Ицик Мангер - Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво
Старик угадал. Мы действительно устали. Целый день летели за злодеем Димитрием-ангелом.
Мы пришли. Мы едва волочили ноги. Шум воды становился все ближе. На самом берегу реки стоял деревянный домик. Старик остановился. Поставил фонарь на землю и постучал:
— Открывай, Иван! Это я, святой Николай.
Дверь открылась. На пороге показался лесничий Иван. Это был ангел среднего роста, с короткими, крепкими крыльями.
— Двое еврейских ангелят остановятся у тебя, Иван, — сказал святой Николай. — Смотри приглядывай за ними. Нашу еду они не едят. Давай им некипяченое молоко в глиняных кружках и ржаной хлеб.
Старик простился с нами и ушел. Он скоро скрылся среди деревьев.
Мы вошли в дом. На стенах висели образа. Из окна виднелась река.
Ангел-лесничий оглядел нас с ног до головы. Он дивился и не знал, что нам сказать. В конце концов махнул рукой и буркнул: «Ничаво».
Дверь второй комнаты отворилась, и вошла девочка, ангелица с русой косой и голубыми глазами. Ангел-лесничий сказал ей что-то на языке, которого мы не понимали. Мы только поняли, что ее зовут Анеля.
Анеля ушла обратно в комнату. Через некоторое время она вернулась с парным молоком и ржаным хлебом.
Мы набросились на еду, хлебали молоко, кусали свежий ржаной хлеб и просто не могли нарадоваться.
Ангел-лесничий снял со стены ружье. Он подошел к Анеле, поцеловал ее в лоб и ушел на целую ночь стеречь лес.
Мы остались одни с красивой русой девочкой, дочкой ангела-лесничего. Она кружила по комнате, наводила порядок и щебетала как канарейка.
Она мне очень понравилась, эта Анеля. Все в ней было мило. А мой друг Писунчик был просто вне себя. Он отозвал меня в сторонку и зашептал на ухо:
— Я такой красоты, Шмуэл-Аба, в жизни не видел. Скажи она слово, и я останусь здесь, в православном раю. Глядел бы на нее с утра до ночи и не нагляделся.
Услышав от моего друга такие слова, я сильно встревожился. Это те самые слова, подумал я, которые можно услышать в аллее Трех праотцев от влюбленных парочек. Сердце у меня сжалось. Я испугался, что теперь-то мой друг пропал.
— Ты же еврейский ангел, Писунчик, а она православная. Толку не будет, Писунчик.
Писунчик сразу погрустнел. То, о чем я напомнил, было ему не по сердцу.
За окном шумели лес и вода. По комнате из угла в угол кружилась Анеля. Писунчик не сводил с нее глаз.
Я дернул его за правое крыло:
— Пойдем, Писунчик, прогуляемся немного.
Он пошел за мной как во сне. Мы сели на берегу реки. Из-за облаков выглянула луна. Писунчик вздохнул.
Верный признак, подумал я: чуть луна показалась, а он уже вздыхает. Скоро он начнет сочинять стихи. Околдовала его эта блондинка.
Писунчик сидел и молчал. Я прислушивался к шуму воды. Вдруг что-то обожгло мое левое крыло. Это была слеза моего друга Писунчика.
— Писунчик, Бог с тобой, ты что, плачешь?
Он ничего не ответил. Он обнял меня одной рукой и запел:
Ты в отчем дому хлопотала,
Стирала, латала, мела,
И бедное сердце узнало,
Как ты ему стала мила.
С тех пор не найду себе места,
Твой образ мне спать не дает,
Иль будешь моя ты невеста,
Иль стану совсем идиот.
Это была Сёмкина песня. У Писунчика еще не было своих песен, значит, его еще можно было спасти. Нужно бежать, бежать отсюда, пока есть время. Пока любовь только искра, когда она станет пламенем, будет поздно.
— Писунчик!
— Что такое, Шмуэл-Аба?
— Давай улетим отсюда, сию же минуту.
— А что же будет с Шорабором, Шмуэл-Аба?
Что я мог на это ответить? Нас послали сюда глядеть за Шорабором и вернуть его назад. Немного подумав, я сказал моему другу:
— Эта Анеля совсем не красивая. Твоя сестра Этл гораздо красивее, Писунчик. Еврейские ангелицы вообще красивее. Да, Писунчик?
Мой друг вздохнул:
— Пустое ты говоришь, Шмуэл-Аба. Анеля красивая, ангел не может не заметить даже чуждую красоту.
Крепко попал, подумал я: заговорил высоким штилем. Помоги ему Бог. А смогу ли я сам ему помочь, не знаю.
Мы услышали голос Анели. Она стояла у открытого окна и звала нас:
— Эй, хлопцы! Эй, хлопцы!
Писунчик вздрогнул. Мы поднялись и вернулись в дом.
Анеля знаками показала нам, что пора спать. Она отвела нас в отдельную комнату и ушла к себе.
Мы легли спать. Писунчик все время говорил во сне и будил меня.
