Джудит Леннокс - Следы на песке
Гая очень угнетала необходимость разлуки с ними — перспектива одинокого холостяцкого существования страшила его, — но он понимал, что выбирать не приходится. Свернув на Мальт-стрит, он увидел, что все дома на этой улице целы, и только легкий налет кирпичной пыли, нанесенной ветром, лишил яркости траву и листву деревьев. Разрушенные здания Степни и Уайтчепел еще стояли у него перед глазами, но тяжелее всего было вспоминать о том, что могут сделать падающие крыши и стены с хрупким человеческим телом.
Элеонора была на кухне. Гай поцеловал ее сзади в шею и, как всегда, восхитился, какие у нее блестящие волосы и гладкая, упругая кожа.
— Как Оливер?
— Спит, слава Богу. В бомбоубежище он кричал всю ночь.
— Я позвоню на вокзал, узнаю, когда идет поезд. Ты успеешь собраться сегодня, дорогая?
Элеонора терла сыр для соуса.
— Все вещи Оливера постираны и поглажены. А мне нужна только ночная рубашка.
— Ночная рубашка? Тебе понадобятся теплые вещи, Элеонора. У меня нехорошее предчувствие, что все это может затянуться до зимы.
Не оборачиваясь, она спокойно проговорила:
— Гай, я отвезу Оливера к бабушке, а сама вернусь домой.
Гай сел напротив и подушечками больших пальцев потер запорошенные кирпичной пылью глаза.
— Элеонора, — сказал он, — я хочу, чтобы ты поехала с Оливером в Дербишир. И хочу, чтобы ты оставалась с ним там.
— Нет, Гай. — Она завернула оставшийся кусочек сыра в бумагу и отложила в сторону. — Я твердо намерена вернуться сюда и помогать тебе.
Он взял ее за руку и попытался объяснить:
— Мне самому не хочется, чтобы ты уезжала, Элеонора, — я буду очень скучать без тебя. Но в Лондоне сейчас опасно.
— У нас есть бомбоубежище, — сказала она. — Я принесу туда термос, книги и одеяла, чтобы создать уют. Вот увидишь, я прекрасно там устроюсь.
— Но Оливер…
— Оливеру будет хорошо в Дербишире. Я написала бабушке, и она ждет не дождется, когда он поступит в ее распоряжение.
Гай уставился на жену.
— Так ты уже все спланировала?
— Разумеется. — Она сжала его ладонь, потом убрала руку и наклонилась, чтобы набрать из мешка картошки.
— Не посоветовавшись со мной?
— Я не хотела тебя беспокоить, Гай. У тебя и так хватает забот.
— Оливер — мой сын! Не могу поверить, что ты принимаешь такие решения в одиночку.
— Какой ты смешной, Гай! — Тон Элеоноры оставался безмятежным. — Ты говоришь так, словно это… заговор. Я просто устроила так, как лучше для всех нас.
Гай не мог сдержать нарастающий гнев.
— Едва ли это хорошо для Оливера!
— Тем не менее это так. — Элеонора положила картофелины в раковину и открыла кран. — Он будет в безопасном месте, а это самое главное.
— Ребенку необходима мать.
— Чепуха, Гай. Восьмимесячный младенец не отличает одного человека от другого. Если ему тепло, сухо и он сыт, то ему все равно, кто за ним ухаживает.
— Я так не считаю, Элеонора. Я думаю, ты заблуждаешься…
— И ты, и я прекрасно обходились без матери, разве нет?
Гай был в подготовительном классе, когда умерла его мать. Наставник отвел его в сторонку и сообщил эту весть. В знак признания того, что он теперь сирота, ему было позволено съесть обед отдельно от остальных детей — он вспомнил, что ему дали мороженое, будто это могло его утешить. Гай гневно крикнул:
— Я не хочу, чтобы Оливер обходился без тебя! Я хочу, чтобы ему было хорошо!
Элеонора повернулась к нему.
— Ты что же, допускаешь, что я этого не хочу?
Впервые Гай увидел в ее глазах блеск стали. Элеонора положила ножик, которым чистила картошку, и вытерла руки полотенцем для посуды.
— Так будет лучше для всех, — повторила она. — Оливер будет в безопасности и под присмотром, а я смогу помогать тебе и вносить свой вклад в дело Женской добровольной службы. — Она улыбнулась, но в ее глазах еще оставался холод. — Ну же, Гай, разве ты не помнишь, какая у тебя тут была неразбериха, пока ты не встретил меня? А теперь у тебя работы прибавится. Сомневаюсь, что ты справишься без меня.
