Генри Джеймс - Трофеи Пойнтона
Его отклика Фледа ожидала с глубоким волнением; ей необычайно живо представлялось, что он, как она про себя называла это, дал волю своему перу, и, когда записка пришла, она почти боялась ее открыть. Тут и впрямь таилась опасность, потому что, если он возымел желание писать ей любовные письма, вся надежда помочь ему рухнет; ей придется вернуть их, придется напрочь отказаться от дальнейшего общения с ним, и это будет конец их делу. У Фледы было богатое воображение, которое легко обнимало все высоты и глубины и крайности, мгновенно вбирая любую, особенно трагическую или безнадежную необходимость. Сначала она, пожалуй, почувствовала разочарование, когда, просмотрев означенное послание, не нашла в нем и слова, отступающего от текста, но уже в следующий момент возвысилась до такой точки зрения, с которой оно по своей простоте представилось произведением чуть ли не вдохновенным. Оно было простым даже для Оуэна, и это повергло ее в недоумение: что подсказало ему желание быть еще проще, чем всегда? Но тут же поняла, что люди правильные от природы всегда поступают правильно. Он не был умен — его манера писать это подсказывала; но умнейший из людей во всей Англии вряд ли проявил бы столько чутья, в данных обстоятельствах как нельзя более уместного, — чутья, снабдившего ее именно тем, что вполне можно будет показать миссис Герет. Он действовал не иначе как по наитию: не мог же он знать, какую линию поведения она, его мать, изберет! Более того, оно и объяснялось еще — и это было самым трогательным — его желанием, чтобы Фледа сама заметила, как превосходно он себя ведет. Именно его простодушие и привлекло ее внимание к его достоинствам, и все это было результатом ее замечательных, отчаянных наставлений. Он оставался верным Моне; он выполнял свой долг; он делал все, чтобы быть абсолютно уверенным в своей безупречности.
Если Фледа торжествующе вручала миссис Герет сие послание как залог сердечной невинности ее сына, то сладостный подъем чувств нашей молодой леди длился всего мгновение, пока ее приятельница не углядела там слабого места.
— Почему же, почему же, — вскричала миссис Герет, — тут нет ни звука о дне, о том самом дне, о ДНЕ?
Она трижды повторила это слово, с каждым разом все громче и все резче; она заявила, что ничто так не бросалось в глаза, как его отсутствие — отсутствие, говорившее больше всяких слов. Разве это не доказывало, коротко говоря, что она добилась цели, ради которой трудилась, — что осадила Мону, которая уже дала или быстро дает задний ход?
Подобное заявление звучало вызовом, и Фледа была вынуждена так или иначе его принять:
— Возможно, вы заставили Мону дать задний ход, — сказала она с улыбкой, — но я вряд ли могу считать это достаточным свидетельством тому, что вы заставили дать задний ход ее жениха.
— Отчего же? При столь продуманном умолчании с его стороны о возникших между ними болезненных трениях — трениях, которые я, с Божьей помощью, учинила? Своим молчанием он ясно дает понять: его женитьба практически расстроилась.
— Он сообщает мне о том единственном деле, которое меня касается. И дает мне ясно понять, что ни на йоту не отступается от своих требований.
— Вот как? Тогда пусть изберет тот единственный путь, на котором он их удовлетворит.
