Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)
Пауза. Вдругъ онъ взглянулъ на нее и глаза его просіяли:
— Сегодня вечеромъ, скажу вамъ, я счастливъ, а поэтому, быть можетъ, былъ черезчуръ болтливъ; но вы простите меня, не правда ли? Не находите ли вы, во всякомъ случаѣ, что происшествіе, которое я разсказалъ вамъ, было не очень красиво? Въ другой разъ я разсказалъ бы его немножко, можетъ бытъ, лучше, не знаю; но сегодня я слишкомъ доволенъ, чтобы быть вполнѣ на высотѣ. Я радуюсь на все и на всѣхъ; но больше всего радуюсь я тому, что имѣю счастье итти вмѣстѣ съ вами; да, я вамъ такъ глубоко, такъ глубоко благодаренъ, повѣрьте мнѣ! но счастливъ я еще и потому, что, мнѣ кажется, эта ночь — лучшая ночь, какую я когда-либо переживалъ. Я прямо не понимаю! Мнѣ кажется, точно я составляю часть этого лѣса, этого луга, что я — вѣтка какой-нибудь сосны или камень, пожалуй, скорѣе всего камень, но камень, насквозь проникнутый этимъ нѣжнымъ благоуханіемъ и покоемъ, которые окружаютъ насъ. Посмотрите-ка! Ахъ, посмотрите-ка! Ужъ разсвѣтаетъ. Видите эти серебряныя полосы? Ну, не чудно ли?!
Оба поглядѣли на свѣтлыя полосы; потомъ она опять остановила глаза на немъ и сказала:
— Да, если вы думаете, что я со своей стороны не благодарна вамъ за сегодняшній вечеръ, то вы ошибаетесь!
И сказала она это, ничѣмъ къ тому не вынужденная, вполнѣ добровольно, совершенно такъ, какъ будто ей доставляло удовольствіе произнести эти слова. Нагель внимательно взглянулъ ей въ лицо и сказалъ:
— Вы? Въ самомъ дѣлѣ? Какимъ счастливымъ вы меня дѣлаете! Да, я никогда не забуду этой ночи! Хотите, я покажу вамъ одинъ маленькій фокусъ съ соломенкой и вѣточкой, при чемъ соломенка окажется крѣпче вѣтки? Я такъ хотѣлъ бы, только изъ благодарности, сдѣлать все возможное, чтобы только доставить вамъ удовольствіе, чтобы доказать вамъ свою признательность. Но, впрочемъ, будемъ болтать, это лучше. Ахъ, сегодня вѣдь былъ Ивановъ день! Милая, ну, развѣ все это не опьяняюще-прекрасно? Посмотрите туда, позвольте мнѣ только указать вамъ на маленькія вещи, которыя производятъ на меня впечатлѣніе. Вотъ этотъ одинокій кустикъ можжевельника тамъ, напротивъ; посмотрите какъ онъ торжественно склоняется въ нашу сторону и какой у него славный видъ. А отъ сосны къ соснѣ паукъ протянулъ свою паутину; она кажется тщательной китайской работой, кажется солнцемъ, вытканнымъ изъ воды. Вѣдь вамъ не холодно? Я увѣренъ, что теперь вотъ тутъ, вокругъ насъ, танцуютъ тепленькіе смѣющіеся эльфы; но я все-таки разведу огонь, если вамъ холодно; не нужно?.. Послушайте, мнѣ вспомнилось сейчасъ: не тутъ ли, по близости, нашли Карльсена?
Она вскочила съ выраженіемъ негодованія на своемъ прекрасномъ лицѣ и сказала:
— Ахъ, нѣтъ, не говорите о немъ! Оставимъ его въ покоѣ, пожалуйста! Слыханое ли дѣло!
Онъ опять попросилъ извиненія и хотѣлъ оправдаться:
— Говорятъ, вѣдь, онъ такъ любилъ васъ, и я никакъ не могу поставить это ему въ вину.
— Любилъ меня? Да, можетъ быть, немного, это, конечно, возможно. Не говорятъ ли также, что онъ изъ-за меня покончилъ съ собою моимъ перочиннымъ ножомъ? Нѣтъ, теперь пойдемте!
