НОРМАН МЕЙЛЕР - ЛЕСНОЙ ЗАМОК
Он беспрерывно курил. Его прозвали (о чем он, правда, не знал) Облаком Табачного Дыма (по-немецки это звучит неожиданно кратко — die Rauchwolke!). «Ну, в каком настроении нынче die Rauchwolke?» — спрашивал какой-нибудь молодой таможенник, заступая на смену. Алоис понимал, что злит эту молодежь, когда курит сам и запрещает курить кому бы то ни было другому, но сама несправедливость такого подхода только подкрепляла его авторитет. Хороший чиновник должен быть абсолютно честен в главном, тогда как в мелочах он вправе позволить себе известную непоследовательность. Поступай несправедливо, и это докажет свою эффективность. А подчиненные пусть подавятся.
Теперь, когда Клара с детьми окончательно перебралась в Пассау, Алоис стал жестче и с собственным потомством. Алоису-младшему и Анжеле в скором времени было приказано не приставать к отцу с глупостями и не заговаривать с ним, пока он сам не начнет беседы. Потому что его нельзя было отвлекать от размышлений. Призывая Алоиса-младшего домой с улицы, отец свистел в два пальца. Точно так же он подзывал к себе и Лютера. В свою очередь, Алоис-младший, крепкий, сильный, румяный и внешне похожий на отца, однажды ближе к вечеру довел мачеху и сестру до слез, взяв в руки огромную кучу, которую крошка Ади на сей раз предпочел наложить на ковре в гостиной. Клара с Анжелой завизжали, увидев, как он несет эту кучу, темную, пахучую, непотребную, и глаза его сверкают. Что за пакость! Клара с Анжелой в ужасе зарыдали, к этому хору присоединился и крошка Ади, ухитрившись пустить при этом струю прямо за спиной у Алоиса-младшего и продолжив писать до тех пор, пока старший брат не обернулся к нему и, исключительно из озорства, отлепил от кучи кусочек и пришлепнул его Адольфу на нос.
Этим вечером Клара пожаловалась Алоису-старшему, после чего Алоису-младшему досталось не меньше, чем в свое время Лютеру. На следующий день мальчик не столько пошел, сколько пополз в школу. Но дисциплина в доме воцарилась безукоризненная. Стоило Алоису вернуться со службы, как дети в его присутствии осмеливались говорить только шепотом. Не желая раздражать его, в основном помалкивала и Клара. Семейный ужин проходил в полном молчании. Мясной и пивной дух, исходящий от Алоиса, смешивался с запахом тушеной капусты.
Отужинав, он садился в кресло, брал одну из своих бесчисленных трубок с длинным черенком, набивал ее, утрамбовывал табак властным нажатием начальственного большого пальца, и комнату мгновенно застилали облака табачного дыма, казавшегося ему чудесным. Алоис-младший и Анжела убегали к себе, едва получив соответствующее разрешение. Адольфа же ожидало нечто иное.
Подозвав его, отец брал трехлетнего мальчика за шкирку и, ухмыляясь (наполовину от любви, наполовину от злости), принимался выпускать ему в лицо клубы дыма. Мальчик кашлял. Отец только хмыкал.
Едва Алоис ослаблял хватку, Адольф улыбался, ускользал и мчался в ватерклозет. Там его рвало. Иногда, наклонившись над унитазом, мальчик вспоминал при этом звуки, издаваемые отцом в процессе супружеского соития, и невольно повторял те же судорожные сокращения мышц живота. И неизменно задавался вопросом, почему его мать никогда не протестует против таких измывательств над собственным сыном.
А она просто-напросто не осмеливалась. Она понимала, что любой упрек, связанный с табачным дымом, будет воспринят мужем как величайшее оскорбление.
Более того, Адольф подал ей новый повод для беспокойства. Подмывая ему однажды попку, она обнаружила (а то, что она не замечала этого до тех пор, пока мальчику не исполнилось три года, тоже по-своему занятно), что у него не два яичка, как положено, а только одно.
Городской доктор заверил ее в том, что этот медицинский феномен не представляет опасности для жизни ребенка.
— Из таких мальчиков сплошь и рядом получаются многодетные отцы.
— Значит, когда настанет пора идти в школу, он ничем не будет отличаться от других мальчиков?
— Такая особенность конституции порой делает мальчика активным. Чрезвычайно активным. Но и только.
Однако эти добрые слова Клару не успокоили. Отсутствие второго яичка означало новое пятно на репутации семьи Пёльцль. Мало того, что ее родная сестра Иоганна — горбунья, так и двоюродный брат у Клары уродился форменным идиотом. Не говоря уж обо всех умерших в детстве братьях, обо всех умерших в детстве сестрах, о ее собственных умерших в детстве сыновьях и дочери. В Адольфе, решила она, слишком мало отцовского, слишком мало здоровья и силы, которые тот сумел передать Алоису-младшему. А значит, это ее вина. Она любила мужа в ту ночь, когда был зачат Адольф, но только в ту ночь, только в ту греховную и незабываемую ночь!
