Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)
И Нагель повторилъ:- Спокойной ночи! Спокойной ночи! — и смотрѣлъ ей вслѣдъ, пока, она не исчезла за дверью.
Это было все, о чемъ вели они рѣчь этой ночью. Нагель снялъ свою фуражку и несъ ее черезъ лѣсъ въ рукахъ. Онъ былъ необычайно задумчивъ; нѣсколько разъ онъ останавливался, поднималъ глаза надъ дорогой, пристально смотрѣлъ одно мгновенье прямо передъ собою и потомъ снова шелъ дальше короткимъ, замедленнымъ шагомъ, съ улыбкой, съ радостнымъ выраженіемъ лица. Что у нея за голосъ! что за голосъ! Слыхивалъ ли кто когда-нибудь что-либо подобное? Голосъ, звучащій какъ пѣніе! Какъ она очаровала его, чудное, свѣтлое созданіе!
IX
День спустя, въ обѣденное время.
Нагель только-что всталъ и, ничего не поѣвши, вышелъ. Онъ былъ уже далеко внизу въ городѣ; лучезарный день и бодрая жизнь на пристани захватили его. Онъ тутъ же обратился къ одному человѣку и освѣдомился у него о камерѣ судьи; человѣкъ далъ ему указаніе, и Нагель прямо туда и направился.
Онъ постучался и вошелъ; прошелъ мимо двухъ-трехъ сидѣвшихъ и писавшихъ служащихъ къ судьѣ Ройнерту, котораго попросилъ принять его съ глазу на глазъ… разговоръ былъ не дологъ. Судья всталъ не совсѣмъ охотно и прошелъ вмѣстѣ съ нимъ въ сосѣднюю комнату.
Здѣсь Нагель сказалъ:
— Я прошу васъ извинить меня, что я еще разъ возвращаюсь къ этому вопросу; дѣло касается, какъ вы знаете, этой исторіи съ Минуттой. Я приношу намъ свое извиненіе.
— Я считалъ этотъ вопросъ исчерпаннымъ, — возразилъ судья;- наканунѣ Иванова дня вы обратились ко мнѣ какъ бы съ извиненіемъ въ присутствіи цѣлаго общества; этого удовлетворенія достаточно для меня, я другого не требую.
— Видите ли, это чрезвычайно прекрасно, — сказалъ Нагель, — истинно прекрасно, а ради ясности, я повторяю еще въ третій разъ, что это прекрасно съ вашей стороны. Хе-хе! Но я еще не совсѣмъ доволенъ такимъ оборотомъ дѣла, господинъ судья. Т.-е. я вполнѣ доволенъ, поскольку это касается меня, но только не по отношенію къ Минуттѣ. Мнѣ желательно, чтобы вы позаботились также объ удовлетвореніи Минутты, а вы именно тотъ человѣкъ, который можетъ доставить ему удовлетвореніе.
— Вы хотите сказать, что я долженъ отправиться къ дурачку и просить у него извиненія изъ-за двухъ-трехъ глупыхъ шутокъ, — такъ ли я васъ понимаю? Послушайте, не лучше ли было бы вамъ заняться своими собственными дѣлами, а не.
— Да, да, да, да, это хорошо сказано! Но, чтобы перейти къ самому дѣлу: вы разорвали сюртукъ Минуттѣ и обѣщали ему за это другой. Знаете ли вы это?
— Вотъ что я вамъ скажу: вы стоите въ открытой конторѣ и болтаете о частномъ дѣлѣ, которое какъ вовсе не касается. Я здѣсь дома. Вы можете не возвращаться назадъ черезъ контору; на улицу можно выйти и черезъ эту дверь.
При этомъ онъ открылъ маленькую дверь.
Нагель засмѣялся и сказалъ:
— Такъ… такъ… Вы не пугаете меня! Нѣтъ, серьезно говоря, вы должны тотчасъ же послать Минуттѣ сюртукъ, который вы ему обѣщали. Онъ вѣдь нуженъ ему, знаете, и онъ повѣрилъ вамъ на-слово.
Судья открылъ дверь еще шире и сказалъ:
— Будьте добры!
