Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
— Правда ли, что Штепан предлагал вам убить Гордубала?
Свидетель смущенно хлопает глазами.
— Верно, говорил мне Штепан о чем-то. Дескать, ты бедняк, Янош, а мог бы разжиться деньгой.
— Как разжиться?
— Почем я знаю, ваша милость? Глупые были речи.
— Он предлагал вам убить Гордубала?
— Кажись, что нет, ваша милость. Давно дело было, разве все упомнишь! Речь о деньгах шла. Штепан всегда о деньгах. Зачем мне помнить всякие глупости? «Ты, говорит, дурень». А хоть бы и дурень. За дурость людей не тащат на виселицу.
— А вы не пьяны, свидетель?
— Чарочку, ваша милость, выпил для храбрости. Боязно говорить с начальством.
Судебное заседание переносится на следующий день.
Штепан старается встретиться глазами с Поланой, но вдова Гордубала, точно вырезанное из кости изваяние, не смотрит на Штепана, идет, костлявая, некрасивая, неловкая. На Штепана никто даже и не глядит — только на нее. Что Штепан? Черномазый парень. Велика важность — мужчина убил мужчину. А вот когда мужа убивает собственная жена, — господи боже ты мой! Что за жизнь, если даже жене верить нельзя? Дома в собственной постели и то не спокоен человек, — зарежут, как скотину на бойне.
Вдова Гордубала проходит словно между стен ненависти, которые смыкаются за нею, как волны.
— Эх, нужно было бы Гордубалу пришибить ее топором, как волка, что попался в капкан! Повесить ее! — волнуются бабы. — Нет на свете справедливости, если не повесят Полану!
— А ну вас, бабы! — ворчат мужики. — Вашего брата не вешают. Засадят ее в тюрьму до самой смерти.
Если бы судили женщины, они бы повесили эту дрянь.
— Я сама бы накинула ей петлю на шею.
— Оставь, Марика, не бабье это дело. А вот Штепку, как пить дать, повесят.
— Вот видишь, Штепку повесят, а ведь он убил чужого человека. Нет, если Полану не повесят, все жены начнут мужей убивать. Причины всегда найдутся — в семейной-то жизни! Нет, нет, надобно ее повесить!
— Да как же ее вешать, ежели она ребенка носит!
— Вот еще, ребенка! Черта родит, а не ребенка.
Суд вызывает свидетеля Симона Фазекаша, по прозвищу Леца. В день убийства он видел Полану со Штепаном. Обвиняемые стояли у ручья.
— Штепан Манья, вы продолжаете утверждать, что не были в тот день в Кривой и не виделись с Поланой Гордубаловой?
— Нет, не был, ваша милость.
— Обвиняемая, разговаривал с вами Манья у ручья?
— Нет, не разговаривал.
— А полицейским вы сказали, что да.
— Они меня заставили.
Показание дает Юлиана Варваринова, соседка Гордубала.
— Да, Гордубала я много раз видела. Ходил сам не свой. Полана ему и есть не давала, когда он уволил Штепана. А батраку, бывало, кур пекла да поросят. Каждую ночь шлялась к нему в конюшню. Смилуйся над ней, боже, — отплевывается соседка, — а только как вернулся Гордубал, бог весть, где она сходилась со своим полюбовником. В конюшню-то больше не таскалась. В последнее время Гордубал все ходил с фонарем, сторожил, видно.
— Послушайте, свидетельница, вы видели, как Гордубал швырнул Штепана через забор? Был тогда на Штепане пиджак?
— Не было пиджака, ваша милость, одни штаны да рубаха.
— Так он и ушел без пиджака?
— Так, так, ваша милость.
— Следовательно, пиджак, который сейчас на нем, остался с другими вещами в доме Гордубала? Штепан Манья, когда вы приходили в Кривую за пиджаком?
Штепан встает, растерянно моргая.
— Вы унесли пиджак в ту ночь, когда был убит Юрай Гордубал. Можете сесть.
И прокурор с торжествующим видом отмечает что-то в бумагах.
— Уведите обоих подсудимых, — распоряжается председатель суда. — Свидетельница Гафия Гордубалова.
Вводят голубоглазую, миловидную девочку. Тишина, ни единого вздоха.
— Не бойся, малышка, подойди сюда, — отечески говорит председатель суда. — Если не хочешь, можешь не давать показания. Ну, как, будешь отвечать?
Девочка с недоумением глядит на важных господ в мантиях.
— Хочешь отвечать?
Гафия послушно кивает:
— Да.
— Ходила твоя мать в конюшню, когда там был Штепан?
— Ходила, каждую ночь.
— Видела ты их вместе?
— Видела. Один раз дядя Штепан обнял ее и повалил на солому.
— Ну, а хозяин, твой отец, бывал когда-нибудь вместе с мамкой?
— Нет, не бывал, только дядя Штепан.
— А когда отец вернулся из Америки, мама после того бывала с дядей?
Гафия отрицательно качает головой.
— А откуда ты это знаешь?
— Да ведь хозяин приехал, — говорит девочка серьезно и уверенно. — Дядя Штепан тогда сказал: «Не останусь у вас больше; все, мол, пошло по-иному».
— Хороший человек был хозяин?
