Эрнст Юнгер - Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо
Я сразу понял, что мне предстояло иметь дело с одним из тех случаев, когда искусство бессильно, а диагноз заключает в себе прогноз подобно приговору, который не подлежит обжалованию. Речь шла о помешательстве, какое нередко встречается у пациентов средних лет и проявляется в специфическом нарушении речи. Это признак скорой смерти.
Дело длилось недолго, и я вскоре освободился, а поскольку почтовая карета отправлялась лишь на следующее утро, то впереди меня ждал целый день в незнакомом городе. Это всегда вызывает во мне радость, ибо нигде дух мой не чувствует себя более свободно, чем в сутолоке гавани, набитой чужим трудолюбивым народцем. Такое просветленное настроение еще более укрепляется в тех случаях, когда язык обитателей мне непонятен; например, когда я был с Уэлсли в Индии, просветление не покидало меня неделями. Возможно, причина в том, что глаза становятся нашим главным органом, и мы начинаем яснее видеть, как разыгрывается спектакль жизни. Тогда человеческая суета предстает перед нами словно на сцене — простой и вместе с тем наделенной глубоким смыслом. Открывающиеся одна за другой картины излучают яркий свет, а повседневность обретает духовную силу, как если бы речь шла не о торговле и общении, а о неких чудодейственных событиях. Мир делается легче и прозрачнее, а мы, как незримые существа, движемся в нем смелее и свободнее. Мне иногда кажется, что в суете восточных базаров люди и вещи как будто освещены факелами и сами излучают красное свечение.
Погруженный в подобные размышления, я бесцельно бродил по улицам и площадям, пока с моря не начал подниматься туман. Если мы хоть однажды жили полной жизнью, то сплин и скука никогда уже не овладеют нами; воспоминание об этом хранит нас, как талисман, от губительной силы времени. Часы промелькнули словно во сне, и уже начали зажигать свечи в канделябрах, когда я решил свернуть в квартал антикваров, где, по своему обыкновению, собирался купить сувенир на память о проведенном дне. Мне попадались магазины с мебелью, произведениями искусства, изящным фарфором, а рядом с ними дешевые лавочки с запыленными безделушками, которые моряки привозят с собой из плаваний, — высушенные морские ежи, заморское оружие и, конечно, неизменный кораблик в бутылочке.
Тем более я был удивлен, когда в одной из скромных витрин среди лежалого товара обнаружил прелестную акварель. Она висела в рамке из красного дерева и на пожелтевших полях имела какую-то подпись. Я прочел выполненное каллиграфическим почерком посвящение художника лорду Бэрримору — по году можно было догадаться, что речь идет о том самом Бэрриморе, который рано погубил свое здоровье, участвуя во всех оргиях принца-регента. На картине был изображен какой-то хутор в Померании, небольшая ферма, со всех сторон окруженная зелеными полями. Дом был нарисован в профиль: плоская крыша из тростника нависала, едва не касаясь земли, над жилой частью дома, тогда как с другой стороны она напоминала полог палатки. Этой своей стороной она небрежно опиралась на сарай с сеном, которое поедал гиппопотам, вытаскивая его как из большой кормушки. Сочетание маленького двора и огромного зверя показалось бы, конечно, страшной диспропорцией, если бы не поля — они раскинулись так далеко, что окаймлявшие их древние дубы выглядели совсем крошечными. В живописном смысле это зеленое пятно уравновешивало серую массу животного, да и замысел картины был ясен: могучий пожиратель посреди обильных пастбищ.
Такого рода каприччо мне нравились всегда гораздо больше, чем банальные изображения скачек или охоты на лис, и поэтому я решил заглянуть в лавку. Магазинчик казался совсем новым, все его помещение было заполнено множеством еще не распакованных ящиков. На одном из них, выполненном в виде человеческой фигуры, восседал антиквар, молодой человек, слишком изящно одетый для своей профессии. Когда я вошел, он был занят изучением какой-то гравюры, рассматривая подпись через круглую лупу в серебряной оправе. Выслушав мой вопрос об акварели, он обратился ко мне по имени, чему я нимало не удивился, ведь в некоторых королевствах обо мне ходит известная слава. А то, что он тут же пригласил меня в частное помещение, показалось мне всего лишь обычным жестом вежливости.
