Пэрл Бак - Земля
Только Ван-Лун в этой суматохе не взял ничего. Он никогда в жизни не брал чужого и не мог взять и теперь. Сначала он стоял в самой гуще, и его толкали со всех сторон; потом, немного придя в себя, он начал пробиваться к краю и наконец, выбравшись из толпы, остановился, и общее движение задевало его лишь изредка, как слабое течение у берега кружит водоворот. Теперь он осмотрелся и понял, где находится. Он стоял в конце самого внутреннего двора, где живут женщины богатых семей, и задняя калитка была не притворена, та калитка, через которую богатые люди с давних пор спасаются в такие минуты и потому называют ее «вратами мира». Должно быть, сегодня все они убежали в эту калитку и прятались где-нибудь на улицах, слушая вой толпы на своем дворе. Но одному из них, оттого ли что он был слишком толст, или заснул спьяна, не удалось бежать, и на него Ван-Лун наткнулся в одной из внутренних комнат. Толпа прокатилась через нее, выбежала снова и не нашла этого человека, который прятался в каком-то тайнике, а теперь, думая, что никого нет, он выбрался оттуда, надеясь спастись бегством. И тогда-то на него набрел Ван-Лун, который все время отставал от других и очутился подконец один.
Это был высокого роста толстяк, ни молодой, ни старый, и, должно быть, он лежал голый в постели с какой-нибудь женщиной, потому что в прорезы малинового шелкового халата, который он все запахивал на себе, видно было голое тело. Желтые складки жира свисали над грудью и животом, а из-за вздувшихся горой щек выглядывали маленькие и заплывшие, как у свиньи, глазки.
Увидев Ван-Луна, он весь затрясся и завопил, словно его кололи ножом, так что безоружный Ван-Лун удивился и чуть не засмеялся.
Но толстяк упал на колени и начал биться лбом о плиты пола и кричать:
— Пощади меня, пощади, только не убивай! Я дам тебе денег, много денег!
При слове «денег» мысли Ван-Луна разом прояснились. Деньги! Да ведь они ему нужны! И снова ему пришло в голову с необычайной ясностью, словно подсказанное: «Деньги… Ребенок спасен… Земля!» И неожиданно он закричал резким голосом, какого он у себя не подозревал:
— Давай сюда деньги!
Толстяк встал на колени, всхлипывая и бормоча, и ощупал карманы халата, потом он протянул вперед желтые руки, из которых сыпалось золото, а Ван-Лун подставил полу одежды и собрал в нее монеты. И снова он крикнул тем же чужим голосом:
— Давай еще!
И снова толстяк протянул руки, из которых посыпалось золото, и захныкал:
— Больше у меня нет, у меня ничего не осталось, кроме моей жалкой жизни!
И он начал плакать, и слезы текли, как масло, по его отвисшим щекам.
Ван-Лун, глядя, как он дрожит и плачет, вдруг возненавидел его со всей силой ненависти, на какую был способен, и, задыхаясь от ненависти, крикнул ему:
— Убирайся с глаз моих, а не то я раздавлю тебя, жирный червяк!
Так закричал Ван-Лун, хотя он был человек с мягким сердцем и не мог убить быка. Толстяк пробежал мимо него, как побитая собака, и скрылся.
И Ван-Лун остался один со своим золотом. Он не стал пересчитывать его, а сунул за пазуху и прошел через открытые «ворота мира» переулками к своему шалашу. Он прижимал к груди золото, еще согретое теплотой чужого тела, и, не переставая, твердил себе:
— Мы вернемся к земле! Завтра же мы вернемся к земле!
Глава XV
Прошло несколько дней, и Ван-Луну уже казалось, что он никогда не расставался со своей землей. Да и действительно, в глубине сердца и мыслей он с ней не расставался. На три золотые монеты он купил хороших семян, полновесных зерен пшеницы, и рису, и кукурузы, и в расточительности своей он купил семян, каких никогда не сеял прежде: сельдерея, и лотоса для своего пруда, и крупного красного редиса, который варят со свининой по праздникам, и мелких пахучих красных бобов. И еще не добравшись домой, за пять золотых он купил вола у крестьянина, который работал в поле. Он увидел, как пашет крестьянин, и остановился, и все остановились посмотреть на вола — и старик, и дети, и жена. Ван-Луна поразила его крупная, могучая шея; он сразу заметил, с какой силой вол налегает на деревянное ярмо, и воскликнул:
— Этому волу цены нет! Проси что хочешь за него, серебром или золотом, потому что у меня нет вола, и я заплачу любую цену.
И крестьянин отозвался:
— Я скорее продам жену, чем этого вола: ему только три года, и он в расцвете сил.
И он продолжал пахать и не остановился, чтобы выслушать Ван-Луна. Тогда Ван-Лун почувствовал, что из всех волов на свете он хочет приобрести только этого, и он сказал О-Лан и своему отцу:
— Как вы находите этого вола?
