Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
Бигл щелкает каблуками.
— Господин судья, я не хотел рассыпать кукурузу. Но для верности я тотчас же забил дверь на чердак гвоздиками, так что туда никто не мог попасть. Сегодня утром я эти гвоздики вынул, а на двери прикрепил кусок нитки.
Председатель доволен.
— Отлично, отлично, я вижу, вы обо всем позаботились, господин… господин…
Бигл выпятил грудь.
— Младший полицейский Бигл!
Еще один милостивый кивок.
— Между нами говоря, господа, нет никаких сомнений в том, что Манья лжет. Однако, поскольку мы здесь, вам, наверное, небезынтересно будет заглянуть в избу?
Из-за стола встает рослый, плечистый, медлительный крестьянин. Семья обедает.
— Это Михаль Гордубал, брат покойного. Он временно хозяйствует тут…
Михаль Гордубал низко кланяется господам.
— Аксена, Гафия, живо подайте господам стулья.
— Не надо, хозяин, не надо. А почему вы не вставите новую раму, холодно ведь, сквозит из окна.
— А зачем новую? В суде рама-то, жалко покупать другую.
— Так, гм… Я вижу, вы заботитесь о Гафии. Она умный ребенок, берегите ее хорошенько, сиротку. Это ваша жена, не так ли?
— Верно, господин, верно. Деметрой звать, Ивана Вариводюка дочка, из Магурице.
— Вижу, вы ждете прибавления семейства.
— Ждем, ждем, коли пошлет господь, да святится имя его.
— А нравится ли вам в Кривой?
— Нравится, — говорит Михаль и машет рукой. — Простите, господа, а нельзя ли и мне на работу в Америку?
— Как Юрай?
— Как он, покойник, дай ему, господь, царствие небесное.
И Михаль провожает господ к воротам.
Суд возвращается в город. (Н-но, лошадки, н-но, важных гостей вы везете! А деревня похожа на Вифлеем, ей-богу!)
Судья наклоняется к прокурору.
— Еще не поздно, коллега. Не закончить ли нам с этим делом на вечернем заседании? Ведь сегодня разговоров будет меньше, чем вчера…
Прокурор слегка краснеет.
— Сам не знаю, что со мной вчера сделалось. Говорил точно в трансе. Словно я не прокурор, а мститель. Хотелось греметь, проповедовать…
— Мне показалось, что я в храме, — задумчиво произносит председатель. — Вся публика затаила дыхание. Странные люди… Я тоже чувствовал, что мы судим нечто большее, чем преступление, — мы судим грех…
Слава богу, сегодня в зале будет пусто. Сенсация миновала. Все пойдет как по маслу.
Все пошло как по маслу. На вопрос — виновен ли Штепан Манья в предумышленном убийстве Юрая Гордубала? — присяжные восемью голосами ответили «да» и четырьмя «нет».
И на вопрос — виновна ли Полана Гордубалова в соучастии в убийстве? — ответили «да» всеми двенадцатью голосами.
На основании этого вердикта присяжных суд приговорил Штепана Манью к пожизненному тюремному заключению, а Полану Гордубалову, урожденную Дурколову, — к заключению сроком на двенадцать лет.
Полана стоит как неживая, подняв голову. Штепан Манья громко всхлипывает.
— Уведите их!
Сердце Юрая Гордубала затерялось и так и не было погребено.
Метеор
© Перевод Ю. Молочковского
Резкий ветер налетает порывами, гнет деревья в больничном саду. Деревья страшно волнуются, они в отчаянии, они мечутся из стороны в сторону, как толпа, охваченная паникой. Вот они замерли, дрожа: ого, как нам досталось! Тише, тише, разве вы ничего не слышите? Бежим, бежим, сейчас он налетит снова…
Молодой человек в белом халате прохаживается, покуривая, по саду. Скорее всего, это молодой врач. Ветер развевает его красивые волосы, белый халат плещется, как флаг. Трепли, ерошь их, буйный ветер! Ведь девушки тоже любят растрепать эту пышную шевелюру… Какая уверенная посадка головы, какая молодость и нескрываемое самодовольство!
По дорожке бежит молодая сестра, платье липнет под ветром к ее красивым ногам. Обеими руками она придерживает волосы, глядя снизу вверх на растрепанного, рослого врача и что-то быстро говорит ему. Ну, ну, сестра, зачем же такой взгляд и эти волосы…
Молодой врач эффектным жестом отбросил сигарету и, прямо по газонам, зашагал к корпусу. Ага, кто-то из больных умирает! Потому и надо идти тем самым медицинским шагом, в котором есть поспешность, но нет растерянности. Врачебную помощь требуется оказать спокойно и рассудительно. А поэтому, молодой человек, не спешите чрезмерно к ложу умирающего! Ты же, сестричка, беги скорей, беги легким шагом, в котором чувствуется забота и усердие. Кстати говоря, от этого несколько выигрывают твои прелести. Хорошая девушка, скажут люди, жаль, что такая пропадает в больнице.