Гафия неопределенно пожимает плечиками.
— А Штепан?
— Да, Штепан был хороший.
— Была мамка ласкова с хозяином?
— Нет, не была.
— А с тобой? Любила тебя?
— Нет. Не любила. Она только дядю Штепана любила.
— Хорошо она его кормила?
— Хорошо. Он и мне давал.
— А ты кого больше всех любишь?
Девочка смущенно мнется:
— Дядю Штепу.
— Расскажи, Гафия, про ту последнюю ночь, когда умер отец. Где ты спала?
— С мамкой в клети.
— Не проснулась ли ты среди ночи?
— Проснулась. Кто-то стукнул в окно, а мамка сидела на постели.
— А потом что?
— Потом ничего. Мамка сказала: «Спи, не то побью».
— И ты заснула?
— Конечно, заснула.
— И ничего больше не слышала?
— Ничего. Только кто-то ходил по двору да мамки на постели не было.
— А кто там ходил, не знаешь?
Гафия удивленно открывает рот.
— Ну, кто! Известно, дядя Штепан, кому еще быть с мамкой!
В зале стоит тишина, от которой захватывает дыхание.
— Объявляю перерыв, — поспешно говорит председатель и сам уводит Гафию за руку. — Ты умница, малышка, — бормочет он. — Умница и хорошая девочка. Счастье твое, что ты ничего не понимаешь.
Присяжные шарят по карманам, ищут, что бы подарить Гафии, и толпятся вокруг девочки, гладя ее по голове.
— Где же дядя Штепан? — спрашивает Гафия серебристым голоском.
Толстый Гельнай, тяжело дыша, пробирается к ней.
— Пойдем, малышка, пойдем. Я отведу тебя домой.
Но коридоры забиты публикой. Гафии суют все подряд, кто яблоко, кто яичко, кто кусок сладкой булки, все растроганно сморкаются в носовые платки, бабы лезут целовать девочку и ревут. Гафия судорожно цепляется за толстый палец Гельная и сама вот-вот расплачется.
— Смотри не хнычь, — увещевает девочку Гельнай. — Я тебе конфетку куплю.
И девочка уже прыгает от радости.
Судебное следствие продолжается. Дело — точно хитро завязанный узел, его приходится распутывать сразу несколькими руками.
Суд выслушивает показания Андрея Пьосы, по просвищу Гусар, Алексы Воробца и его жены Анны, потом жены соседа Герпака. Все они показывают против Поланы. Боже мой, чего только не знают люди друг о друге! Просто срам! Не приходится богу судить людей, их судят ближние.
О желании выступить свидетелем заявляет какой-то Миша-пастух.
— Говорите, свидетель. Можете не присягать.
— Чего?
— Можете не присягать. Сколько вам лет?
— Чего?
— Сколько вам лет?
— Не знаю… Да на что мне. Во имя отца и сына и святого духа. Передает вам Юрай Гордубал, что была ему Полана доброй и верной женой.
— Простите, Миша, как так передает? Когда это он вам говорил?
— Чего?
— Когда он вам говорил это?
— А, когда… Не помню. Дождик был тот раз. Он мне и говорит: скажи им, Миша, они тебе поверят.
— Бог с вами, папаша, и для этого вы пришли из Кривой?
— Чего?
— Ну идите, идите, с богом, больше вы не нужны.
— А! Ну спасибо. Слава господу Иисусу Христу.
Показания дает стекольщик Фаркаш.
— Алмаз этот купил у меня Штепан Манья.
— Вы узнаете его?
— Как не узнать. Вот он, с желтинкой.
— Встаньте, обвиняемый Манья. Признаете ли вы, что покупали алмаз у свидетеля? Не признаете? Можете сесть. Запирательством вы себе не поможете.
Показания дают Баранова, Грыцова, жена Федора Бобала. Эх, Полана, сраму-то сколько! Все тычут в тебя пальцами, обличают твой блуд, каждая баба бросает камень в тебя, неверную жену. О Штепане все забыли. Зря ты стараешься, не закроешь руками огромный живот, не спрячешь своего греха. Штепан убивал, а ты грешила. Глядите на бесстыдницу: головы не склонит, слезы не уронит, не ударится оземь! Словно хочет сказать всем: болтайте, болтайте, мне-то что.
— Подсудимая, имеете ли вы что-нибудь прибавить к свидетельским показаниям Марты Бобаловой?
— Нет.
И села, как изваяние, не склонив головы, не покраснев от стыда.
— Больше свидетелей нет. Отлично. Объявляется перерыв судебного заседания до завтрашнего дня. Но как толково отвечала маленькая Гафия, а, коллега? Эдакий ребенок и все видел! Ужасно, ужасно. А все-таки ее рассказ — как чистый ручеек. Такая простота, точно и не было ничего дурного. Зато вся деревня против Поланы. Плохи ее дела. Ну, и Штепан, разумеется, виновен, но что Штепан — второстепенная фигура. Да, да, коллега, деревня понимает, что здесь дело перешло в область нравственности. Можно сказать, что деревня Кривая мстит за попранную мораль. Здесь не просто измена, — деревня снисходительна к изменам. А Полана повинна не только в супружеской измене, здесь нечто худшее.