— Вѣдь Минутта основывался на томъ, что вы — благородный человѣкъ, — продолжалъ Нагель, — и вамъ бы не слѣдовало такъ-таки просто обмануть его.
На этотъ разъ судья открылъ дверь въ контору и позвалъ оттуда обоихъ служащихъ. Тогда Нагель надѣлъ фуражку и вышелъ. Онъ не сказалъ больше ни слова.
Какъ несчастливо обернулось это дѣло! Было бы много лучше, если бы онъ не подымалъ его вовсе. Нагель пошелъ домой, позавтракалъ, почиталъ газету и поигралъ съ собакой.
Послѣ обѣда онъ увидалъ изъ своей комнаты, какъ Минутта тащилъ мѣшокъ по скверной каменистой дорогѣ отъ набережной. Мѣшокъ былъ съ углемъ. Минутта шелъ, совсѣмъ согнувшись, и не могъ глядѣть передъ собою, потому что ноша его пригибала его почти къ самой землѣ. Онъ такъ плохо держался на ногахъ, ступалъ такъ криво, что панталоны его съ внутренней стороны были совсѣмъ обтрепаны. Нагель пошелъ ему навстрѣчу и сошелся съ нимъ у почтовой конторы, гдѣ онъ на минуту свалилъ свой мѣшокъ на землю.
Они поклонились другъ другу одинаково глубоко. Когда Минугта оправился, лѣвое плечо его сильно обвисло книзу. Нагель вдругъ схватилъ его за это плечо и безъ дальнѣйшихъ предисловій, не выпуская его, сказалъ въ сильномъ возбужденіи:
— Разболтали вы что-нибудь о деньгахъ, которыя я далъ вамъ, сказали объ нихъ кому-нибудь? А?
Минутта отвѣтилъ въ смущеніи:
— Нѣтъ, я этого не дѣлалъ.
— Скажите-ка только! — продолжалъ Нагель, блѣднѣя отъ волненія;- если вы когда-нибудь проболтаетесь объ этихъ несчастныхъ шиллингахъ, то я положу васъ на мѣстѣ замертво… замертво! Богомъ клянусь! Поняли вы меня? Да и дядя вашъ тоже долженъ держать языкъ за зубами.
Минутта стоялъ съ разинутымъ ртомъ и запинаясь, время отъ времени произносилъ по одному слову: онъ ничего не скажетъ, ни слова, онъ даетъ клятву… онъ обѣщается.
Какъ бы желая оправдать свою горячность, Нагель прибавилъ:
— Это какая-то дыра, этотъ городъ, да, гнѣздо, курятникъ! Всѣ глазѣютъ на меня, куда бы я ли пошелъ; двинуться нельзя! Но не всюду потерплю я это шпіонство! О людяхъ я не забочусь, къ чорту ихъ! Теперь я васъ предупредилъ. Вотъ что я вамъ скажу: по всѣмъ признакамъ я вижу, что, напримѣръ, эта фрейлейнъ Килландъ очень не глупа и всегда умѣетъ довести васъ до того, что вы все разскажете; но я терпѣть не могу этого любопытства, ни тѣни его! Я впрочемъ провелъ съ нею вчерашній вечеръ. Она большая кокетка. Впрочемъ это не относится къ дѣлу. Я только еще разъ прошу васъ молчатъ объ этой мелочи, разыгравшейся между нами. И если дядя вашъ что-нибудь скажетъ, я заткну ему ротъ, накажи меня Богъ! Ступайте сейчасъ же домой и скажите ему объ этомъ. Хорошо вы меня поняли?
— Да, вполнѣ.
— Это, впрочемъ, хорошо, что я сейчасъ встрѣтилъ васъ, — продолжалъ Нагель, — я хочу еще поговорить съ вами о другомъ: третьяго дня въ полдень мы сидѣли вмѣстѣ на гробовой плитѣ, на кладбищѣ.
— Да.
— Я написалъ стихи на камнѣ, полагаю, скверные и неподходящіе стихи, но это уже другое дѣло; итакъ, я написалъ стихи. Когда я ушелъ, стихи еще были тамъ, а когда я вернулся черезъ нѣсколько минутъ, они были уже стерты. Не вы ли это сдѣлали?