Значит, там кто-то при смерти. Под вой ветра и шум мечущихся деревьев умирает человек. В больнице привыкли к смерти, но все-таки… Горячая рука шарит по белому одеялу. Жалкая, беспокойная рука, за что ты хочешь ухватиться, что хочешь оттолкнуть? Что, никто тебя не берет? Ну, ну, ладно, я здесь, не бойся, не ищи. Уже нет того страшного одиночества, которое тебя так пугает. Молодой врач наклоняется, волосы падают ему на лоб, он берет встревоженную руку, щупает запястье и бормочет:
— Пульс нитевидный, агония. Поставьте здесь ширму, сестра.
Но нет, мы не посадим этого легкомысленного юнца к постели человека, умирающего под раскаты небесного органа, под звуки vox coeli, vox angelica[43] и скорбных людских голосов. Нет, сестричка, это не exitus, это только припадок, скажем сердечный. Холодный пот и беспокойство — это страх, вызванный ощущением удушья. Впрыснем ему морфий, и он уснет…
Писатель отворачивается от окна.
— Доктор, — спрашивает он, — что это за корпус, там напротив.
— Терапевтический, — ворчит хирург, не сводя глаз с пламени спиртовки. — А что?
— Просто так, — отвечает писатель, снова устремив взгляд в окно, на кроны деревьев, раскачиваемые ветром. Стало быть, это сестра из терапевтического. А я то уже начал воображать, как у нее дрожат губы, когда она стоит у кровавого стола в операционной. «Возьмите это, сестра, и дайте вату… Вату!» Все происходит совсем не так. Она торчит около больного как кукла (потому что еще неопытна) и глядят на растрепанную шевелюру молодого человека в белом халате. Ну, ну, все понятно! Она влюблена в него по уши и часто заходит к нему в кабинет. Какой красавчик, какой самоуверенный лохматый фанфарон! Не бойся, девочка, с тобой ничего не случится, я ведь врач и знаю что к чему.
Писатель раздосадован. Знаем, в чем дело: каждому мужчине знакома эта досада и злость при виде привлекательной женщины, которая принадлежит другому. Сексуальная зависть или ревность, скажем так. Надо будет подумать, не основана ли вообще половая мораль на нашем недовольстве тем, что какие-то другие люди наслаждаются друг другом… У нее красивые ноги… как их обрисовал ветер! В этом все дело. А я сейчас же выдумал черт знает что! Я слишком пристрастен…
Писатель не в духе. Хмурясь, глядит он, как ветер ломает деревья. Сколько напрасных усилий, боже мой! Как тоскливо от этого ветра!
— Что? — переспрашивает хирург.
— Как тоскливо от этого ветра.
— Да, он действует на нервы, — соглашается хирург. — Давайте лучше выпьем кофе.
IIВ комнате пахнет карболкой, кофе и табаком. Крепкий, добрый мужской запах, вроде лазаретного. Или нет, постойте, как в карантине. Кубинский табак, кофе из Пуэрто-Рико и буря на Ямайке. Жара, ветер, пальмы гнутся и потрескивают на ветру… «Семнадцать новых больных, доктор. Мрут как мухи». — «Полейте все креолином, принесите хлорную известь, пошевеливайтесь же! И охраняйте все выходы, никого не выпускать, у нас эпидемия. Да, никто из нас не выйдет отсюда живым…» Писатель улыбается своим мыслям. Только вот что, доктор, распоряжаться в таком случае придется мне, автору. Бой веду я, старый колониальный лекарь, закаленный ветеран борьбы с эпидемиями. А вы будете моим научным сотрудником. Или нет, лучше не вы, а тот молодой, лохматый терапевт. «Ну-с, молодой человек, у нас семнадцать новых больных, отличный научный материал. Как поживают ваши бактерии?» У молодого человека глаза от страха вылезли из орбит, пряди волос падают на лоб. «Доктор, доктор, я, кажется, заразился». — «А, стало быть — восемнадцатый случай. Уложите его. Эту ночь, сестра, около него буду дежурить я…» Ах, как эта девушка смотрит, как она смотрит на его волосы, слипшиеся от пота. Ясно, она его любит. Глупая девчонка! Если я уйду, она, чего доброго, поцелует его и подхватит заразу. Как шумят и потрескивают под ветром эти растрепанные ореодоксы!.. Горячая рука, за что ты хочешь ухватиться? Не тянись к нам, мы ничего не знаем, мы ничего не можем… Дай мне руку, я поведу тебя, чтобы ты не боялся… «Пульс нитевидный, агония. Поставьте здесь ширму, сестра…»
— С сахаром? — спросил хирург.
Писатель очнулся от дум.
