Жозе Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро
Наутро жар спал. Доктор Гоувейя успокоил Сан-Жоанейру простыми словами:
– Не пугайтесь, милая сеньора, не забудьте: скоро вашей девочке пятнадцать лет. Завтра наступят головокружения, возможны приступы тошноты… Потом все это пройдет без следа. Она будет опасна для нашего брата.
Сан-Жоанейра поняла.
– У этой маленькой женщины горячая кровь и сильные страсти! – присовокупил старый врач, улыбаясь и втягивая в нос понюшку табака.
Примерно в это же время сеньор декан, покушав за завтраком асорды,[56] вдруг упал, разбитый апоплексическим ударом. Какое внезапное и ужасное потрясенье для Сан-Жоанейры! Целых два дня, растрепанная, неодетая, она металась по комнатам, рыдая и причитая. Дона Мария де Асунсан и обе дамы Гансозо приходили ее утешать, а дона Жозефа Диас сказала, как бы вскрывая суть их успокоительных речей:
– Полно убиваться, милочка, ты без друга не останешься!
Это случилось в начале сентября. Дона Мария де Асунсан, владевшая небольшим домом на побережье близ Виейры, пригласила туда на купальный сезон Сан-Жоанейру с Амелией: на здоровом морском воздухе, в новых местах бедная женщина скорее забудет свое горе.
– Ты делаешь доброе дело! – говорила ей Сан-Жоанейра. – Я все время думаю: вот тут он ставил свой зонт… Здесь он сидел и смотрел, как я шью!
– Ну, хорошо, хорошо, хватит об этом. Ешь, пей, купайся, время залечивает все раны. Не забудь, что ему уже было верных шестьдесят.
– Ах, милая ты моя! Ведь привыкаешь к человеку…
Амелии исполнилось только пятнадцать лет, но она была высокого роста и уже вполне сформировалась. Месяц, проведенный в Виейре, был для нее истинным праздником! Она еще никогда не видела моря и могла, не скучая, часами сидеть на песке, околдованная безбрежной голубизной воды, тихо колыхавшейся под жарким солнцем. Изредка на горизонте появлялся и исчезал дымок пакетбота; однообразный, вздыхающий плеск волн убаюкивал девушку; вокруг, насколько хватал глаз, искрился под синим небом песчаный пляж.
Как запомнилось Амелии это время! Едва занимался день, она уже была на ногах. Утро – лучшее время для купанья. Вдоль всего пляжа тянулись брезентовые тенты. Дамы, открыв зонтики, сидели на деревянных стульчиках, любовались морем, болтали. Мужчины в белых пляжных туфлях курили, растянувшись на циновках, или рисовали что-нибудь на песке, а поэт Карлос Алкофорадо, демоническая личность, ходил по самой кромке берега, провожаемый женскими взглядами, одинокий, угрюмый, а за ним трусил его огромный ньюфаундленд. Амелия выходила из-под брезентового навеса в купальном платье из голубой фланели, с перекинутым через руку полотенцем, поеживаясь от холода и страха; вся дрожа, держась за руку пляжного служителя, скользя на мокрой гальке, она, тайком перекрестясь, входила в воду и с трудом пробиралась сквозь плотную массу водорослей, колыхавшихся на линии прибоя. Набегала пенистая волна. Амелия окуналась и, едва переводя дух, возбужденно прыгала на месте и выплевывала соленую воду. Зато какое чудесное ощущение, когда выходишь из моря! Накрутив на голову полотенце, глубоко дыша, она медленно шла к своему тенту; тяжелое, пропитавшееся водой купальное платье сковывало ее движения, но она радостно улыбалась. Вокруг раздавались дружеские голоса:
– Ну как? Хорошо? Освежились?
После обеда они ходили гулять по берегу моря, собирали ракушки. Рыбаки вынимали сети, и тысячи сардинок бились и сверкали на мокром песке; а какие великолепные, пышно изукрашенные золотом закаты полыхают над темнеющим морем, когда оно грустит и вздыхает об ушедшем дне!
Вскоре после их приезда на взморье к доне Марии де Асунсан явился с визитом сын ее родственника, сеньора Брито из Алкобасы. Молодого человека звали Агостиньо: он был студентом пятого курса юридического факультета. Правовед был худощав, носил очки, щеголял каштановыми усиками и бородкой, а длинные свои волосы зачесывал назад. Он декламировал стихи, умел играть на гитаре, уморительно рассказывал истории о новичках-первокурсниках, был душой пикников, прогулок и прочих развлечений и славился среди мужчин Виейры своим умением очаровывать дам.
– Ну и ловкач этот Агостиньо! – говорили о нем. – Позубоскалит с той, позубоскалит с этой… В светском кружке незаменим!
С первых же дней Амелия заметила, что сеньор Агостиньо Брито не сводит с нее глаз, и догадалась, что это неспроста. Амелия краснела, у нее занимался дух от волнения, она была в восхищении от молодого человека, находя его очень «обаятельным».
