Питер Акройд - Кларкенвельские рассказы
— Ребенок упал, — вполголоса пояснил он. — Земля вдруг разверзлась, и вот…
Рафу подошел поближе и увидел очертания неглубокой могилы. На дне лежал старинный, судя по форме, гроб футов восьми длиною. Под почти сгнившей крышкой виднелся огромный скелет. На первый взгляд он принадлежал великану, — такие, наверно, бродили по земле еще до Великого Потопа. Однако справа от скелета лежал маленький, разрисованный орнаментом потир, ножка сосуда была обвязана шелковой или льняной тряпочкой. Слева — остатки почти рассыпавшегося, но явно епископского посоха. Что за гигант-епископ похоронен в этой могиле? Рафу вгляделся в прах. В свете факелов у бедренной кости блеснуло кольцо. Он лег на землю, дотянулся до кольца и поднес к глазам. Крупный изумруд был украшен странной эмблемой: пятью кругами, вписанными в большой круг.
Глава тринадцатая
Рассказ судебного пристава
Лекарь Томас Гантер разглядывал ярко украшенную сцену. Вот короли страны Кокейн[79] любезно подносят дары Богоматери. Рядом красивый молодой человек, стоя на облаке с надписью «весна», играет на дудочке и поет. С облака свисает длинный пергаментный лист, на котором красными буквами начертано:
Разные фигуры хотим вам представить,
Дабы тем удовольствие доставить.
Тут на фоне этого пестрого великолепия появились шесть носильщиков с паланкинами, на которых восседали двое горожан, изображавших Провидение и короля Ричарда II. Они обнимались и целовались, пока их несли через сцену и дальше, на Корнхилл. Следом прикатила повозка, запряженная парой лошадей с позолоченными седлами и уздечками. Блестящими от возбуждения глазами Гантер следил за пышной процессией, стараясь не упустить ни малейшей подробности. На повозке возвышалась огромная раскрашенная модель мироздания; на блестящих шарах, представлявших небесные тела, в разных позах сидели голые мальчики. Сразу за повозкой выехала платформа, на которой стоял связанный по рукам и ногам юноша в костюме из белой кожи — его позаимствовали у Адама, героя мистерий; на коже были краской написаны цифры. Рядом стоял человек в одеянии астролога — длинном, подбитом мехом плаще с капюшоном. «Что это за туманное искусство? Сие есть таинство чисел», — возглашал астролог. Впрочем, Гантер почти не слышал его за оглушительным трезвоном: между подмостками и телегами толпой шли музыканты с арфами, лютнями, скрипками и другими струнными инструментами, с волынками, трубами, дудками и бубнами. Это был канун Успения Пресвятой Девы Марии,[80] — летний вечер, когда, по обычаю, устраивались массовые гулянья в честь могущества и славы Лондона.
На стенах и валах, опоясывавших город, бухнули пушки — «для пущего веселия», как сказал мэр. Грохот был изрядный, Гантер поморщился. Теперь по Чипсайду мимо Великого Креста шли многочисленные члены разных торговых гильдий. За ними — облаченные в старинные костюмы представители основных округов города; при этом жители Бриджа и Уолбрука несли алые копья, а жители Фаррингдона и Олдерсгейта — копья черные, усыпанные белыми звездами.
— Ради всего святого! — послышалось непонятно откуда. Гантер даже вздрогнул. — Ради всего святого, подайте бедняку денег или еды!
Недалеко от пересечения с Уотлинг-стрит из углубления в стене выступил нищий с котомкой и посохом. Место это первоначально называлось «Укрытие, чтоб в дождь не замочиться», но вскоре его прозвали «Укрытием, чтоб помочиться».
— Горе-горькое у меня, господин мой. Потерял всё, что имел.
В ярком солнечном свете Гантер вгляделся в лицо попрошайки: крупный нос, высокий широкий лоб. Возможно, он был выдающимся ученым, но по воле слепого случая или рока превратился в одного из тех, кто, сидя в пыли, беспомощно взирает на окружающий мир.
Лекарь достал из кармана пенни и протянул нищему:
— Помоги тебе Бог.
— Благодарю вас, сэр, за доброту вашу, — заученно и привычно забубнил нищий. — Буду Бога молить, чтобы помог мне воздать вам сторицей.
Гантер был хорошо знаком с запахами человеческого тела, и тяжелый дух, исходивший от бедняка, не оскорблял его обоняния, хотя явственно отдавал ночным горшком. Нищий, по видимости, был вполне здоров, только на лбу виднелись странные круглые пятна.
— Под волосами есть струпья? — спросил лекарь. Нищий кивнул. — Как пойдешь в поля, набери травы, что в народе зовут печеночником. Растет во влажных местах. Поплюй в плошку, разотри траву в кашицу и приложи к голове.