Правда, сейчас ей казалось, что она вновь полюбила мужа, но не слишком ли поздно? К выводу этому она пришла не вдруг, он созревал на протяжении долгих месяцев, но вот, июньским вечером, через полтора года после перевода Алоиса по службе в Пассау, Клара почувствовала, что прониклась к нему новым уважением. Потому что именно в этот день ее мужа поставили в известность: еще через полгода его переведут в Линц (главный город провинции) на ту же должность главного таможенного инспектора, что означает, однако же, новое серьезное повышение. Потому что это самый важный пост таможенной службы на всей территории от Зальцбурга до Вены и потому что новое назначение за несколько лет до предполагаемой отставки придется как нельзя кстати, означая существенную прибавку и жалованья, и пенсии.
Этой ночью они зачали дитя. Возможно, никогда еще она не любила Алоиса так просто и безоглядно и не хотела так сильно подарить ему еще одного мальчика. Крошка Ади со своим единственным яичком внушал ей не слишком отчетливый, но неизбывный ужас. Она уже не думала, что его ожидает долгая жизнь. Тем насущнее была потребность завести еще одного ребенка. Она просила у Бога мальчика. Еще одного мальчика — но такого, который возьмет у Алоиса не меньше, чем у нее самой.
8Эдмунд родился 24 марта 1894 года — за пару недель до того, как Адольфу стукнуло пять. Клара объявила Ади о том, что у него скоро появится братик или — если так будет угодно Господу — сестричка, и Адольф согласился как с тем, так и с другим поворотом событий. Он заранее предвкушал, как будет играть с младенцем, представляя себе точное свое подобие, только примерно вдвое меньше и младше, уже умеющее говорить, а если даже не так, то наверняка готовое слушать. Подойдя к постели уже успевшей вновь стать матерью Клары, он был тем более поражен и испуган: она подносила к груди крошечный комочек плоти, завернутый в тряпицу, и личико у новорожденного было как сморщенное яблоко.
Прошлой ночью Адольфа отправили спать к соседям, где ему пришлось разделить ложе с Алоисом-младшим и Анжелой и натерпеться неудобств: уложив его посередине, брат и сестра всю ночь пихали друг дружку ногами. Так что он проникся мыслью о том, что в его жизни грядут перемены. И, как вскоре выяснилось, перемены прискорбные. А началось все с того, что, когда он на следующий день рванулся к материнской постели, повивальная бабка оттолкнула его ладонью, огромной, как его лицо (уместившееся в ней целиком), и сказала: «Не трожь маленького!»
Еще хуже повела себя Клара. Правда, она погладила его по головке, но Адольф не почувствовал в этом мимолетном прикосновении и капли любви. Слезы навернулись ему на глаза.
— Ах ты, бедняжка! — сказала повивальная бабка, выпроваживая его из комнаты. — Не расстраивайся, через пару дней тебя подпустят к меньшому.
— И он со мной заговорит?
— Скажем, ты будешь первым, кто сможет его понять. Рассмеявшись, она вернулась к постели, с которой еще так
и не поднялась Клара.
Отныне Адольфу редко предоставлялась возможность добраться до Клары. Меж тем всего пару недель назад он каждое утро обращался к ней с одним и тем же вопросом.
— Мама, — спрашивал он, — ты ведь самая красивая женщина на свете?
Мать гладила его по голове.
— А ты как думаешь?
— Я думаю, что самая.
И тогда она прижимала его к груди. Любовь, которую припасала для него ее грудь, была, правда, уже не столь всеобъемлющей, как когда-то. И все же Клара делала вид, будто ничего с тех пор не переменилось, хотя уже год как прекратила кормить его. Теперь он не просто пожирал булочки со сливками, которые она частенько подавала на десерт, но проделывал это по-волчьи стремительно и ненасытно, так что Алоис-младший жаловался на него Кларе, если она оказывалась поблизости, а если ее не было, больно стучал единокровному брату костяшками пальцев по лбу. Клара, испытывая угрызения совести из-за того, что в последнее время уделяет так мало внимания крошке Ади, неизменно вставала в таких случаях на его сторону. «Пусть поест, — говорила она. — Он такой худенький. Булочки со сливками нужны ему больше, чем тебе».
Но после родов Клара так ослабела, что часто отказывалась готовить. А у приходящей прислуги булочки со сливками отдавали на вкус простоквашей. К тому же Клара кормила Эдмунда грудью. И делала это круглыми сутками. Так казалось Адольфу. Он окончательно впал в уныние, странным образом гармонирующее с грустным перезвоном церковных колоколов в Пассау — здесь было много колоколов, и звонили они очень часто.
