Эльза Триоле - Розы в кредит
Даниель ходил взад и вперед по неровным доскам пола.
– Когда Бернар обнаружил этот «срам», он пришел, говорят, в невероятную ярость. Что это такое? Откуда это? Он побежал к отцу и, наверно, такого ему наговорил… Пьеро притворился, что он тут ни при чем, но отец тоже хитер, он прижал Пьеро к стенке и обозвал его всеми именами… И это из-за каких-то нескольких десятков розовых кустов… Просто позор! Но теперь отец не хочет упустить и своей выгоды. Гибрид может оказаться интересным, он это прекрасно видит. И вот в августе Пьеро уже с отцовского благословения привьет новый гибрид к шиповнику. Окончательно будет видно, что из этого получится… через три-четыре года. Когда имеешь дело с природой, не приходится спешить. Но вдруг Бернар опять все уничтожит? Меня дрожь пробирает… и не знаю отчего – от страха за розы или от ненависти к этому зловещему типу.
И верно, он дрожал, и Мартина тоже…
– Неужели ты думаешь, что он способен выдернуть привитые шиповники?
– Если он это сделает, я его убью! – Вдруг Даниель расхохотался. Представляю себе, как я объяснял бы на суде, что я его убил из-за истории с хромосомами… Что это борьба за прогресс… Что Бернар – подлый реакционер. Для них я был бы, наверно, сумасшедшим, который убил человека из-за двух десятков погубленных розовых кустов. Им ни за что не понять, что это убийство – результат преступной страсти. Они отрубили бы мне голову. И все-таки я бы его убил… Пойдем к окну, любимая, мне не хватает воздуха, я задыхаюсь…
Мартина подбежала к нему, они сели на подоконник открытого окна и вместе вдыхали сочный, свежий аромат, доносившийся к ним с плантаций, словно охлажденный в огромном чане ночи, посеребренном луной.
Даниель декламировал:
Хафиз, стремишься к розе ты со страстью соловьиной,
Ты жизнью оплатить готов пыль под ногами стража роз…
– Я жизнью оплатить готов… любовь моя, моя красавица, моя роза…
Какая ночь, какая ночь…
XIV. Киноприключения на дому
Их насквозь пронизанный солнечными лучами медовый месяц вклинился в повседневную жизнь фермы, монотонную и однообразную, как само круговращение солнца. Все работали, кроме них… Они жили в стороне ото всех, питались отдельно, и это как будто всех устраивало, на ферме все чувствовали себя куда свободнее без молодой мадам Даниель. «Собачья мамаша» приготовляла для молодоженов лакомые блюда, считая, что обычная пища, которая готовилась для остальных, им не подходит. После ужина рабочие уходили – они не ночевали на ферме, – и дом сразу погружался на дно неподвижной безмолвной ночи: после ухода рабочих домашние тоже куда-то исчезали.
Даниель и Мартина заполняли время любовью – спали, гуляли, катались на своей машине. Никто не вмешивался в их времяпрепровождение, не навязывал им своего общества, не задавал вопросов. Казалось, все здесь подчинялись раз и навсегда установленному порядку. Ни дать ни взять, пастушеская идиллия где у всех овечек шелковые ленточки на шейке. Однако под этой спокойной гладью были скрыты невидимые и неосязаемые столкновения чувств, борьба страстей и противоречивых желаний. Все это придавало медовому месяцу Мартины и Даниеля особую остроту.