Минутта опустилъ глаза въ землю и сознался.
Пауза. Но, заикаясь отъ страха, потому что его уличили въ дерзости, на которую онъ осмѣлился, Минутта хочетъ объясниться:
— Я, видите ли, хотѣлъ помѣшать… Вы не знали Мины Мескъ, вотъ чѣмъ это объясняется, иначе вы бы этого не сдѣлали, не написали бы. Вотъ я и сказалъ себѣ: ему простительно, вѣдь онъ чужой здѣсь въ городѣ, а я — здѣшній, я могу это поправить; развѣ не слѣдовало мнѣ этого сдѣлать? Я и стеръ стихи. Никто не прочелъ ихъ.
— Почему вы знаете, что никто не прочелъ?
— Ни одна душа не прочла! Проводивъ васъ съ докторомъ Стенерсеномъ до воротъ, я сейчасъ же вернулся назадъ и стеръ. Всего минуты двѣ меня не было тамъ.
Нагель посмотрѣлъ на него, взялъ его руку и пожалъ ее, не говоря ни слова. Они взглянули другъ на друга; ротъ Нагеля слегка дрожалъ.
— Будьте здоровы, — сказалъ онъ. — Да, получили вы сюртукъ?
— Гм! Но я получу его до того дня, когда онъ мнѣ понадобится. Черезъ три недѣли будетъ…
Въ эту минуту прошла мимо бѣловолосая женщина съ яйцами, Марта Гуде; корзину несла она подъ передникомъ, а, черные глаза ея были устремлены въ землю. Минутта раскланялся, Нагель также раскланялся; она едва возвратила поклонъ, быстро пошла впередъ, спѣша къ рынку, гдѣ она продала свои два-три яйца и оттуда поспѣшила со своими нѣсколькими шиллингами дальше. На ней было тонкое, зеленое платье. Нагель не спускалъ глазъ съ этого зеленаго платья. Онъ оказалъ:
— Что же должно быть черезъ три недѣли?
— Базаръ, — отвѣтилъ Минутта, — большая вечеринка: вы еще ничего не слышали объ этомъ? Я долженъ тамъ стоять въ живой картинѣ; фрейлейнъ Дагни ужъ это рѣшила.
— Вотъ какъ? — спросилъ Нагель задумчиво.
— Да, да, — продолжалъ онъ затѣмъ. — Вы получите сюртукъ въ самомъ скоромъ времени, да еще новый сюртукъ, вмѣсто стараго, который онъ обѣщалъ вамъ. Судья сказалъ мнѣ сегодня, что онъ только забылъ объ этомъ, но что онъ позаботится объ этомъ на этихъ дняхъ. Въ сущности, судья уже не такъ плохъ. Но только послушайте, вотъ что вы должны твердо помнить: вы не должны благодарить его, ни въ коемъ случаѣ! При немъ вы ни подъ какимъ видомъ не должны упоминать о сюртукѣ; онъ не желаетъ никакихъ выраженій благодарноcти. Понимаете? Ему было бы обидно, говоритъ онъ, если бы вы пришли благодарить его за эту маленькую услугу. Да вы вѣрно и сами видите, какъ было бы безтактно съ вашей стороны напоминать ему о томъ днѣ, когда онъ, пьяный, вышелъ изъ гостиницы съ продавленной шляпой, не правда ли?
— Конечно.
— При томъ же я жестоко унизилъ его тогда, какъ вы знаете, и назвалъ его въ присутствіи многихъ лицъ молодой собакой. Я, правда, извинился передъ нимъ въ этомъ, но все-таки же. Итакъ, вы примете сюртукъ, не показывая вида, дядѣ также вы не скажете ни слова о томъ, откуда вы получили его; ни одна душа не должна знать объ этомъ; судья настоятельно требуетъ этого. Вы, конечно, сами понимаете, что ему было бы непріятно, если бы въ городѣ узнали, что онъ, провинившись передъ первымъ встрѣчнымъ, заглаживаетъ свой поступокъ подаркомъ сюртука, не правда ли?