Но дальше, как только мы оказались за красной занавеской, отделявшей комнату, моему взору предстала непривычная картина: два егеря в ливреях стояли в выжидающих позах возле горящего камина. Мы попали в какую-то прихожую, где находились стремянка и еще несколько инструментов, которые обычно используют обойщики для отделки квартир. С потолка свисал шнур для люстры. Складывалось впечатление, что здесь продолжались штукатурные работы, так как из-за приоткрытой двери, ведущей в подвал, виднелись ведра со смесями и мастерки в деревянном корыте.
Мое приключение стало принимать опасный оборот, и дело было не столько в необычных обстоятельствах, сколько в определенном чутье на такие вещи, которое меня редко подводит. Когда на кого-то собираются напасть, между людьми распространяется некий флюид, о котором знает всякий, кто, как и я, гостил во дворцах азиатских деспотов или вел переговоры в роскошных шатрах, разбитых между двумя готовыми к бою армиями. Позднее, когда я занимался своими исследованиями и имел дело с сумасшедшими, у меня было немало возможностей развить этот талант; ведь даже очень наблюдательный человек бессилен, если неспособен предчувствовать.
В таких ситуациях я всегда старался действовать легко и спокойно, чтобы не допустить никаких колебаний, никаких пауз, за которые мог бы уцепиться другой; я убеждался не раз, что раскованность движений служит нам защитой от низших сил. Оттого-то я немедля последовал за антикваром, который между тем откинул вторую занавеску, распахнул передо мной двустворчатую дверь и с поклоном удалился.
Комната, куда он меня привел, оказалась салоном, обставленным во вкусе прошлого века и освещенным множеством свечей и зеркал, где над высоким камином висел прекрасный Ватто. В середине комнаты я увидел даму, она пригласила меня подойти знаком, похожим на жест куклы-марионетки. Спокойное пламя свечей равномерно освещало комнату, так что я сразу узнал в этой даме женщину из высшего общества, о которой тогда ходило множество слухов, ибо ее судьба занимала весь свет. Поскольку при входе я видел ливреи, то счел уместным поклониться, как приличествует в королевских дворцах. Княгиня ответила мне кивком и пригласила сесть напротив нее за стол, представлявший собой овальное зеркало с нарисованными на нем цветами.
Несмотря на всю подозрительность обстановки, я не мог удержаться от соблазна и предался своей любимой физиогномике, пока мы молча смотрели друг на друга. Эта страсть возникла во мне в ту пору, когда я писал труд о мимике душевнобольных. Теперь она кажется мне обременительной и даже немного смешной. Я предавался ей ночи напролет во время прогулок по Остенде, рассматривая тысячи лиц, словно фигуры в калейдоскопе. В результате я обрел фатальную остроту взгляда, что позволяет мне угадывать даже то, из каких семян вырастает все странное и необычное. Дарование это причиняет мне тем большую боль, чем чаще я — в пику нашей эпохе — вижу во всем нормальном то великое, что связывает человека с Богом. Мне как врачу нередко представляется, будто я нахожусь в бенгальских джунглях, где наблюдаю со страхом, как жизнь задыхается от собственного избытка. И тогда мне кажется, что бесчисленные симптомы отделяют нас от пациентов подобно непроходимым дебрям: о здоровье мы знаем слишком мало, а о болезнях — слишком много.
Правда, в этом случае не нужно быть особо проницательным, чтобы уловить признаки начинающегося беспорядка. Опыт подтверждает, что должно пройти немало времени, прежде чем он проявится во всем своем размахе. В частности, это можно видеть там, где идеи логично связаны между собой и даже не лишены остроумия, хотя на самом деле рождены в голове безумного человека. Тогда человек похож на лодку, которую навигационные приборы ведут прямо на скалы. А если пациент, кроме того, занимает высокое социальное положение, то критика становится более сдержанной. Поэтому обычно народ не может помешать властелину и дальше совершать безумные дела.
Хорошим подспорьем в деле физиогномического наблюдения кажется мне привычка некоторых астрологов устанавливать сходства с животными. В этом смысле я обнаружил в облике княгини ярко выраженное сходство со змеями, сходство настолько сильное, что почувствовал такое же любопытство, как тогда, в саду моего летнего дома, при встрече с большой найей, царицей змей.. Обычно этот габитус встречается у людей с мощными скулами и ослабленной максилярной частью, что очень типично именно для древних фамилий. Но совсем жутким это сходство становилось благодаря раскачивающимся движениям шеи и пристальному взгляду больших глаз.