Она встала. Она говорила съ оттѣнкомъ грусти, безъ смущенія или притворства, что очень удивило его. Она знала, что довела до смерти одного изъ своихъ поклонниковъ, и не подымала шуму изъ-за этого, не смѣялась надъ этимъ, не старалась извлечь изъ этого чего-нибудь лестнаго для себя, она говорила объ этомъ, какъ о грустномъ обстоятельствѣ, и только. Но какъ чиста, какъ хороша была она! Длинные, свѣтлые, заплетенные въ косы волосы падали на воротникъ ея платья, а на щекахъ ея былъ теплый, свѣжій румянецъ, на которомъ осѣлъ налетъ ночного тумана. На ходу она такъ легко покачивалась на своихъ высокихъ бедрахъ.
Они вышли изъ лѣса; передъ ними была. прогалина, залаяла собака, и Нагель сказалъ:
— Вотъ уже и приходъ! Какой у него уютный видъ: эти большія бѣлыя постройки съ садомъ и съ собачьей будкой, и съ шестомъ для флага среди самаго густого лѣса! Вы не думайте, фрейлейнъ, что опять очутитесь здѣсь послѣ того, какъ уѣдете, т.-е. послѣ вашей свадьбы? Ну, да это впрочемъ будетъ зависѣть отъ того, гдѣ вы будете жить.
— Я еще не думала объ этомъ, — сказала она, и прибавила, — еще время не ушло, успѣю подумать.
— Еще есть время и порадоваться, — сказалъ онъ.
Она отвѣчала уклончиво, немножко нетерпѣливо:
— Нѣтъ, вамъ теперь ужъ нерадостно. Который часъ теперь?
— Да ужъ около двухъ.
— Послушайте, — сказала она, — вы не должны удивляться, что я разгуливаю такъ поздно ночью. У насъ это въ обычаѣ; вѣдь мы здѣсь-таки порядочные мужики, мы дѣти природы, не больше. Мы съ адьюнктомъ гуляли тутъ часто до самаго утра.
— Но кто же велъ тогда разговоръ? Мнѣ показалось, что адьюнктъ не изъ многорѣчивыхъ?
— Нѣтъ, зато и разговаривала все больше я; т.-е. я спрашивала, а онъ отвѣчалъ. Вѣдь вы знаете, можно найти столько вопросовъ. Ну, да это къ дѣлу не относится. Что вы теперь будете дѣлать, когда придете домой?
— Когда приду домой? Я лягу и засну до… до… до самаго обѣда, буду спать, какъ каменный, какъ мертвый, безъ просыпа, безъ сновидѣній. А вы?
— Но развѣ вы не будете думать? Развѣ вы не лежите сначала просто такъ, размышляя о томъ, о семъ? Вы можете такъ сразу заснуть?
— Моментально. А вы нѣтъ?
— Послушайте, вотъ уже птичка запѣла. Нѣтъ, теперь, должно быть, ужъ позднѣе, чѣмъ вы сказали; дайте-ка мнѣ посмотрѣть ваши часы. Господи Боже! уже больше трехъ, почти четыре! Зачѣмъ же вы сказали, что еще только-что минуло два?
— Простите, — сказалъ онъ.
Она посмотрѣла на него, впрочемъ безъ гнѣва, и тогда сказала:
— Если бы вы и не соврали мнѣ, я все равно оставалась бы такъ же долго; я говорю именно такъ, какъ есть. Я надѣюсь, вы не придадите этому больше значенія, чѣмъ слѣдуетъ? У меня не много удовольствій, и я обѣими руками цѣпляюсь за то, что мнѣ представляется. Я привыкла такъ жить съ тѣхъ поръ, какъ мы живемъ здѣсь, и я не думаю, чтобы кому-нибудь это доставило какую-нибудь непріятность. Впрочемъ этого я не знаю, я могу оставаться равнодушной къ этому; отецъ во всякомъ случаѣ ничего не имѣетъ противъ этого, а я имѣнно съ нимъ-то однимъ и считаюсь. Пойдемте, пройдемтесь еще немножко.