Гай чуть было не сказал: «Я прекрасно справлялся без тебя до нашего знакомства», но сдержался, понимая, как могут быть истолкованы эти слова. Он провел ладонью по грязным волосам и закрыл глаза. Перед его мысленным взором вдруг всплыл образ Фейт, какой он видел ее во время последней встречи. Возвращаясь поздно ночью из больницы, Гай вдруг сообразил, что находится всего в нескольких кварталах от дома, где остановились Фейт и Джейк. Он решил зайти к ним, жалея, что не нашел времени сделать это раньше. И тут он увидел на улице Фейт, хохочущую, явно пьяную вдрызг, да еще в компании какого-то сомнительного типа. Было совершенно очевидно, что это ее любовник. Гай забыл, что именно он тогда сказал Фейт, помнил только свое потрясение и осознание того, что неожиданно рушится еще одна его надежда.
Его гнев внезапно вспыхнул еще сильнее, но так же внезапно угас. Усталость, которая не проявлялась всю прошлую ночь, вдруг сразила его. После недолгого молчания он устало произнес:
— Если ты действительно считаешь, что это необходимо, то, вероятно, мне остается только согласиться.
— Вот и отлично! — быстро откликнулась Элеонора. — Я была уверена, что ты поймешь — это единственное разумное решение. А теперь, Гай, не пойти ли тебе помыться? Я налью чудесную горячую ванну, потом принесу тебе чаю с гренками, и ты как следует отдохнешь. Вот увидишь, все будет как нельзя лучше.
Работать на «скорой» Фейт посоветовал кто-то из друзей.
— У тебя нет никакого аттестата, машинистка из тебя тоже не получится. Похоже, единственное, что ты умеешь — это водить автомобиль.
Фейт была задета таким заявлением, но предложение не отвергла. Она подумала, что сможет по ночам работать на «скорой», а днем продолжать ухаживать за миссис Чилдерли, к которой все больше привязывалась.
Экзамен по вождению она сдала со второй попытки: экзаменационный автомобиль оказался огромным, старинным и норовистым — совсем как тот «ситроен», который Ральфу пришлось бросить во Франции, и Фейт легко с ним освоилась. Ей выдали спецодежду, каску и научили оказывать первую помощь. Кареты «скорой помощи» были обычными автомобилями, выкрашенными в серый цвет и оснащенными носилками. Водители выходили на смену по двое и работали каждую ночь в разных районах города.
Поначалу Фейт было трудно. Больше всего она боялась заблудиться в темноте. Она спешно изучала Лондон, но это мало помогало, поскольку из-за воронок и неразорвавшихся бомб многие улицы были перекрыты. То и дело она останавливала машину, чтобы спросить дорогу у прохожих, и бывало, что напуганные бомбежкой люди отправляли ее по неверному пути. В обязанности Фейт и ее напарницы Банти входило не только грузить пострадавших в машину и отвозить в больницу, но и записывать в специальном журнале имена раненых и характер полученных повреждений. Только у Фейт почему-то никогда это не получалось: то не было времени, то она не могла найти карандаш, то из-за темноты и завесы пыли вообще невозможно было писать. В больнице они оставляли пострадавших в приемном покое, забирали носилки и одеяла, возвращались на станцию «скорой помощи» и ждали нового вызова.
В этой работе была уйма возможностей сделать ошибку. То Фейт забывала забрать одеяла и получала разнос от начальства, поскольку приходилось выписывать новые. То раненые в салоне начинали стонать и жаловаться, когда она пыталась объехать выбоину на дороге. Однажды Фейт свернула не там, где нужно, и лишь минут через десять сообразила, что едет по Грин-стрит, а не по Грин-роуд. В перерывах между вызовами, сидя в подвале перед телефоном, они с Банти без конца пили чай.
— Хуже всего втаскивать носилки, — говорила Банти, в очередной раз набирая воды в чайник. — Скрючишься в три погибели, как…
— А я вчера уж думала, не доберусь до места — совершенно заплутала, — подхватила Фейт и посмотрела на напарницу. — И еще я боюсь… — она осеклась.
— Чего?
— А вдруг там будет что-нибудь ужасное. До сих пор у нас было, — она подсчитала, загибая пальцы, — всего десять пострадавших. Но никто из них не был ранен тяжело. Я боюсь, что меня начнет тошнить и я вообще ничего не смогу сделать.
— Я сама при виде крови падаю в обморок, — призналась Банти.
В следующую же ночь Фейт столкнулась с тем, чего так боялась. Дежурство было тяжелое: вернувшись в свой подвал после очередного выезда, они с Банти не успевали вскипятить чайник, как телефон звонил снова. В три часа утра дым и кирпичная пыль висели такой плотной пеленой, что сквозь лобовое стекло ничего не было видно. Банти высунула голову в боковое окно и говорила, куда ехать.
— Помедленнее… чуть левее… не дорога, а каша… Лучше останови здесь. На дороге что-то лежит.
