкин - Тихая Балтия. Латышский дневник
— Гражданская война.
— В Прибалтике?
— Нет. Она неизбежно перерастет в гражданскую войну в масштабах Союза.
И далее он обещает в результате «хаоса и полной анархии» приход третьей силы, о которой сегодня «никто не знает и не подозревает. Это будет не Ельцин и не Горбачев, а совсем неизвестный человек, который в данной ситуации может случайно прийти к власти…»
Я думаю, самовыражаясь, Алкснис не столько прогнозирует события, сколько выдает свои тайные замыслы, которые теперь и не такая уж великая тайна. Карьера Пиночета не дает ему и его военным дружкам покоя.
Во всем, что делают верхи (Москва, но и здешние большевики) сквозит прямо-таки поразительное пренебрежение мнением народа, который не только в газетах, а в миллионах своих листочков и на своих митингах выразил все, что он об этих верхах думает.
Вот ядро главного конфликта, полковник ищет его вовсе не там, где он есть.
Звонила из Риги встревоженная Элизабет, передала последние новости об отставке членов Президентского совета Примакова, Петракова, Шаталина… Ей передали по телефону из Швеции. Таким кружным путем приходят к нам важные новости… Она же улетает к себе в Швецию, отвозит «горячий» материал, но, может быть, она тут же вернется обратно.
— Возвращайся, — сказал я. А про себя подумал так: если будет, конечно, возможность вернуться. События-то решаются часами, и неизвестно, что и как может повернуться в нашем таком шатком мире.
Разговор этот происходил в субботу, накануне дня Крещения. А на следующий день прозвучали выстрелы и пролилась кровь на улицах Риги.
— Во что ты веришь? — спросила однажды Элизабет. — Может быть, вас спасут лидеры… Собчак… Попов… Станкевич…
— Я думаю, что Балтию (а, значит, и вообще свободу) спасет молодежь…
Но, конечно, лидеры — это сейчас наше национальное богатство. Это для защиты демократии. Можно уповать и на партии, хотя они очень слабы. Но можно верить во внутреннее убеждение просто людей, которые не захотят прежней рабской жизни. И прежде всего молодых ребят, которые вышли на баррикады.
Я не знаю, понимают ли они сами, что решают судьбу не только Латвии, не только всей Балтии… Но и России и других народов? Но ясно же, они защищали здесь прежде всего СВОЮ свободу, так же как русские, а их было на баррикадах немало, защищали здесь СВОЮ свободу… Но свобода-то не делится по национальному признаку, она на всех одна… Или она есть, или ее нет.
И вообще, когда мне говорят о разрозненности демократов, я привожу пример Риги: на баррикадах не спрашивали, какой ты партии или национальности, здесь были все, кто не хотел коммунизма.
Выступая перед этими ребятами, соприкасаясь с ними, я у них, а не они у меня черпали оптимизм и силу.
Именно поэтому я вернулся домой в тяжком состоянии из-за уничтоженных рукописей, но с настроением небеспросветным и даже светлым, с надеждой, внушенной мне ими, что их, а, значит, и нас, побороть десантниками и бэтээрами нельзя.
Но вот как оборачивается дело, ведь по другую сторону баррикад, «перед бревнами», выстроились такие же ребята… Не другие, в том-то и дело, а те же самые. Их призвали в армию, одели в форму, обучили держать оружие, стрелять из него, приняли присягу…
Но не только это.
Их обработали армией, как обрабатывают металл огнем.
Повторю одну мысль: отчего генералитет не хочет профессиональной армии? Думаете, они не понимают, что она лучше? Понимают. Она лучше для войны. Но для войны со своим народом она хуже. Нам же нужна особая армия и особо подготовленные мальчики, обработанные для такой войны. И такая обработка ребятишек, их, несложившихся, с ломким характером, с убеждениями, которые не могли утвердиться в отсталой школе.
Вот где раздолье политорганам, которые тут в особой цене. Комиссары ведут обработку молодых мозгов днем и ночью, я ее прошел и по себе знаю, как это опасно. Для жизни этих ребят. И для нашей жизни. Слабых при помощи дедовщины они сламывают, сильных — убивают.
За это время мягкая впечатлительная податливая душа подростка деформируется особенно сильно; искажения, привнесенные в школе, в пионерском отряде, в комсомоле и так далее, еще более усугубляются, смешиваются такие понятия как долг, нравственность, честь…
Используется и воздействие коллектива, для того, чтобы поддержать и внедрить в сознание культ силы. А потом и насилия.
