Август Мейхью - Блумсберийская красавица
Былъ второй часъ ночи, когда милая Стаси услыхала робкій стукъ въ дверь; на ея суровый вопросъ:- кто тамъ, послышался покорный отвѣтъ:- это я, я Долли, моя милая.
На лицѣ его написаны были покорность и страхъ, но она нисколько не сердилась; она была въ отличномъ расположеніи духа, — была добра, какъ ангелъ; онъ попытался пробормотать нѣсколько извиненій, но она остановила его поцалуемъ, повела въ комнату, гдѣ пылалъ яркій огонь и, усадивъ его на диванъ, схватила его на руки, и съ видомъ маленькой дѣвочки, которая проситъ разсказать ей волшебную сказку, — выразила желаніе слышать всѣ подробности вечера, — слышать, что у нихъ было, и что они дѣлали, и кто именно былъ.
— A! такъ обѣдъ былъ превосходенъ! A потомъ? Играли на бильярдѣ, и Долли выигралъ! Какой ловкій этотъ Долли! Онъ долженъ чаще играть, чтобъ выигрывать каждый вечеръ. A теперь ея маленькій царекъ долженъ лечь въ постель и спать какъ можно крѣпче, — потому что онъ долженъ былъ утомиться донельзя. A она? О, нѣтъ, милый! она ни мало не устала: ей пріятно было поздно сидѣть, это было даже для нея развлеченіемъ, препріятнымъ развлеченіемъ.
Долли, подъ вліяніемъ такихъ нѣжныхъ просьбъ, согласился развлекаться по вечерамъ. Онъ любилъ бильярдъ, потому что обыкновенно съ успѣхомъ игралъ въ эту игру. Это было почти единственное дѣло, которое онъ могъ исполнять хорошо, если не считать любовь къ друзьямъ и охоту помогать имъ въ бѣдѣ.
Онъ обыкновенно дѣлилъ свой выигрышъ съ Анастасіей, на долю которой рѣдко приходилось менѣе десяти шиллинговъ. Какъ ни мала покажется эта сумма, если припомнить, что выдѣленная Анастасіи доля состоянія приносила ей шестьсотъ фунтовъ въ годъ, но все-таки нѣжная красавица принимала эти маленькіе подарки съ очевиднымъ удовольствіемъ. Я думаю, что и большинство нашихъ лэди сдѣлало бы то же самое.
Надоѣло ей только то, что она должна была заработывать эти деньги, сидя одна каждый вечеръ до двѣнадцатаго часу; она болѣе и болѣе тяготилась уединеніемъ. Хотя она нѣсколько разъ говорила самой себѣ, что это было глупо, что время проходило очень скоро пока онъ болталъ съ другими и развлекался игрой, но сидѣть одной по цѣлымъ часамъ, прислушиваясь къ монотонному стуку маятника — это было довольно скучное препровожденіе времени. Читать тоже было нельзя: она говорила, что чтеніе причиняетъ ей головную боль.
Послѣ четвертой ночи Анастасія уже начала ворчать, на пятую одолжила Долли маленькимъ образчикомъ своего остроумія, на шестую — дала обѣщаніе, что положитъ конецъ этой ночной каторгѣ и образумитъ глупаго барана.
Уже въ девять часовъ была послана кухарка, позвать домой мистера Икля. Женщина, исполняя приказаніе своей госпожи, явилась къ изумленному Долли въ ту самую минуту, когда онъ, засучивъ рукава рубашки, и наклонившись на билліардъ, въ любимой позѣ мадамъ Тальйони, прицѣливался мѣткимъ ударомъ скатить шары въ луку.
Вниманіе всѣхъ веселыхъ собесѣдниковъ обратилось на незваную гостью, которая, закрываясь концами шали, сообщила своему господину, чтобъ онъ шелъ домой, что мистриссъ хочетъ его видѣть сію же минуту.
— Не больна л ваша госпожа? спросилъ испуганный Долли.
— Нѣтъ, сэръ, возразила посланная: — она только взбѣшена.
Собесѣдники расхохотались, и Долли употреблялъ всѣ усилія, чтобъ принять участіе въ смѣхѣ; но ему удалось только раскрыть ротъ и подбавить свою долю къ общему шуму, — настоящаго смѣха не вышло.
Разумѣется, произошла сцена, Мастеръ Икль жаловался, что его выставили передъ друзьями въ глупомъ видѣ, а мистриссъ Икль, вмѣсто всякаго раскаянія, свирѣпо возражала, что она рада стараться и впередъ услужить ему тѣмъ же. Такъ кончился очаровательный періодъ любви. Долли старался возвратить его. Онъ даже попытался, посредствомъ подкупа, привести ее въ хорошее настроеніе духа. Онъ взялъ ложу въ оперѣ, купилъ красавицѣ перчатки и букетъ, и они отправились оба, чрезвычайно нарядные, какъ новыя куколки. Но она, должно быть, уже рѣшилась испортить вечеръ, и такъ безжалостно-грубо обращалась съ бѣднякомъ, что онъ въ этой ложѣ втораго яруса подъ № 75-мъ сидѣлъ съ такимъ же удовольствіемъ, съ какимъ могъ бы лежать въ гробу.
Ему ни мало не помогли попытки завести разговоръ въ нѣжномъ тонѣ и старанія отвлечь ея вниманіе своими замѣчаніями (которыя, впрочемъ, никогда не были блестящими) относительно пѣвцовъ. Она рѣшилась быть непріятною, и была такою больше, чѣмъ когда-нибудь.
