Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
— А что именно?
— Она возбудила против себя общественное негодование, ненависть всей деревни.
Будь проклята Полана! Все видели, как она сидит, высоко подняв голову?! И сраму не боится! Даже еще усмехнулась, когда Бобалова сказала, что бабы хотели ей выбить окна за разврат. Да, да, вскинула голову еще выше и усмехнулась, точно гордится этим. Да что вы говорите, сосед! Жаль, я ее не видел! Да хоть хороша ли собой? Хороша? Куда там! Говорю вам, околдовала она Штепана, отвела ему глаза. Тощая, а глаза как уголья. Ох и злая баба, говорю вам. А девочка-то ихняя, подумайте! Как картинка! Мы все плакали, глядя на нее. Бедная сиротка! Вы подумайте, эта женщина и ребенка не стеснялась. Блудила на глазах у собственной дочери. Ведьма, ведьма, говорю вам… Надо и мне, сосед, на нее поглядеть.
Пустите нас, люди добрые, дайте пройти, и мы хотим видеть ее, срамницу. Ничего, ничего, потеснимся, набьемся, как в церкви на пасху, только пустите. Эй, люди, не напирайте, вонь от ваших тулупов такая, что задохнутся почтенные судьи. Прочь от дверей!
Вот она, глядите. Та, тощая, что сидит так прямо. Кто бы подумал, что это она? Баба — как все бабы. А где Штепан? Вон, одни плечи видны. А этот, что встал, высокий, в мантии, это сам прокурор. Тише, тише, дайте послушать.
— Господа присяжные заседатели! Резюмируя все обстоятельства этого дела, кои удалось установить в результате блестящей работы полицейских органов (Бигл в зале подталкивает Гельная), а равным образом благодаря показаниям свидетелей, я, со своей стороны, считаю долгом поблагодарить тех и других. За всю свою долголетнюю судебную практику я еще не встречал процесса, в котором свидетельские показания были проникнуты таким глубоким, таким горячим сочувствием делу торжества справедливости. Вся деревня, все население Кривой — мужчины, женщины и дети выступали здесь перед нами не только как свидетели, но и как обличители этой распутной женщины перед богом и людьми. Не я, представитель закона, но сам народ обвиняет ее. Преступление вы будете судить по букве закона. Но по совести народной судите этот грех.
Твердо уверенный в себе, прокурор на мгновение заколебался. «Что такое я говорю о грехе? Судим мы душу человека или поступки его? Да, поступки, но разве не в душе рождаются они?.. Берегись, заведешь свою речь в тупик, говори проще, дело ведь такое ясное…»
— Уважаемые господа присяжные заседатели! Случай, в котором вам предстоит разобраться, вполне ясен, ужасающе ясен в своей простоте. Перед нами три фигуры. Первая — это крестьянин Юрай Гордубал, — простак, добрая душа и, видимо, слегка тугодум. Он живет в Америке, тяжелым трудом зарабатывает пять-шесть долларов в день, из них четыре посылает домой жене, чтобы ей лучше жилось. — Голос прокурора приобретает странные гортанные интонации. — И этими, кровавым потом заработанными деньгами его жена платит батраку-любовнику, не брезгающему быть на содержании у стареющей хозяйки. На что только не пойдет ради денег Штепан Манья! Разрушить семью эмигранта, оторвать мать от ребенка, а потом по наущению своей любовницы убить спящего хозяина — на все идет Манья ради пачки долларов. Какое злодейство, какой грех корыстолюбия! (Прокурор слегка колеблется. Не то, не то! Преступление и грех — разные вещи. Это же судебный процесс, а не суд божий.)
— Другая фигура — жена Гордубала. Вот она перед вами — холодная, жестокая, расчетливая. Между нею и молодым работником не может быть любви, даже греховной любви, только блуд, только разврат, грех и грех… Она содержит его как игрушку своей похоти, она балует его, забыв о собственной дочери. Бог воздал ей за это: в блуде своем она зачала ребенка. И вот возвращается муж из Америки. Точно сам всевышний посылает его — наказать прелюбодеяние. Но Юрай Гордубал — добряк. Я думаю, никто из нас, присутствующих здесь мужчин, не стерпел бы того, что молча сносил этот многотерпеливый и бесхарактерный супруг. Видимо, дороже всего ему было спокойствие в доме. С возвращением Гордубала прекратился приток долларов. Хозяйке нечем теперь содержать молодого дармоеда, и Штепан Манья оставляет служение греху. И что же? Непостижимо слабохарактерный Гордубал, явно под давлением жены, сам предлагает ему руку своей дочери. Сулит ему и дом и деньги, лишь бы тот вернулся… — Прокурор чувствует в горле спазму отвращения. — Но и этого мало. Штепан, видимо, шантажирует Гордубала, грозит ему чем-то, и тогда даже этот многотерпеливый человек не выдерживает. Он выгоняет наглого приживальщика. С этого момента Гордубалом овладевают опасения за свою жизнь. Он пытается найти работу где-нибудь подальше, за горами, ночью он бродит с фонарем, осматривая двор. Но злодейский план уже составлен. Старый муж слишком мешает сластолюбивой жене и алчному батраку. Разврат и корыстолюбие объединились против него. Гордубал заболевает, он не может больше сторожить дом, не может защищаться. И наутро его находят с пронзенным сердцем. Убит! Убит во сне!