Безнравственность тех, кто стоит над этими ребятами, решает их судьбу. От Горбачева до Язова, и всяких подобных макашовых и прочих, и прочих. До личных командиров и комиссаров.
С этими, последними, я встречался и знаю, что они искренне ненавидят демократов и навсегда уверены, что все зло исходит от них. И уж они смогут внушить тем из молодых, кто еще в этом сомневается…
И вот они стоят друг против друга, в Риге пока условно, а в Вильнюсе совсем не условно, они видели друг друга в глаза. Ровесники, они очень похожи. Если мы не поймем этого, мы ничего не поймем о них вообще. А, значит, и о том, что нас ждет.
Одни из них внутренне освобождены для борьбы за себя и за свою свободу, другие тоже освобождены, но от ответственности за чужую жизнь.
Я убежден, что в этом противостоянии страшней вторым, то есть, ребятам в форме, несмотря на то, что не только их тела, а и души забронированы прочной идеологией, они внутри себя не без сомнений, пусть и не самых сильных… У них и страха, и раздрызга больше…
Тем более, что у ребят без формы чувство свободы не абстракция, оно выражается конкретно: твое правительство, твой город… Твоя родина.
Эта фронтовая линия однозначна.
Танкист (он же десантник, омоновец и т. д.) не имеет такой прочной моральной базы. Он слышит приказы, видит товарищей по роте, слышит командиров… Но он же видит лица с той, противоположной стороны. А там негодование, презрение, даже ненависть… За что же? Кто ему в этот момент объяснит?
Очень трудный, в общем-то трагический момент для всей его жизни. Ведь может сработать (и срабатывает) эффект коллективного взрыва, ну, как психическая атака в войну, которая, по рассказам очевидцев, не поддается обычному анализу и стандартным меркам…
Это особый коллективный настрой, порыв, и человек, включенный в него, ведет себя иначе, чем отдельно в жизни… В жизни он не выстрелил никогда в другого человека, а в момент общего психоза, который политкомиссары даже очень учитывают, он может поднять саперную лопатку или направить танк в гущу толпы…
Осмысление, как и приступ совести, придут потом.
Я не в оправдание, понятно. Вы помните кадр из кинодокумента Подниекса, там десантник поднимает приклад над головой беззащитного человека…
Это усилено повторением, ибо он, и правда, будет поднимать свой автомат столько, сколько понадобится… И даже каждый следующий раз жесточе… Такая уж психология убийцы… И вот, там особенно отчетливо видно нечеловеческое выражение лица.
Лица ли?
Звериный оскал, конечно, точнее.
Вот, что движет и будет двигать этими ребятами: озверение, и вскрыты все те черные дыры в душе, которые есть у каждого человека, но которые погреблены, придавлены глубоко нашим интеллектом.
В какой-то пьесе Леонова, кажется, «Нашествие», в финале в дом врываются фашисты, которые за минуту сценического времени должны сыграть роль злобного и кровожадного врага. И статисты его изображают: делают страшные позы, скалят лицо, гримасничают… Но не страшно. Злобу, а тем более зло, нельзя так сыграть.
Но когда мужчина, молодой и сильный, получает в руки настоящее оружие, — это особое и сильное чувство, да при этом ему еще выдается индульгенция, лишающая его личной ответственности за происходящее…
Я был солдатом и держал оружие, я знаю, что это такое.
ПАРТИЯ — НАШ РУЛЕВОЙ
Я знаю, что я расскажу об этом страшном дне. Но я оттягиваю этот рассказ и как бы даю возможность побыть в той Риге, которая была такой крещенской, такой умиротворенной, что казалось — ничего ужасного уже случиться не может. Все, что было плохого, все — позади.
Но, правда, в здешней партийной газетенке, мне даже имя ее называть не хочется, вышла какая-то обо мне статейка, а в ней клевета. Отчего же так выходит, где Партия, там и кровь, там и клевета?
Или это единственное оружие, которым она владеет в совершенстве, и единственный ее довод в пользу своего существования?
В какие-то времена концерты, я их помню по участию в самодеятельности, начинались с песен торжественных, с таких, например:
«Партия наши народы сплотила
В мощный единый Союз боевой.
Партия — наша надежда и сила,
Партия — наш рулевой!»
Воспроизвожу по памяти, и сам думаю, сколько же подобных песен хранится в памяти, с ума сойти, и все это стало как бы частью меня и моей жизни. А иногда кажется, что именно это только во мне и есть, потому что песни, стихи, фильмы и все остальное из прежнего времени лепили мою душу, формировали мое сознание, в какой-то мере я робот, созданный системой по ее образу и подобию, и в этом она здорово преуспела.