Однажды у доны Марии де Асунсан гости начали просить Агостиньо почитать какие-нибудь новые стихи.
– О, сударыни, пощадите, стихи писать – не оладьи печь! – весело отнекивался он.
– Ну, не ломайтесь! Не заставляйте себя упрашивать, – настаивали дамы.
– Хорошо, хорошо, не будем ссориться из-за пустяков.
– «Иудейку», Брито, – предложил сборщик налогов из Алкобасы.
– Нет, «Иудейка» не подойдет! – возразил Агостиньо. – Сегодня я прочту «Смуглянку» (и он взглянул на Амелию). Это стихотворение я сочинил вчера.
– Просим! Просим!
– А я подыграю, – предложил один из гостей, сержант шестого егерского полка, и взялся за гитару.
Все замолчали. Сеньор Агостиньо откинул назад волосы, поправил очки, оперся обеими руками о спинку одного из кресел и, устремив взгляд на Амелию, объявил:
СМУГЛЯНКА ИЗ ЛЕЙРИИВ Лейрии ты, смуглянка, рождена,
Среди долин зеленых был твой дом,
Ты, словно роза, свежести полна,
И сладость меда в имени твоем…
– Прошу прощения! – прервал его сборщик налогов. – Доне Жулиане дурно…
Речь шла о дочери алкобасского юрисконсульта, сидевшей среди дам: она вдруг сильно побледнела и упала в обморок; руки безжизненно повисли, голова склонилась на грудь. Ее опрыскали водой и отнесли в комнату Амелии; там Жулиану расшнуровали, дали понюхать ароматического уксуса; она приподнялась на локте, огляделась, затем губы ее начали дрожать, и она зарыдала. Мужчины в гостиной комментировали это происшествие.
– В комнате душно, – заметил кто-то.
– Знаем мы, отчего ей душно… – намекнул сержант.
Сеньор Агостиньо крутил ус с недовольным видом. Несколько дам пошли проводить Жулиану до дому. Дона Мария де Асунсан и Сан-Жоанейра, накинув шали, присоединились к эскорту. Было ветрено, впереди шел слуга с фонарем: они в молчании двигались по песчаной улице.
– А ведь это тебя касается, – тихо сказала дона Мария де Асунсан Сан-Жоанейре, немного отстав от остальных.
– Меня?!
– Тебя. Ты не догадалась? В Алкобасе Агостиньо ухаживал за Жулианой, а здесь увлекся Амелией. Жулиана это поняла, особенно когда он начал читать стихи и смотреть на Амелию, – ну и хлоп!
– Только этого не хватало!
– Не глупи, пожалуйста! Агостиньо получит от двух теток несколько тысяч крузадо.[57] Это хорошая партия!
На следующий день, после купанья, Сан-Жоанейра переодевалась под тентом, а Амелия ждала ее, сидя на песке и любуясь морем.
– Ола! Вы одни! – произнес голос позади нее.
Это был Агостиньо. Амелия молчала и что-то чертила на песке зонтиком. Сеньор Агостиньо вздохнул, разгладил ногой песок и написал: «Амелия». Амелия зарделась и хотела было стереть рукой эту надпись.
– Что ж! – сказал он и, наклонившись к ней, прошептал: – Это имя «Смуглянки», вы сами знаете:
И сладость меда в имени твоем…
Она улыбнулась.
– Какой вы! Из-за вас бедная Жулиана упала в обморок.
– Вот еще! Что мне до Жулианы? Надоела! Страшна как смертный грех! Что прикажете с собой делать? Таков я. Поверьте, я больше знать ее не хочу, ибо увидел другую женщину, ради которой готов пожертвовать всем… Конечно…
– Кто же эта дама? Наверно, дона Бернарда?
Дона Бернарда была препротивная старуха, вдова полковника.
– Она самая, – ответил он, смеясь. – Я страстно влюблен в дону Бернарду.
– А! Так вы страстно влюблены! – тихо сказала она, не поднимая глаз и продолжая чертить на песке.
– Вам угодно смеяться надо мной? – вскричал Агостиньо, схватил складной стульчик и сел очень близко от Амелии.
Амелия встала.
– Вы не хотите, чтобы я сидел рядом с вами? – обиделся он.
– Ах нет, просто мне надоело сидеть.
Наступило молчание.
– Вы уже купались? – спросила она.
– Да.
– Вода теплая?
– Нет.
Голос Агостиньо звучал крайне сухо.
– Вы рассердились? – спросила она, слегка прикоснувшись рукой к его плечу.
Агостиньо поднял глаза, увидел улыбку на хорошеньком смуглом личике и пылко воскликнул:
– Я без ума от вас!
– Шш!.. – шепнула она.
Сан-Жоанейра, приподняв брезент, выходила из-под навеса, вся укутанная во фланель, с повязанным на голове полотенцем.
– Вы уже искупались? Немного озябли? – тотчас же обратился к ней Агостиньо, снимая свою соломенную шляпу.