Они были на страже очередного нового гибрида, пристально наблюдая за ним, тайком посещая его под видом прогулок… Пора было заняться и новым скрещиванием: собрать пыльцу, подготовить розы соответствующего вида. Сообщничество с Пьеро, система фальшивых этикеток… Иногда Мартине поручалось задержать Бернара, например в воскресенье, после общей трапезы, когда подавали кофе. Она принималась болтать о своей деревне, где они оба родились и куда Мартина и не думала заглянуть, хотя отсюда до деревни было всего каких-нибудь двадцать километров, и она легко могла бы съездить повидаться с матерью, братьями и сестрой. Но у нее не было в этом никакой потребности, да и зачем ворошить то, что уже навсегда отошло в прошлое, и кто знает, что взбредет в голову Мари, когда та ее увидит… Она переслала через нотариуса согласие на брак дочери, больше ведь от нее ничего и не требовалось. Мартина вспомнила ночь, когда она заблудилась в лесу, вспомнила, как продавала на шоссе букетики нарциссов… Бернар пожирал ее глазами, забыв про кофе, про свидание, назначенное им в соседнем городке. Мартина, полузакрыв глаза, с ненавистью смотрела на него, отмечая про себя, что он, как видно, совершенно оправился от того страха, который охватил его после ухода немцев, ведь никто его и пальцем не тронул, ну обругали раз, другой и все тут – французы удивительно незлопамятны. С каким-то злорадством Мартина томно нежилась на солнце под жадным взглядом Бернара: она ему мстила. Какой дурак! Когда Даниель вышел из тюрьмы и обнаружил Бернара на отцовской ферме, отец сказал ему: «Лично мне наплевать… Он работает, розы на него не жалуются. Оставь и ты его в покое». И Даниель оставил Бернара в покое. После всего пережитого он торопился наверстать потерянное время, дышать, жить, учиться… Ему было не до Бернара, он его просто не замечал. Из них двоих скорее Бернар был похож на человека, вышедшего из тюрьмы. «У него и до сих пор такой вид», – думала Мартина, кокетничая. с Бернаром. Среди всех работавших на ферме Бернар выделялся своей странной бледностью, волосы у него были короткие, как будто только что отросли после бритья наголо, в глазах было что-то пугающее, а непропорционально большие руки, казалось, так и просятся в наручники… Вот как рисовался Бернар ненавидящему взору Мартины. Едва показался Даниель, проделавший множество тайных опытов с розами, Бернар тотчас же ушел. «Тебе незачем ходить в кино, сказала Мартина Даниелю, – со всеми этими делами у тебя и дома захватывающих приключений вполне достаточно».
В конце концов, без этих захватывающих приключений Мартина, может быть, и соскучилась бы от безделья, живя среди людей, трудившихся не покладая рук, может быть, Даниелю с Мартиной очень скоро не о чем было бы говорить настолько разные у них интересы. Монотонная жизнь Мартины обогащалась борьбой за осуществление мечты: уж если она вышла замуж за Даниеля, значит и несбыточные мечты сбываются. Душистая роза, которую Даниель стремился вывести, придавала остроту однообразию повседневности. Мартина мечтала… Роза получит первую премию на конкурсе в Лионе, в Багателе, в Риме или в Женеве. Роза будет носить ее имя: «Мартина Донель». По всему миру будут цвести миллионы роз «Мартина Донель», а тот, кто вывел эту розу, будет купаться в деньгах и славе.
Она мечтала, раскинувшись в шезлонге, который Даниель поставил для нее у стены фермы с той стороны, откуда открывался вид на плантации и за ними – на необозримые поля. Они купили этот шезлонг в соседнем городке, где были узкие, как щели, улочки, красивые дома с резными балконами и полуразрушенная башня XIII века, между камнями которой проросла трава и даже пробились кусты. Там на площади находились романская церковь, аптека, скобяная лавка и магазин, где наряду с семенами и садовым инвентарем продавались шезлонги, обтянутые оранжевым холстом. Мартина выбрала себе шезлонг с дутой металлической рамой, необыкновенно удобной – он в точности следовал изгибам тела, и его можно было опускать и поднимать легким движением ноги или плеч. Каждый день она принимала, лежа в нем, солнечную ванну. Она проходила вдоль стены, держа в руках маленький радиоприемник, работающий без включения в сеть – свадебный подарок мадам Денизы, – и музыка тянулась за ней, как аромат духов; она знает, что никого не встретит – ведь все заняты своим делом. И она шла своей особой походкой, держа голову высоко и неподвижно, будто несла на ней сосуд с водой, и далеко выбрасывая вперед длинные ноги, отчего юбка кружилась вокруг нее, когда она была в юбке; здесь же она шла совсем обнаженная, в одних плавках, перекинув через руку большое мохнатое полотенце на тот случай – совершенно невероятный, – если кто-нибудь забредет сюда.
И все-таки однажды совсем неожиданно приехал клиент, и мсье Донель повел его на плантации. Они прямо наткнулись на Мартину, которая подставила солнцу всю красу своих двадцати лет. Рядом с ней тихонечко заливалось радио, а с плантаций доносился сильный и нежный аромат.
– Из всех пяти чувств неудовлетворенными остаются лишь вкус и осязание! сказал клиент.
– Перед вами жена моего сына, – ответил мсье Донель, – вашим чувствам не суждено получить удовлетворения… В другой раз попрошу предупреждать о приезде.