Старик поглядел и сказал:
— Он, должно быть, выхолощен как следует.
И О-Лан сказала:
— Ему годом больше, чем говорит хозяин.
Но Ван-Лун ничего не ответил, потому что этот вол полюбился ему за то, что хорошо пахал землю, и за гладкую желтую шерсть, и за большие темные глаза. Этот вол будет пахать его поля и убирать с них урожай, и, привязанный к жернову, он будет молоть ему зерно. И он подошел к крестьянину и сказал:
— Я дам тебе достаточно денег, чтобы купить другого вола, и даже больше, но этот вол должен стать моим.
Крестьянин долго торговался и спорил, уходил и вновь возвращался, и наконец уступил вола за двойную цену против того, что стоил вол в этих местах. Но золота было не жаль Ван-Луну, когда он смотрел на вола. Он отсчитал деньги в руку крестьянина и следил, как он отпрягает животное, и увел вола, продев ему в ноздри веревку, и сердце его горело от радости обладания.
Когда они дошли до дома, то увидели, что дверь сорвана с петель, и солома с крыши исчезла, и внутри нет ни граблей, ни мотык, которые были оставлены ими. Только голые балки да глиняные стены были на месте; и даже стены были размыты запоздалыми снежными бурями и дождями ранней весны. Но все это очень мало значило для Ван-Луна: он удивился только вначале. Он пошел в город и купил хороший новый плуг из твердого дерева, и двое граблей, и две мотыки, и цыновок, чтобы покрыть крышу до новой соломы.
И вечером он стоял на пороге своего дома и смотрел вдаль на поля, свои поля, освободившиеся от зимних покровов и оттаявшие после холодов, готовые для посева. Весна была в полном разгаре, и в неглубоком пруду сонно квакали лягушки. Ласковый вечерний ветер тихо покачивал бамбуки, росшие около дома, и в сумерках смутно виднелись деревья, окаймлявшие ближнее поле. Это были персиковые деревья, осыпанные нежно-розовыми почками, и ивы, на которых показались клейкие зеленые листья. И с умиротворенной, ждущей посева земли поднимался легкий туман, серебристый, как лунный свет, и льнул к стволам деревьев.
Сначала — и довольно долго — Ван-Луну казалось, что он не хочет видеть людей, хочет быть один-на-один со своей землей. Он не зашел ни в один дом, а когда к нему приходили соседи, те, которые перенесли зимнюю голодовку, он встречал их неприветливо.
— Кто из вас сорвал мою дверь, и кто из вас унес мою мотыку и мои грабли, и кто из вас сжег мою крышу в печи? — кричал он на них.
И все отрицательно качали головами, не чувствуя за собой вины, и один из них сказал:
— Это твой дядя.
А другой сказал:
— Как можно говорить, что тот или другой из нас украл что-нибудь, когда по всей земле голод и война и рыщут бандиты и разбойники? Голод всякого заставит воровать.
Потом Чин, его сосед, прибрел из своего дома повидаться с Ван-Луном и сказал:
— Всю зиму в твоем доме жила банда грабителей и рыскала по деревне и городу, совершая грабежи. Говорят, что твой дядя знает о них больше, чем полагается честному человеку. Но кто в наши дни может сказать, где правда? У меня нехватило бы духу обвинять кого бы то ни было.
От этого человека осталась только тень: так плотно обтягивала кожа его кости и так поседели и поредели его волосы, хотя ему еще не было сорока пяти лет. Ван-Лун долго смотрел на него и потом сказал с жалостью:
— Тебе приходилось хуже, чем нам. Чем же ты питался?
Сосед вздохнул в ответ:
— Чего мне только ни пришлось есть! Как собаки, мы ели падаль и уличные отбросы, когда просили милостыню в городе. И однажды, перед тем как умереть, моя жена сварила суп из какого-то мяса, и я не посмел спросить, что это такое; только я знаю, что у нее нехватило бы духу убить кого-нибудь, и должно быть, она это нашла. Потом она умерла, так как у нее было меньше сил, чем у меня, и она не вынесла такой жизни. А после ее смерти я отдал дочь прохожему солдату, потому что ей тоже грозила голодная смерть.
Он замолчал, а потом добавил:
— Если бы у меня было зерно, я засеял бы поле, но зерна у меня нет.
— Иди сюда! — повелительно крикнул Ван-Лун и потащил его за руку в дом. И велел ему подставить рваную полу, и в нее Ван-Лун насыпал семян из запаса, привезенного им с Юга.
Он дал ему пшеницы, и риса, и капустных семян и сказал:
— Завтра я приду и вспашу твое поле на моем добром воле.
![Джек Вэнс - Умирающая Земля. Сб. [Умирающая Земля. Машина смерти. Глаза Верхнего мира. Большая планета.]](/uploads/posts/books/60504/60504.jpg)