И это конец? Прокурор сам удивляется. Ведь он подготовил блестящее, убедительное заключение. Но оно как-то вылетело из головы, вот — конец. Прокурор садится, сам не зная, как это вышло, и вопросительно глядит на председателя суда. Тот одобрительно кивает. Присяжные шушукаются, шмыгают носом, двое откровенно утирают слезы. Прокурор облегченно вздыхает.
Встает адвокат Маньи, человек мощного телосложения, знаменитый юрист.
— Господин прокурор в конце своей сильной речи упомянул о сердце Юрая Гордубала. Да позволят мне господа присяжные заседатели призвать это сердце к делу оправдания моего подзащитного…
И пошло, и пошло… Мол, даже обвинение признает разногласие в мнениях судебной экспертизы. Проколото сердце Юрая Гордубала или прострелено? Где подлинное орудие преступления: это ничтожное шило из хозяйства Маньи или огнестрельное оружие неведомого убийцы? Я, со своей стороны, предпочел бы поверить отзыву выдающегося научного авторитета, который с полнейшей определенностью заявляет о наличии огнестрельной раны из оружия мелкого калибра. Итак, господа, если Юрай Гордубал был застрелен, то вполне очевидно, что убийца — не Штепан Манья…
И так далее. Шаг за шагом, помахивая толстой рукой, знаменитый адвокат разбивает доводы обвинения.
— Нет ни единого доказательства виновности моего подзащитного. Весь обвинительный акт — сплошное умозаключение. Не апеллируя даже к чувствам уважаемых господ присяжных, я осмеливаюсь выразить уверенность, что на основе обвинительного акта и материалов судебного следствия господа присяжные не могут признать Штепана Манью виновным.
И знаменитый юрист с победоносным видом тяжело опускается в кресло.
Точно чертик из коробочки, выскакивает новая черная фигурка — молодой, смазливый адвокат Поланы Гордубаловой.
— …Нет ни одного прямого доказательства соучастия моей подзащитной в убийстве Юрая Гордубала. Все доказательства — лишь догадки, выведенные путем умозаключения из второстепенных обстоятельств дела, из гипотетической связи, надуманной обвинением. Господа присяжные заседатели! Вся эта гипотеза построена на предположении, что Полана Гордубалова была заинтересована в смерти мужа или что она была ему неверна. Я мог бы здесь сказать: если супружеская измена — достаточное основание для убийства, скольких людей в деревне и в городе не было бы сейчас в живых? Итак, подобную аргументацию мы лучше оставим в стороне. Спрашивается — откуда мы знаем о прелюбодеянии Поланы Гордубаловой? Правда, здесь перед нами продефилировала вся деревня и показала против обвиняемой. Но подумайте, господа, кто из нас уверен в своих ближних и соседях! Кто из вас знает, что говорят о нем окружающие? Быть может, говорят вещи похуже, чем об этой несчастной женщине. Самое безупречное поведение не убережет вас от кривотолков и унизительной клеветы. Обвинение не упустило ни одного свидетеля, которому бы хотелось очернить беззащитную женщину…
— Протестую против оскорбления свидетелей! — восклицает прокурор.
— Да, да, это неуместно, — замечает председатель суда. — Прошу вас, господин защитник, воздержаться от таких выпадов.
Смазливый господин быстро и учтиво кланяется:
— Пожалуйста. Итак, суд выслушал всех свидетелей, пожелавших выступить против Поланы Гордубаловой. Но суд забыл еще об одном свидетеле, я бы сказал, свидетеле главном. Этот свидетель — убитый Юрай Гордубал! — Смазливый господин взмахивает в воздухе бумагой. — Господа присяжные заседатели! За десять дней до смерти крестьянин деревни Кривой Юрай Гордубал подписал вот это завещание. Он словно предчувствовал, что потребуется его вмешательство, и велел написать в завещании следующие слова. — Молодой защитник читает высоким патетическим голосом: — «Все свое имущество, движимое и недвижимое, завещаю жене моей Полане Гордубаловой, урожденной Дурколовой, за любовь ее и верность супружескую». Вот, не угодно ли! «За любовь ее и верность супружескую»! Таково завещание Юрая Гордубала, таково его показание в этом деле. Слышали вы сегодня слова пастуха Миши? «Передает вам хозяин Гордубал, что Полана была ему доброй и верной женой»? Признаюсь, я сам был потрясен этими словами, они прозвучали, как голос с того света. А вот перед вами эти слова, здесь, на бумаге. Свидетельство единственного человека, который действительно знал Полану. Батрак Манья хвастался сестре, что состоит в связи с хозяйкой. Вот о чем болтал батрак, а вот (щелчок по завещанию) слова ее мужа перед всевышним. Решайте сами, господа, кому верить…