Они пошли мимо прихода въ лѣсъ, по другую сторону. Птицы пѣли; свѣтлая полоса восхода становилась все шире и шире. Бесѣда стала менѣе оживленной, она тянулась о безразличныхъ вещахъ.
— У васъ въ домѣ, кажется, много читаютъ? — сказалъ онъ.
Она отвѣчала:
— Откуда вы это знаете?
— Я слыхалъ объ этомъ; я также знаю, что у вашего отца есть сочиненія Тургенева и Гарборга, а это хорошій признакъ.
— Да, Тургеневъ удивительный писатель! Итакъ, Минутта и тугъ насплетничалъ; вы не могли слышать это ни отъ кого другого. Да, мы много читаемъ, отецъ постоянно читаетъ, у него столько книгъ! Что вы думаете о Толстомъ?
— Все хорошее, разумѣется. Толстой — великій и замѣчательный человѣкъ.
Но тутъ она засмѣялась такъ, что смѣхъ ея зазвенѣлъ по всему лѣсу, и перебила его:
— Нѣтъ, вы теперь говорите то, чего не думаете; я вижу по лицу. Вы не выносите Толстого…
— Гм! То-есть… Не будемъ опять задѣвать спорныхъ вопросовъ, а то я тогда буду скучнѣе. Я не имѣю счастья соглашаться со всѣми, а мнѣ не очень-то хочется отвратить и васъ отъ себя. Что сами вы думаете о Толстомъ?
— Вы теперь уже не радостно настроены, право, вы теперь совсѣмъ уже не радостно настроены. Да, да, ну такъ вернемтесь. Тише, Бискъ, молчи, я сейчасъ приду! — крикнула она собакѣ, которая рвалась и дергалась на своей цѣпи.
— Славно разсудили! — отозвался онъ. — Если бы я сказалъ вамъ, какъ мнѣ радостно на душѣ и почему мнѣ такъ радостно, вы бы опять убѣжали отсюда, а этого не должно бытъ. Такъ ужъ позвольте мнѣ оставить это про себя…
Она снова перебила его:
— Ну, да, конечно… Да, да, это былъ пріятный вечеръ, но вѣдь теперь вы тоже изрядно устали? Итакъ, спасибо за проводы! Ахъ, да, слушайте: зонтика моего вы не должны уносить съ собою. Вотъ была бы славная исторія, если бы вы это сдѣлали, ха-ха-ха!
Она была уже у двери, когда обернулась еще разъ и сказала:
— Есть еще одна причина, почему хорошо, что я съ вами провела сегодняшній вечеръ: у меня теперь есть о чемъ разсказать моему жениху, когда я буду писать ему. Я скажу ему, что вы такой человѣкъ, который со всѣми и во всемъ несогласенъ; онъ будетъ страшно удивленъ этимъ, я словно вижу отсюда, какъ онъ мудрствуетъ надъ моимъ письмомъ и все-таки ничего не можетъ понять въ немъ. Онъ такой добрый; Боже, какъ онъ добръ! Онъ никому не противорѣчитъ. Да, ужъ повѣрьте мнѣ, онъ превосходный человѣкъ. Жаль, что онъ не застанетъ васъ, пока вы будете здѣсь. Спокойной ночи!
И Нагель повторилъ:- Спокойной ночи! Спокойной ночи! — и смотрѣлъ ей вслѣдъ, пока, она не исчезла за дверью.
Это было все, о чемъ вели они рѣчь этой ночью. Нагель снялъ свою фуражку и несъ ее черезъ лѣсъ въ рукахъ. Онъ былъ необычайно задумчивъ; нѣсколько разъ онъ останавливался, поднималъ глаза надъ дорогой, пристально смотрѣлъ одно мгновенье прямо передъ собою и потомъ снова шелъ дальше короткимъ, замедленнымъ шагомъ, съ улыбкой, съ радостнымъ выраженіемъ лица. Что у нея за голосъ! что за голосъ! Слыхивалъ ли кто когда-нибудь что-либо подобное? Голосъ, звучащій какъ пѣніе! Какъ она очаровала его, чудное, свѣтлое созданіе!