Это был старый клиент фирмы, страстный любитель роз, вот уже двадцать лет регулярно приезжавший к мсье Донелю поглядеть на розы и приобрести новые сорта. Мартина не шелохнулась, она притворилась спящей – это было лучшее, что она могла сделать. Они прошли мимо.
Странный человек – папа Донель, думала Мартина. Часто его совсем не поймешь… Почему он вдруг выписал дамасские розы? Он не обязан никому давать отчет, но тут вдруг сообщил, как бы между прочим, что в моду входят старинные сорта роз, так же, как в меблировке – стиль Карла X. Мартина тогда же сказала Даниелю, что старик сделал это неспроста, он, конечно, осведомлен о проделках Даниеля и хочет ему помочь. Иначе зачем бы он выписал именно те сорта, которые нужны Даниелю для новых скрещиваний? Даниель пожал плечами: отец хочет ему помочь? Но разве она не слышала, как старик говорил, что чем заниматься опытами, лучше бы уж Даниель содержал танцовщиц. А Мартина все же думала, что папа Донель просто не хотел, чтобы Даниель очень уж зарвался и пустил бы на ветер всю его ферму. Он ворчал и все же исподтишка помогал сыну. Но она ничего не сказала об этом Даниелю, он бы только рассердился на нее. И ты против меня! А ведь Даниель очень уважал отца. «Такие люди, как мой отец, – говорил он, – в прежние времена выражали дух Франции: толковые, неутомимые, терпеливые. Солдаты четырнадцатого – восемнадцатого годов. Но, черт возьми, времена переменились! Куда теперь только не вторглась наука! С окопной войной покончено! Сейчас требуется терпение иного рода. Если грянет война, человек в ней будет играть еще меньшую роль, чем пехотинец четырнадцатого восемнадцатого годов. А Сопротивление… Это же средние века, кустарная война холодным оружием. Я сам теперь представитель мирной армии ученых-искателей. Хотя я стремлюсь открыть не средство от рака и не пенициллин… Но, если я сумею научным способом вывести розу, современную по форме, но с древним ароматом, генетика сделает хотя бы крохотный шаг вперед. И если бы мой отец не был человеком пассивным, не приспособленным к XX веку, он не мешал бы мне работать… Подумать только, какие здесь у нас идеальные условия – сочетание лабораторных опытов с практикой. Мой отец знает о розах все, чему может научить жизненный опыт. Но беда в том, что я-то признаю значение практики, а он не хочет признать значения науки. Правда, я еще не ученый, но ты ведь знаешь, я работаю, я стараюсь изо всех сил, уверяю тебя…» У Мартины и сейчас звучит в ушах его голос. Как он это сказал, бедняга! С какой скромностью… Нет, он не воображал о себе бог знает что, как некоторые. Проклятый Бернар! Потому что папа Донель… Мартина не спорила, она не хотела зря раздражать Даниеля, но подозревала, что мсье Донель просто-напросто верит в науку не меньше, чем Даниель. Только он все-таки оставался крестьянином – этот мсье Донель, говорящий по-английски, среди клиентов которого были крупные капиталисты и кинозвезды, весьма его уважавшие, и, как все крестьяне, он был недоверчив и упрям. Ясно, что он хочет помочь Даниелю, но без излишних убытков. «Чтобы член семьи Донелей не интересовался розами да это немыслимо!» – сказал мсье Донель, когда Мартина впервые приехала на ферму. Но тогда-то она действительно не интересовалась розами. А теперь и она увлеклась. Правда, ее увлекает не само дело, а вызванная им борьба, местные придворные интриги… Она жаждала победы Даниеля и была его горячей сторонницей, потому и не протестовала, когда он исчезал на рассвете, чтобы помочь в работе на плантациях, она думала, что так ему легче следить за Бернаром. Сама она вставала поздно, лениво шла принимать душ во дворе за старой ширмой, которую Даниель достал для нее с чердака, опять поднималась наверх, одевалась наводила красоту так же старательно, как в Париже. Мечтала о том, как она перестроит, приведет в порядок ферму, когда вернется сюда в один прекрасный день хозяйкой. Но чаще всего она мечтала о Париже, о квартире, в которой они поселятся, когда достроят дом. Она видела в магазине спальню… Такую бы ей и хотелось. Она уже заранее решила, какие будут у нее в квартире обои, занавески, безделушки… даже какие будут вешалки в шкафах: у нее – обтянутые материей, у Даниеля – из полированного дерева. Она представляла себе и вазы с цветами, и лампы…