— Во всякомъ случаѣ, моя милая, начиналъ Долли: — вы должны признаться, что мадемуазель Лунцъ…
Но его критическія замѣчанія были прерваны свирѣпымъ замѣчаніемъ красавицы:
— Мистеръ Икль, я пріѣхала сюда слушать музыку, а не вашу безполезную болтовню.
Очевидно, что деньги, употребленныя на подкупъ, были истрачены напрасно.
О, милый другъ моей юности, ты, чьи задранныя, младенческія ножки я часто видалъ совершающими разныя невинныя эволюціи передъ каминомъ въ дѣтской; ты, чей вышитый чепчикъ снимала нѣжная мать, заставляя меня любоваться желтыми, шелковистыми волосами, вившимися на мягкой, крошечной головкѣ; я проливаю слезы, когда вспомню о безплодныхъ попыткахъ, которыя ты дѣлалъ, чтобъ возвратить привязанность этой жестокой красавицы!
Я отираю слезу, и беру свѣжую каплю чернилъ.
Она казалась такъ довольною, когда ее видали вмѣстѣ ея «дорогимъ мужемъ» на прогулкѣ, что онъ побѣжалъ за нею слѣдомъ, какъ только она ступила за порогъ. Но теперь было не то!
— Мистеръ Икль, вы меня очень обяжете, если перестанете ходить на мной слѣдомъ! Всѣ подумаютъ, что я вышла замужъ за французскаго пуделя!
Онъ ускорялъ шаги.
— Сдѣлайте милость, мистеръ Икль, не бѣгите такъ, какъ будто стараетесь выиграть бѣговой призъ. У меня вовсе нѣтъ желанія обращать на себя общее вниманіе.
Онъ шелъ тише.
— Мистеръ Икль, вы нарочно поднимаете пыль? Господи! какое наказанье! Если вы не будете держать свою палку по-людски, мистеръ Икль, то я ее возьму у васъ, и отдамъ первому нищему, который встрѣтится. Еще одинъ дюймъ, и вы бы мнѣ выкололи глаза.
Разъ онъ наступилъ ей на платье и затрепеталъ.
Она взглянула на него такъ, какъ будто бы онъ былъ чѣмъ-то чрезвычайно гадкимъ, но сказала только одно слово: «свинья!»
Когда они вмѣстѣ обѣдали, красавица портила самое лучшее блюдо своими ядовитыми замѣчаніями. Если онъ поднималъ вилку ко рту, она просила его не брать за разъ такихъ огромныхъ кусковъ, если только онъ не хочетъ, чтобъ она заболѣла; если онъ пережевывалъ пищу, она приказывала ему не производить губами такого отвратительнаго шума, который напоминаетъ какую-нибудь колбасную машину, а не человѣка, называющаго себя джентльменомъ.
Даже во время сна онъ не былъ свободенъ отъ ея преслѣдованія. Не разъ она прекращала его сладкую дремоту словами, что, если онъ не перестанетъ такъ ужасно храпѣть, то пусть сойдетъ внизъ и спитъ на диванѣ; если онъ и не храпѣлъ, то уже, навѣрное, скрежеталъ зубами, или стоналъ, или говорилъ во снѣ, или вообще дѣлалъ что-нибудь означающее, что онъ хорошо поужиналъ маринованной лососиной, недожаренной свининой, морскими раками, холоднымъ паштетомъ или крѣпкимъ сыромъ.
Въ одну ночь, она объявила, что онъ ее нарочно толкнулъ, и такъ сильно, что едва не переломалъ ей кости, чуть-чуть не сбросилъ ее съ кровати!
— Если ни не можете вести себя, мистеръ Икль, сдержаннѣе, какъ прилично христіанину, а предпочитаете манеры лошади съ норовомъ, то можете спать въ конюшнѣ; но больше вы меня не толкнете, сэръ, хотя бы даже мнѣ пришлось связать вамъ ноги, сэръ! Такъ и прошу меня понять!
Прекрасное обращеніе милой жены, ростомъ въ шесть футовъ, къ бѣдному, маленькому мужу, который имѣлъ неосторожность распрямить свои бѣдненькіе, маленькіе члены!
Такая жестокость была невыносима Долли. Его измучила безпрерывная борьба, въ которой онъ всегда оставался побѣжденнымъ. Вѣрнымъ признакомъ того, что мира между супругами не предвидѣлось, было возвращеніе Боба, который въ теченіе періода любви находился въ отпуску.
Точныхъ подробностей объ образѣ дѣйствій мистриссъ Икль и ея братца, для лучшаго порабощенія коварнаго Долли, я никогда не могъ узнать. Слышалъ только, что они взяли привычку давать ему извѣстную порцію на обѣдъ, и заставляли его обѣдать въ своей комнатѣ; но бѣдная жертва, поглощенная мрачными мыслями, мало имѣла апетита, и потому мало обращала вниманія на это оскорбленіе!
Они также отмѣривали ему кусокъ свѣчи на вечеръ; но такъ-какъ онъ, обыкновенно, сидѣлъ въ темнотѣ, раздумывая о своемъ несчастіи, то и эта обида не подѣйствовала на него. Онъ только презрительно улыбался и пренебрегалъ этими мелкими преслѣдованіями.
Но должно полагать, что сестрица и братецъ возводили себѣ что-нибудь очень гадкое (до того гадкое, что, изъ жалости, онъ держалъ это въ секретѣ), потому что бѣдный малый почти потерялъ разсудокъ и впалъ въ совершенное отчаяніе.