Фледе не было надобности наново выяснять, какой бы это мог быть путь, и великолепная уверенность миссис Герет, с которой та умела выдавать желаемое за действительное, не заставила ее отказаться от поддержки Оуэна. Все эти дни, растянувшиеся на две странные и тягостные недели, уже преподнесли много больше подтверждений этому качеству миссис Герет, нежели все остальное время, которое обе приятельницы провели вместе. Сначала наша молодая леди была далека от того, чтобы оценивать в полном объеме черту, которую сам Оуэн, хотя дело шло о его матери, вероятно, определил бы словом «беспардонность». Она жила, словно купаясь в море бесстрашия, с таким чувством, будто из широко распахнутых окон льется на нее беспощадно яркий свет; а особой частью испытания было то, что она не могла против него протестовать, не упрекая себя в неблагодарности, не обвиняя в непорядочности. От неприкрытой решимости миссис Герет швырнуть ее в объятия Оуэна веяло чем-то унижающим ее достоинство, но это в конце концов было лишь следствием высокой оценки других ее качеств. Такова была новая версия старой истории о том, что каждая медаль имеет свою оборотную сторону. Эта удивительная женщина была той же самой женщиной, которая этим летом в Пойнтоне так недоумевала, не в силах взять в толк, почему бы милой девушке не посодействовать разгрому этих Бригстоков — в качестве благодарности за лестный шум вокруг Фледы Ветч. Только теперь ее страсть разыгралась сильнее, а совестливости стало меньше; борьба затягивала, и ее воинственность соединилась с привычкой использовать то оружие, какое было под рукой. Она не имела никакого представления о жизни других людей, разве только о том, с чем случайно столкнулась. Миссис Герет не проявляла никакого любопытства к тонкостям человеческой природы, ни к кому вокруг — ее интересовал только один вопрос: умен человек или глуп? Быть умным означало разбираться в «марках». Фледа разбиралась в них исключительно по наитию, и теплое признание этого ее качества было данью, которую приятельница отдавала ее характеру. Теперь на бедную девушку часами нападала мрачная тоска; глаза бы ее не видели этой красоты: общение с прекрасным явно не было непогрешимым источником спокойствия и мира. Ей было бы спокойнее в каком-нибудь простеньком домишке, обязанном своим cachet[4] Тотнем-Корт-роуд. В Уэст-Кенсингтоне хватало милых уродств, и теперь они словно манили ее и звали вернуться. Она не без приятности вспоминала Уотербат, и сила причин, заставивших ее оставаться в Риксе, стремительно убывала. Одной из них было ее обязательство перед Оуэном — данное себе слово воздействовать на его мать; другой — то обстоятельство, что из двух зол — выслушивать понукания миссис Герет и делать вид, что домогаешься кого-то еще, — первое оставалось пока менее неприемлемым.
Однако по мере того как шли дни, ей становилось все яснее, что единственный шанс на успех — взять на себя эту низменную роль. Более того, когда состояние нервов привело ее наконец к такому решению, оно просто уже оказалось навязанным ей оскорблением, нанесенным ее вкусу — тому, что, по крайней мере, еще оставалось от сего высокого принципа после нескольких месяцев соучастия в великих планах и призывах. Попытаться избежать дальнейших разговоров? Легко сказать! Оуэн ждет от нее борьбы, а какая же борьба, если она будет надувать губы и молчать? Она оказалась в невероятно странном положении: предъявила ультиматум, и этот ультиматум тут же разорвали у нее на виду. В подобных случаях посланник всегда отбывает восвояси и, уж конечно, не сидит, пяля глаза и бездельничая, у вражеского стана. Каждое утро миссис Герет демонстративно у всех на виду просматривала «Морнинг пост», единственную получаемую ею газету; и каждое утро, не найдя там искомого, трактовала этот пробел как новое свидетельство того, что «все кончено». Для чего, собственно, существовала эта «Пост», как не для того, чтобы сообщать родителям, что их чада вступают в мерзкий, никчемный брак? А коль скоро в источнике бед совершенно сухо, вывод можно сделать только один: на этот раз мы чудом беду избежали. Она чуть ли не обвиняла Фледу в пассивности: не может — или не хочет? — ничего из людей извлечь! — и тут же, не переведя дыхания, изливала на нее потоки лести, которые угнетали ее сильнее, чем брань. Сама миссис Герет, разумеется, тут сторона и умывает руки, но Фледа знает уйму людей, которые знают Мону и, без сомнения, пользуются ее доверием — непостижимые люди, восхищающиеся Моной и вечно гостящие в Уотербате. Какая польза в том, что у нее, Фледы, блестящий ум, что она лучше всех, естественно и легко пишет письма, если при всем своем блестящем уме она — под предлогом переписки — не способна извлечь никаких подробностей из этих болванов? Фледа не только была произведена в блестящие умы, но собственными ушами слышала, как ее превозносили в эти дни, находя в ней новые и дивные достоинства; в странных разговорах, ведшихся в Риксе, она вдруг стала фигурировать как исключительная, чуть ли не опасная красавица. Советы насчет ее прически и наряда, которыми ее приятельница, едва проникнув в ее тайну, принялась усиленно заниматься, стали, прямо или косвенно, непрерывно повторяться. У нее появилось такое чувство, что ее не только рекламируют и преподносят, но наставляют и просвещают по части умений, в которых она мало что смыслит, — уловок, непостижимых для бедной девушки, которой, при ее благородной бедности и без материнского попечения, приходилось смотреть на вещи трезво и самой заполнять пробелы.
Уловки эти, когда миссис Герет была в приподнятом настроении, преподносились с задорным циничным юмором, с которым Фледа не вполне была в ладу, и они оставляли нашу юную леди в недоумении: что, собственно, от нее хотят?
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28288/28288.jpg)
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28259/28259.jpg)