Мы проснулись рано утром. Анеля принесла нам молока и ржаного хлеба. Ангел-лесничий уже вернулся домой. Он лежал и храпел. Анеля выгнала коз из сарая. Мы с Писунчиком полетели к тюремному хлеву, где лежал Шорабор, следить, чтобы его вовремя кормили и не мучили.
С тех пор как мы прибыли, Шорабору увеличили порцию сена. Он стал приходить в себя, немного пополнел. Я радовался каждому грамму, который он набирал.
Мой друг Писунчик, однако, не обращал на это внимания. Пока Шорабор прибавлял, Писунчик терял в весе. Он совсем отбился от рук. Он бродит по лесу, ел без аппетита и спал беспокойно.
Вечером, когда мы возвращались домой в лес, нас поджидала Анеля. Она с нами подружилась, учила нас местным песням, а мы учили ее своим.
Нам было хорошо с этой красивой девочкой. Писунчик не мог оторвать от нее глаз. Если ему приходилось сидеть рядом с ней, он краснел.
Однажды в воскресенье она попросила нас пойти с ней в лес по ягоды. Ее отец, ангел-лесничий Иван, спал. Анеля была, как всегда, прекрасна, и ей было невозможно ни в чем отказать.
Мы зашли с ней глубоко в лес. Летать там было нельзя, деревья росли слишком густо, пришлось ходить пешком.
Анеля смеялась, пела и шутила. Каждую секунду она нагибалась, срывала несколько ягод и бросала их в кувшинчик, который взяла из дома. Время от времени она срывала целую ветку и подносила ее к нашим ртам. Писунчик срывал ягоды с ветки губами. При этом его щеки пламенели гораздо краснее ягод.
Он ходил опустив голову и молчал, ни слова не проронил.
Я отозвал его в сторону и спросил, не хочет ли он остаться с Анелей наедине. Он обрадовался. Глаза его засверкали.
— Ты настоящий друг, Шмуэл-Аба. Я этого никогда не забуду. Сматывайся отсюда, только чтобы Анеля не заметила.
Я сделал, как он просил. Как только Писунчик и Анеля вместе наклонились и стали рвать ягоды, я смотался.
Домой они вернулись только вечером. Анеля устала, а мой друг Писунчик был счастлив.
Проснувшись ночью, я увидел, что мой друг Писунчик стоит у окна и держит что-то в руке.
— Писунчик, ты что не спишь?
— Не могу, Шмуэл-Аба.
Я спрыгнул с кровати и подошел к нему.
— Что это у тебя в руке, Писунчик?
— Ничего, это секрет, Шмуэл-Аба.
Он крепче сжал руку. Меня это рассердило. Что это значит, подумал я, у моего лучшего друга есть от меня секреты. А как же дружба?
Писунчик почувствовал, что я сержусь. Он подошел и поцеловал меня.
— Шмуэл-Аба, если я раскрою секрет, он уже не будет таким прекрасным.
— И не надо, Писунчик. Я тоже не буду тебе рассказывать секреты.
Я видел, как Писунчик борется с собой, колеблется: рассказывать или нет? Я стоял и ждал. Писунчик разжал руку. Я увидел русый локон.
— Это она тебе дала, Писунчик?
— Она, — пробормотал Писунчик, и я почувствовал, что все испортил.
Мне стало стыдно, и я дал слово, что больше никогда не буду заставлять его рассказывать мне свои секреты. На нашу дружбу легла тень.
Я забрался на свою лежанку. Долго лежал с открытыми глазами. Сердце у меня странно колотилось.
С этой ночи, увидев моего друга с Анелей, я убегал. Притворялся, что ничего не замечаю. Бродил по лесу или летал над речкой, чтобы размять крылья.
Дни бежали, — пойди поймай их. Шорабор постепенно приобретал более съедобный вид, нагуливал телеса. Правда, не такие, как раньше. Еврейскому раю предстоит еще многое в нем поправить.
Мой друг Писунчик тоже не сидел без дела. Заботу о Шораборе он полностью взвалил на меня. Сам-то он на каждом дереве в лесу вырезал «Анеля», палочкой на прибрежном песке выводил «Анеля» и во сне шептал «Анеля».
Может быть, он даже стихи писал, но я у него не спрашивал, а он мне не показывал.
Каждую субботу приходил святой Николай с мешком на плече. С Писунчиком он встречался редко. Обычно он беседовал со мной и дарил мне разные подарки.
— Может, и вправду останешься здесь, Шмуэл-Аба, выкрестишься, а? Наш рай красивее вашего. Тебе здесь будет отлично.
Я не мог ответить ему сразу. Во-первых, я не знаю, красивее ли их рай. Я что, его видел? Мне не разрешают никуда отсюда улетать. А во-вторых, как же быть с еврейской искрой? Шутите: еврейская искра![95]
Старик улыбался:
— Упрямый ты, Шмуэл-Аба! Фу, какой упрямый!
И он уходил ни с чем. Снова приходил и снова уходил ни с чем.