Нищий рассмеялся:
— Вот жизнь пошла, господин мой! Вместо волос человек должен траву на голове растить.
— Ничего страшного, главное — чтоб помогло. Храни тебя Господь.
Смех бедняка почему-то напомнил ему песенку, которую он выучил в детстве. Свернув за угол, лекарь вполголоса запел:
Nos vagabunduli
Laeti, jucunduli,
Tara, tarantare, teino.[81]
Ему вспомнилась поговорка: «Нищие — что Божьи менестрели». Он зашагал по Уотлинг-стрит, в ушах все еще звенела детская песенка; внезапно снова нахлынул страх: за ним опять кто-то крался. Лекарь поспешно свернул на Лэм-элли и вышел к Синк-Корт. Сзади отчетливо слышались шаги. Гантер с нетерпением ждал — вот сейчас появится тот, кого он страшится. Из переулка вышел человек средних лет, в старомодном кожаном камзоле и кожаной шапке. Гантер узнал Бого, судебного пристава; совсем недавно он лечил Бого — у того воспалилось бедро. Гантер с облегчением окликнул бывшего пациента:
— Что это значит, Бого? Или ты запамятовал, где я живу? Зачем ходишь за мной по пятам?
— Я вас приметил, господин Гантер, когда вы смотрели праздничную процессию, и решил: надо без проволочки открыть вам, что меня гнетет. Как предсказывал святой Павел, в эти дни свершится зло.
Бого отнюдь не пользовался расположением сограждан. Он недавно получил свою должность — при создании нового округа Фаррингдон-Уизаут, куда вошел Смитфилд и отрезанные от Кларкенвеля Тернмилл-Брук и Коммон-лейн. Известность судебного пристава простиралась, однако, далеко за пределы нового прихода, поскольку в его обязанности входило вызывать горожан на церковные судилища, а также на заседания местных судов, хотя считалось, что по выплате определенной суммы судебное предписание можно и уничтожить. Его прозвали «трещоткой дьявола» и обходили стороной. Бого подошел к лекарю вплотную, обдав его зловонным дыханием. Судя по тяжелому запаху, у пристава завелась серьезная хворь, возможно, рак.
— Слыхали? Король, переодевшись монахом, бежал из Кармартена.[82]
— Это уже давно не новость, Бого.
— И с ним еще несколько вельмож. Прежалкое, говорят, было зрелище.
— Теперь он начнет переговоры с Генри. Подождем. Но почему ты решил потревожить меня этим разговором именно сейчас?
— Тут еще одно дельце. — Пристав глянул лекарю прямо в лицо. — Кое-кто омрачил жизнь нашего города.
— Темнишь, Бого.
— А вы слыхали про исполина епископа, того, чьи мощи пару недель назад обнаружились возле Святого Павла?
— Разумеется.
— При нем нашли кольцо, и не какое-нибудь, а золотое. — Гантер молча слушал. — А на кольце — престранный рисунок из кругов.
— Это древний священный символ. Что дальше?
— Ладно, пусть это хороший символ, но сейчас он на службе у злых сил. И в последние дни принес много вреда.
— Каким же образом, господин судебный пристав?
— Возле часовни на Сент-Джон-лейн, — помните, ее недавно спалили, — на стене заметили такой же круг. Точно знаю. Сам видел. А там, где лежал убитый писец, на двери тоже был нарисован круг. Попомните мои слова, господин Гантер, этой пемзой они весь Лондон так отполируют — камня на камне не останется.
— Ты сущее дитя, Бого. Придумываешь такое, что никому в голову не придет сочинить, не говоря уж — сотворить.
— Однажды случилось мне арестовывать некоего Фрауайка, его обвиняли в ереси, так в комнате у него я приметил книгу, и в ней все это предсказано. Пять в одном, и всего пять. У нашего Спасителя сколько было ран? Пять. И столько же струн на Давидовой арфе, которая создает музыку сфер.
— Странные речи ты ведешь, Бого.
— Странные вещи до меня доходят.
Лекарь считал судебного пристава хитрецом и пройдохой, однако предаваться пустым фантазиям было не в его натуре. Не исключено, что Бого ходит тайными тропками и в никому не ведомых закоулках собирает последние городские новости; он небось запанибрата с иноземцами и всяким сбродом, что шатается по ночам.
— А круги эти, Бого, ты в разных местах видел?
— Где только их нет. Они сулят нам смерть. Читают заупокойную молитву, одним словом, отпевают нас.
— И кто, по-твоему, оставляет на стенах символы своих замыслов? Еретики, вроде Фрауайка?
